Путь, время

Рассказы А.П.Чехова

В рассказах Чехова читателю открывается мир обычной жизни, в которой человек осознанно или неосознанно делает свой нравственный выбор, либо забывая о высоком предназначении и опускаясь в пошлость, либо пытаясь найти нравственные ориентиры в сложном потоке жизни, тоскуя о гармонии, красоте, духовности.

О прозе Пушкина как-то сказали: «Как все коротко и многодумно». «Коротко и многодумно», - именно так можно было бы сказать и о прозе Чехова. Особую роль в рассказах Чехова играет художественная деталь. Художественная деталь – это небольшой штрих, по которому читатель дорисовывает всю картину. Деталь может быть элементом описания, например портретная, пейзажная деталь или деталь описания обстановки, высказывания - речевая деталь или состояния героя - психологическая деталь. «Смысл и сила детали в том, что в бесконечно малом вмещено целое».

Именно с особой нагрузкой детали связан знаменитый лаконизм прозы Чехова. Деталь у Чехова – это внешний признак глубоких душевных переживаний, зачастую душевной дисгармонии, неустроенности. Вместо обширных объяснений, авторских комментариев, раскрывающих эмоциональное состояние героя, какие мы встречаем, например, у Толстого, Чехов указывает на эти переживания лишь одним словом или фразой. Деталь у Чехова побуждает читателя к сотворчеству, дает простор его воображению.

ПУТЬ, ВРЕМЯ

«Студент» (1894)

Чехов не раз говорил, что считает «Студента» своим лучшим рассказом. В нем изображена «антифутлярная» ситуация проникновенного общения душ, разделенных громадными временн ы ми, социальными и психологическими барьерами.

В начале рассказа главному герою – студенту Ивану Великопольскому - кажется, что злой природной стихией нарушен какой-то порядок в мире, атмосфера становится все более мрачной: в лесу и «неуютно», и «глухо», и «пустынно», и «мрачно», дует обжигающий холодом ветер. Иван Великопольский вдруг остро ощущает вселенский масштаб этого хаоса. Вся страна в течение всей ее истории представляется ему охваченной злой стихией, которая принимает уже вполне реальные, земные очертания: это людская бедность, голод, невежество, гнет, дырявые соломенные. Иван вспоминает картины своего неуютного семейного быта, понимая, что общечеловеческие бедствия, царствующие в мире, не обошли стороной и его.

Но тут вступает новая тема – тема света: студент видит огонь временного пристанища посреди тяжелой дороги. Иван встречает усталых, изможденных жизнью одиноких людей. Какая-то грубость деревенской жизни сквозит во всех деталях быта: мужской полушубок на старухе Василисе, котел и ложки, которые моет Лукерья. Разговор главного героя с ними поначалу показывает, насколько жизнь пригнула этих вдов к земле. Вот первая реплика Василисы: вспомнила одну из народных примет, чуть улыбнувшись, вспомнила о недостижимом желании – о достатке в доме.

И студент рассказывает случайно встреченным им деревенским женщинам о муках Иисуса Христа, о невольном предательстве и раскаянии Петра и видит, как глубоко сочувствуют они чужому страданию. И он понимает, что «если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра. И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Иван вновь осознал родство всех человеческих душ, когда-либо живших в этом мире.

Тема света и добра слышится все сильнее: да, мрак силен, он беспощадно давит человека, но человек может пробудить в себе высокие чувства, которые озарят светом его душу и откроют путь торжеству света вне человека. Какие это чувства? Любовь, желание делать добро, сочувствие к людям. Вспомнил, наверное, Иван и то, как менялось лицо Лукерьи: сначала совершенно невосприимчивое ко всему окружающему («как у глухонемой»), затем – взгляд, устремленный на героя, и под конец чуть глуповатое выражение сменяется выражением «тяжелым, напряженным», как у человека, который сдерживает сильную боль. Значит, не глуха была душа, значит, проснулись в ней те чувства, о существовании которых едва ли догадывались окружающие люди.

Главный герой снова уходит в темноту, продолжая путь. И снова кругом холод, потемки, жестокий ветер. Но студент вспоминает о том, что послезавтра Пасха, и все сильнее разгорается у него в душе тот огонь, который он своим словом пробудил и в других людях. Им овладевает мысль, что «жизнь восхитительна, чудесна и полна высокого смысла», и хотя будут в его жизни еще сложные моменты, не раз еще он «истомится душою и ослабеет», но силы духа и веры в «высокий смысл жизни» у него уже не отнять.

Эта вера в то, что «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле», лежит в основе художественного мира Чехова.

ПУТЬ

«Ионыч» (1898)

Основа сюжета рассказа «Ионыч» - история деградации души, потери человеком человеческого. В начале рассказа Дмитрий Ионыч Старцев доброжелателен, открыт для всего светлого и доброго. Его восприятие Туркиных – это зеркало его самого, молодого, добросердечного, деликатного. Всё в нем и вокруг него говорило «о весне, настоящей весне». Однако всего лишь за четыре года он превращается в обрюзгшего, эгоистичного, раздражительного человека, чьё любимое занятие – считать деньги. Чехов использует детали-сигналы, рассредоточенные по всему тексту. Например, в начале рассказа «Ионыч» о Старцеве говорится, что он ходил пешком, своих лошадей у него еще не было, потом появляется пара, а затем и тройка с бубенчиками. Эти детали даются ненавязчиво, однако их повтор заставляет читателя задуматься не только над «внешним» движением Старцева, но и над движением его души, в которой все более и более угасает энергия жизни и молодости, не случайно в конце рассказа появляется сравнение Ионыча с «языческим богом». Каждая деталь отмечает новую ступень духовной деградации Старцева, для которого мир вещей становится более значимым, чем духовная жизнь.

«Он шел пешком не спеша (своих лошадей у него еще не было), и все время напевал…». «Пройдя девять вёрст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошел бы еще вёрст двадцать», «ему хотелось закричать, что он хочет, что он жаждет любви во что бы то ни стало!» - «Дня три у него дело валилось из рук, он не ел, не спал, Но, когда до него дошел слух, что Екатерина Ивановна уехала в Москву, он успокоился и зажил по-прежнему». - Прошло четыре года. В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками», «он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком». «Он вспомнил о своей любви, о мечтах и надеждах, которые волновали его четыре года назад, - и ему стало неловко», «А хорошо, что я на ней не женился», «Старцев вспомнил про бумажки, которые он вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек в душе погас». - «Прошло еще несколько лет. Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками, кажется, что едет не человек, а языческий бог», «Он одинок. Живется ему скучно, ничто его не интересует».

Первая причина такого превращения – пассивное сопротивление пошлости, неумение отстоять свою личность в условиях обывательской, растительной жизни. Получив отказ Котика, Старцев замыкается в себе, общение его в людьми ограничивается карточной игрой, за что в городе его окрестили «поляк надутый». Однако пошлость воинственна, поэтому презиравший обывателей Старцев опускается гораздо ниже, всё, что было в нем молодого, способного к любви, угасает, постепенно он теряет даже человеческий облик.

Вторая причина – внутренняя готовность Старцева к такому превращению. Он изначально имел черты «беликовщины». Беликовское «как бы чего не вышло» слышится в рассуждениях Старцева, идущего ночью на свидание с Котиком. «А приданого они дадут, должно быть, немало», - думает Старцев в минуту упоения и душевной взволнованности, Да и что можно сказать о любви, которая утихла «дня через три»? Слишком слабым оказался «огонёк» любви в жизни Старцева.

Третья причина, возможно, главная – вся жизнь города С., похожего на тысячи российских городов. Это город, в котором библиотеку посещают «только молодые девушки и евреи», в котором самые талантливые люди абсолютно бездарны, где любимое занятие – игра в винт. В таком мире всё, что было в Старцеве сильного, страстного, юного, не могло не угаснуть.

«Крыжовник» (1898)

Для героя этого рассказа своеобразным «футляром» стало его представление о счастье. Николай Иваныч действительно счастлив, купив имение и посадив крыжовник, но насколько ущербно его куцее счастье, насколько безотрадна эта картина счастливой жизни добившегося своей цели человека. Николай Иваныч даже не задумывается о том, что абсолютно исчезает духовная составляющая его жизни, что он сам себя заточает в рамки ограниченного, духовно скудного существования, превращаясь в человека, для которого весь мир замыкается на его имении. Он уже не способен видеть никого, кроме себя, и ничего, кроме своего крыжовника.

Особую психологическую нагрузку выполняет в произведениях Чехова портретная деталь. В описании Николая Иваныча Чимши-Гималайского в финале рассказа постоянно подчеркиваются детали, связанные с обрюзгшим, свиноподобным обликом помещика, всю жизнь подчинившего приобретению небольшого имения с кустами кислого крыжовника и считающего себя счастливым человеком.

Этот маленький мирок Николая Иваныча никак не соприкасается с огромным миром, с его радостями, болями и страданиями. Счастье Николая Иваныча ничего не желает знать о несчастье других. Это, по Чехову, какой-то всеобщий гипноз глухоты: «К моим мыслям о человеческом счастье всегда примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжелое чувство, близкое к отчаянию… Я соображал, как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляюща сила! Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти… и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других». Чехов считал: «Преступно чувствовать себя счастливым среди всеобщего несчастья».

«Человек в футляре» (1898)

В учителе греческого языка Беликове совмещаются жалкость и агрессивность. Подозрительность, несвобода мысли, боязнь изменений и боязнь самой жизни – определяющие черты его характера. Именно из-за этой боязни Беликов стремится облечь в футляр, который защитил бы его от внешних влияний, не только себя самого, но и свои мысли да и саму жизнь вокруг. В своём страхе перед жизнью он панически наступает на всё живое. Душа его сама устремляется навстречу любому запрету, любым оковам; «футляр» настолько исковеркал человеческую природу Беликова, что самые обычные, естественные проявления человеческой непохожести воспринимаются Беликовым как нечто опасное (в этом суть столкновения Беликова с Коваленко). Беликов может существовать только в атмосфере всеобщей регламентированности, закованности естественного течения жизни в предписания и правила. Даже умирает Беликов от страха: его спустили с лестницы, теперь об этом узнает весь город, и – самое ужасное – дойдет до директора гимназии.

Однако освобождение от Беликова не стало освобождением от «беликовщины»: «Но прошло не больше недели, и жизнь потекла по-прежнему, такая же суровая, утомительная, бестолковая, жизнь, не запрещенная циркулярно, но и не разрешенная вполне; не стало лучше».

Образ Беликова оказывается символическим. Беликовское «как бы чего не вышло», его боязнь громкого смеха, открытого слова, естественного поведения – крайняя степень добровольной несвободы, духовного рабства. Выслушавший рассказ Буркина Иван Иванович безмерно расширяет понятие футляра: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт – разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор – разве это не футляр?» Детали внешности Беликова из рассказа «Человек в футляре» стали символами самой жизни в России, тоже заключенной в «футляр» несвободы, духовной закрепощенности.

ЛЮБОВЬ

«О любви»

Герои этого рассказа – Алёхин и Анна Алексеевна – заключают свою любовь в своеобразный футляр внутренних запретов, и это оборачивается для них драмой. Алехин колебался, рассуждал, сомневался, он прожил много лет рядом с любовью, один только шаг отделял его от возможности счастья, но он так и не сделал этот шаг – в этом его и Анны Алексеевны драма, во многом неразрешимая. «Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, спрашивал себя, к чему может привести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею. Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ей? И как бы долго продолжалось наше счастье?»

При расставании Алехин пронзительно ощутил, что любовь – это настолько редкий, счастливый дар, что её нужно отвоевывать у судьбы, у будней, у случайностей жизни: «Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе». Но дело именно в том, что Алехин, истинный русский интеллигент, не может «не рассуждать вовсе». Его сомнения – это не столько показатель его нерешительности или даже слабости, но и необходимое для каждого человека ограничение своей личной свободы, своего личного стремления к счастью: «Мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни её мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили. Честно ли это?» Герои выбирают отказ от счастья, и вряд ли стоит осуждать их за это, это – их выбор, и они были вправе его сделать. Есть благородство в том, что, обрекая себя на несчастье, они не покушаются на счастье других. Таким образом, одна из важнейших для Чехова проблем – проблема личного выбора и ответственности за этот выбор.

«Дама с собачкой»

Любовь в рассказах Чехова часто становится мерилом нравственности человека, толчком к его духовному прозрению, как это произошло с героем рассказа «Дама с собачкой» Дмитрием Гуровым. Пошлость его обычной жизни Гуров остро осознал лишь тогда, когда к нему пришла настоящая любовь. Фраза «осетрина-то с душк о м», прозвучавшая в ответ на вдохновенные слова Гурова: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте», резанула не только слух, а прежде всего его душу. «Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни, какая куцая, бескрылая жизнь», - вдруг понимает Гуров, осознавая лишь теперь, что его чувство к Анне Сергеевне, милой даме с собачкой, с которой он познакомился в Ялте, - настоящая, глубокая любовь, счастливая и драматичная.

Анна Сергеевна до встречи с Гуровым тоже жила в этой «куцей, бескрылой жизни», ощущая, однако, ее бескрылость. Символом такой жизни становится в рассказе деталь городского пейзажа города С. – «серый забор с гвоздями». Любовь перевернула жизни Гурова и Анны Сергеевны, однако их нечастые встречи в Москве приносили обоим и счастье, и мучение, и здесь появляется еще одна символическая деталь – птицы в клетках: «Точно это были две перелётные птицы, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках».

Рассказ имеет открытый финал, в котором и надежда, и безнадежность. В художественном мире Чехова нет крайностей, в нем отражается сложность реальной жизни обыкновенных людей, где переплетаются добро и зло, надежда и безнадежность, счастье и страдание.

«Дом с мезонином» (1896)

Один из самых трогательных и поэтических рассказов Чехова – «Дом с мезонином». Словно легкой, светлой акварелью написан этот рассказ, в котором, как это часто у Чехова, радость совмещается с грустью, надежда – с отчаянием. В доме с мезонином встретились разные люди, и в разгадке их взаимоотношений заключены авторские размышления о любви и счастье.

Прежде всего поражает несхожесть двух сестер Волчаниновых – Лиды и Жени. Они обе красивы, молоды, обе привлекают внимание художника, но наши и авторские симпатии бесповоротно отдаются Мисюсь.

Уже в первом описании Лиды что-то настораживает: «упрямый рот», «строгое выражение лица», «не глядя на нас». Позже читатель поймет, что взгляд Лиды всегда и во всем обращен лишь на себя. В ней нет душевной тонкости, она никогда не испытывала потребности всмотреться в другого человека, понять его. Описание облика Лиды без малейшего авторского комментария помогает почувствовать чёрствость героини, отсутствие в ней искренности, умения понять и принять другую жизненную позицию, иной стиль жизни. Упрямый рот Лиды, ее громкий голос, неизменная серьезность и строгость выявляют в ней душевную глухоту, внутреннюю неподвижность, поэтому не случайно именно Лида разрушает счастье Жени и художника, «изгоняет» их из дома с мезонином.

Человек, живущий по-другому и другим, ей несимпатичен: «Она не любила меня за то, что я пейзажист и в своих картинах не изображаю народных нужд и что я, как ей казалось, был равнодушен к тому, во что она так крепко верила». В словах Лиды многое кажется справедливым: действительно, «отрицать больницы и школы легче, чем лечить и учить», однако суть не в том, что она говорит и делает, а в том, как она это делает. Добро не делается громко, настоящая любовь к ближнему некриклива, несуетна, а в Лиде всё «громко»: «говорила она много и громко», «торопясь и громко разговаривая, она приняла двух-трёх больных». Чехов, чуткий к фальши, видит в этой громкости неискренность, довольство собой, уверенность в своей непогрешимости: «Мы делаем то, что можем, и мы – правы». Ни минуты не усомнившись в своём праве распоряжаться чужими судьбами, «прогрессивная», «свободомыслящая» Лида разбивает только начавшуюся любовь свое й сестры и художника. «Она требует, чтобы я рассталась с вами», - написала Женя в последнем письме. У Лида на всё есть готовый ответ, для неё нет в жизни тайн, всё предельно просто, но потому и примитивно.

Ещё одна деталь многое говорит о Лиде – ее неизменная строгость и серьёзность. Лида не умеет быть разной, она всегда одинаково неулыбчива и скучно-серьёзна: «Лида опять говорила о земстве, о Балагине, о школьных библиотеках». И даже через несколько лет в словах Белокурова о Лиде – всё тот же Балагин и те же земские выборы.

Примечательно, что Чехов никогда не описывает, о чём думает Лида и что она чувствует, - лишь действия, поступки, слова, по которым невозможно понять мир её чувств. Ни в чём нет присутствия души, внутренний мир Лиды абсолютно закрыт, ущербен. «Узкий, серый, как часы столовые», - сказала как-то Наташа Ростова о Борисе Друбецком. Удивительно подходят эти слова и к чеховской героине.

Совсем иная Мисюсь. Вот уж кого совершенно невозможно представить с «хлыстом в руках», «с деловым, озабоченным видом», Чем-то детски наивным, чистым и трогательным веет от её «тонких, слабых рук», больших глаз, от всего её облика. Чехов словно видит её глазами нежно влюбленного в неё художника, потому и появляются в описании Жени уменьшительно-ласкательные суффиксы: «пальчики», «ножки», «в светлой рубашечке». Как ребёнок, любя и сестру, и художника, она лишь грустит и плачет: почему люди не могут, как она, любить всех. Женя распахнута и жизни, и людям, она всегда разная: мы видим её смех и печаль, её счастье и отчаяние. Она умеет удивляться жизни, и вероятно, именно это настроило Мисюсь и художника на одну эмоциональную волну.

Автор, несомненно, симпатизирует и художнику. Жизнь не так-то проста, и чеховский герой это понимает. Тоска художника по более прекрасному, осмысленному существованию человека чувствуется и в споре с Лидой, и в его недовольстве собой. Художник не против «мелких дел», он против того, чтобы ограничиваться только этими делами. Лишь одного пути обустройства нет, и вероятно, быть не может: жизнь несводима к простеньким рецептам и готовым схемам. Не принимая низкое и мелкое в жизни, художник умеет ощущать в ней поэтическое и высокое. Не случайно лишь ему и Жене дана способность чувствовать красоту природы: этих вечерних теней на цветущей ржи, звёзд, отраженных в пруду, таинственной тьмы еловых аллей. «Когда зеленый сад, еще влажный от росы, весь сияет от солнца и кажется счастливым, когда возле дома пахнет резедой и олеандром», так хочется любить и верить в счастье. Художник мечтал о Жене как о своей «маленькой королеве, которая вместе с ним будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарёю». Не сбылось… Каким чудовищным диссонансом звучит сухость, чеканность диктовки Лиды и того, что происходит в душе художника. Надежда на счастье, отчаяние и – «вороне… где-то бог… послал… кусочек сыру».

Название рассказа символично. Дом с мезонином становится особым миром поэзии и любви, он навсегда останется для художника памятью о самых лучших днях его жизни. Художник и Женя «изгоняются» Лидой из дома с мезонином – в этом ощущается своеобразная символика: какой будет судьба этого Дома, духовного мира, если агрессивная пошлость побеждает. «Дом с мезонином» - это рассказ о сложности жизни, в которой есть и неустроенность, и прелесть, о хрупкости любви, о желании счастья, которым живет каждый человек. И как во многих рассказах Чехова, в «Доме с мезонином» чувствуется светлая тоска писателя по более прекрасной и одухотворенной жизни.