Понятие «преступление» в представлении крестьян

В крестьянском представлении существовало разграничение понятий «преступление» и «грех» в отличие от уголовного права Российской империи. Крестьяне каждый поступок разграничивали и уже после этого применяли наказание к виновному.

В крестьянской среде не осуждались имущественные преступления против «богачей» (барина, священника). А вот преступления, совершенные против бедных, карались всегда весьма строго. К квалифицированным преступлениям крестьяне относили и те преступления против личности, в которых потерпевшими оказывались лица, состоящие с виновными в особых отношениях. В сельской среде сурово наказывались деяния, нарушившие особые известные нравственные обязанности. Так, оскорбление сыном отца считалось крестьянами более греховным и преступным, чем лица постороннего; изнасилование опекаемой опекуном каралось строже, чем то же преступление, совершенное лицом посторонним.

В крестьянской общине не считались преступными действия, обусловленные чрезвычайными обстоятельствами («Нужда закона не знает»). Так, крестьяне могли оправдать вора и освободить его от наказания ввиду его голода. Преступления данного рода в представлении крестьянства находили свое оправдание: «Не умереть же ему с голоду, не есть же ему своих детей, ведь никто не назовется ему хлебом, быть и украсть»; «Ныне не евши, завтра не евши, тоже за живот возьмешься, пойдешь и украдешь и греха не побоишься». Историки отмечают, что крестьяне, в голодный год, взяв чужие копны, оставляли записку, что ими было взято из крайней нужды. А на следующий год крестьяне все возвращали обратно. Из этого следует вывод, что крестьяне понимающе относились к кражам, обусловленным крайним голодом.

Не считалось преступлением воровство плодов, овощей в крестьянских садах и огородах. «Репа да горох сеются для воров», – гласит народная пословица. На срывание плодов и хищение овощей сельской молодежью местные жители смотрели как на «шалости», «баловство». О краже яблок в садах орловские крестьяне говорили: «Кабы люди не крали яблок в чужих садах, может быть, и Бог не зарождал столько плодов». Не считалось предосудительным сорвать плоды в чужом саду для собственного потребления или в качестве гостинца детям. Однако, если огород, в котором росли овощи, был огорожен, то рвать там огурцы считалось кражей. В селах Ростовского уезда Ярославской губернии за кражу с огородов репы штрафовали: взрослых – рублём, несовершеннолетних – полтинником.

Крестьяне не воспринимали как преступление кражу у помещика копны ржи или овса, порубку десятка дубков в господском лесу. По понятиям крестьян, воровство у помещика грехом не являлось[20].

В деревне все проступки, прежде всего, получали моральную оценку. Если с точки зрения формального права многое нравственное может быть преступным, и не все, что преступно должно быть безнравственным, с точки зрения жителей деревни, все преступное обязательно безнравственно, а все, что нравственно, не может быть преступным[21]. Данное противоречие, между обычаем и законом, выражалось в крестьянской повседневности.

Так, например не считалось преступлением покос травы на чужом лугу, но жатва хлеба на чужой полосе, считалась кражей. О рыбе, пойманной в чужих реках, крестьяне рассуждали так: «он на нее овса и муки не истратил, поить не поил, ухаживать не ухаживал, а всеми делами управляет Бог, Его и рыба вся, знать, можно ловить каждому». О потраве лугов говорили примерно тоже: «Он не пахал, не сеял траву, стало быть, нет тут никакого греха, покормить лошадь».

Также в крестьянском восприятии преступные деяния могли быть результатом действий «от лукавого». Именно поэтому в деревне говорили, что его «бес попутал», «нечистый подтолкнул», если человек впервые совершил преступление. А вот про детей, которые воспитывались в семье воров и пошедших по стопам родителей, говорили: «яблоко от яблони далеко не падет». Однако зачастую преступник вызывал сочувствие у крестьян, потому что осужден людским судом, а значит, его уже постигла кара за совершенное злодеяние. Он лишен свободы и поэтому не опасен, и теперь он вызывает не страх, а жалость.

Согласно нормам обычного права, наиболее тяжкими преступлениями в деревне являлись конокрадство, поджог, воровство. Кража считалась более вредным и опасным преступлением, нежели преступления против веры, личности, семейного союза и чистоты нравов.

В представлении крестьян кража зерна или коня рассматривалась как покушение на самого потерпевшего. Этим оно отличалось от официального закона, который иначе трактовал такого рода преступление.

Самым тяжким имущественным преступлением в деревне считалось конокрадство. По мнению крестьян, конокрадство - преступление более опасное, чем воровство, исключая кражи церковных денег и утвари. По сообщению из Тверской губернии: «На конокрадство смотрит народ как на тяжкое преступление, потому что лошадь для крестьянина настолько необходима, что без нее он пропадет». В Калужской губернии крестьяне считали, что «без лошади и мужик не хозяин, поэтому в случаях угона лошади они принимали все меры к розыску похищенного животного и наказанию виновного»[22].

Крестьяне понимали, что нельзя сидеть без лошади, необходимо принимать меры. Мужик полагал, что если преступление направлено против него лично, то и наказание должно быть прямым и непосредственным. Он не мог быть уверен в том, что преступника вообще накажут, конокрады умело скрывались, и волостные власти чаще всего не могли своими силами справиться с этим бедствием.

Таким образом, у крестьян существовала своя классификация понятия «преступления» в отличие от официального закона. Тяжесть преступления определялась нормами обычного права. Совершенное преступление, в первую очередь, получало моральную оценку, а затем избиралась мера наказания.