Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Две встречи с Константином Симоновым






 

Лет в шестнадцать я начал писать стихи. Поэтический зуд не являлся следствием каких-то особых переживаний или небывалого личного опыта. Скорее всего, причиной этому было мужское созревание, ин­терес к другому полу, типичные для юного возраста мысли о брен­ности всего земного, о быстротечности жизни. Стихи я писал, конеч­но, несамостоятельные. Да и откуда ей было взяться-то, самостоя­тельности. Сочиняя, я невольно подражал. Что любопытно, я подра­жал высоким поэтическим образцам в той хронологической последо­вательности, в какой поэты располагались в истории страны. Начал я, стало быть, с имитации Пушкина. Его стихотворные размеры, рифмы, интонации, обороты речи преобладали в первых моих опы­тах. Причем процесс подражания и смены поэтических кумиров происходил бессознательно, я им не управлял. Сначала сами собой по­лучались стихи «под Пушкина». Через месяц-другой я принялся строчить «под Лермонтова». Разница заключалась скорее в темати­ке, нежели в форме. Темы стихотворений стали безысходней, тоскли­вей. Влияния Некрасова я почему-то избежал. Так случилось, что я прошел мимо его «кнутом иссеченной музы». Зато надолго (аж меся­ца на два!) застрял на Надсоне. Вот что оказалось близко неимовер­но – горькие, печальные строчки, которые к тому же оказались и пророческими: поэт умер двадцати трех лет. Однако постоянные стихотворные упражнения, кое-какой появившийся опыт давали себя знать – вкус к поэтической речи улучшался. Отныне моим во­ображением прочно и надолго завладел Сергей Есенин. 1943—1944 годы – война, и поэт со своей кабацкой тоской был в опале. Его уже много лет не переиздавали. Книг со стихами Есенина достать было невозможно, стихи ходили в рукописных списках. Я отчетливо помню, как в 1944 году я впервые проглотил «Черного человека». Эта поэма считалась особенно вредной и поэтому читали ее тайком, не распространяясь о прочитанном. Примерно так же, как много лет спустя – в шестидесятых, семидесятых – мы знакомились с «Самиз­датом» или книгами эмигрантских издательств. Вскоре к Есенину добавилась Анна Ахматова, на которой тоже лежала печать офици­ального проклятия. Так что подражания стали более сложными. Стихи я писал очень неумелые, как правило, пессимистические и всегда бездарные. Но это я понимаю сейчас. Тогда же мои вирши ка­зались мне изумительными. Каждый новичок, когда видит, что у него вроде все получается так же, как у людей, преисполнен восхи­щения самим собой. Как часто молодой режиссер, глядя на свои пер­вые экранные опыты, частенько погружается в эйфорию. Подумать только, актеры двигаются, их видно, слышно, что они произносят, кадры склеены между собой, – и у автора возникает ощущение чуда, что он смастерил кино, сделал фильм. И видно, и слышно – словом, все, как у других! А это всего-навсего азы ремесла, которые к искусству пока еще никакого отношения не имеют.

К сожалению, потерялась заветная тетрадочка с моими юношес­кими опытами. Думаю, если бы я их сейчас почитал, сильно поте­шился бы. Но некоторые строчки помню.

 

Я на земле случайный посетитель!

Зашел и вышел, – мне далекий путь.

Родная! Вы такая же! Поймите!

Пока есть время, можем мы кутнуть!

 

Смахивает на пародию. Тут все заемное: мысли, чувства, с поз­воления сказать, образы. Признаюсь, я был нищ невероятно, и кут­нуть мне, в общем-то, было не на что. Так что это заявление не имело под собой никакой реальной почвы. А как вам такой загиб «случайный», потому что обожателем Маяковского я не был никог­да:

 

Я сегодня не настроен на лад философский.

Радость сжата лапою ледяною:

Я измочален тоскою чертовскою,

Но все равно я пою, а не ною!

 

Я был плодовит, и вскоре у меня образовалась довольно толстая тетрадка стихотворений. Приятелям они, естественно, нравились, но я жаждал услышать профессиональное мнение из уст какого-нибудь знаменитого поэта. Самым знаменитым поэтом в 1944 году был, ко­нечно, Константин Симонов.

 

Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди...

 

... Так убей же его хоть раз,

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!..

... Письма пишут разные,

Слезные, болезные,

Иногда прекрасные,

Чаще бесполезные...

 

Если был в те дни поэт, рожденный военным временем и наибо­лее полно выразивший это время, – конечно же, это был Констан­тин Михайлович. Ему тогда исполнилось 30 лет, если вдуматься, со­всем молодой человек. В стране, пожалуй, нельзя, было найти жите­ля, который не знал бы имени Симонова, его стихов, его любви к Ва­лентине Серовой, его мужской интонации.

 

На пикапе драном

И с одним наганом

Первыми врывались в города...

 

Конечно, стихи надо было показывать именно ему, и только ему. И я принялся за поиски. Не помню уж каким способом (никаких зна­комств в мире литературы и искусства у меня не было!) я раздобыл номер его телефона. Я стал регулярно названивать по этому номеру, и наконец на седьмой или на десятый день откликнулся мужской картавый голос. Это был Симонов. Я объяснил ему, кто я такой, рассказал, что только окончил десятый класс, пишу стихи и мне очень хочется показать их Константину Михайловичу. Без особого сопро­тивления Симонов согласился почитать мои опусы. Сейчас я очень поражен тем, что он не увильнул и не отфутболил меня в редакцию какого-нибудь толстого журнала. Может быть, ему была еще внове его неслыханная популярность. Может быть, во время коротких ви­зитов в Москву с линии фронта и из других поездок его еще не до­пекли многочисленные графоманы. Не знаю. Об этом можно только гадать. Короче, Константин Михайлович сообщил мне адрес, и я отнес свою заветную тетрадочку. Жил Симонов в ажурном, «кружев­ном», доме, что напротив нынешней гостиницы «Советская» на Ле­нинградском шоссе. Там у него, по-моему, была одна комната в ком­мунальной квартире. Я вручил ему стихи. Мневелено было явиться через неделю.

Через неделю – это была середина лета 1944 года – я шел к Си­монову от метро «Белорусская». Может быть, у меня в памяти спутались два события, а может, так и было, но в этот день по Ленинградскому шоссе по направлению к центру вели нескончаемую колонну пленных немцев. А я шел навстречу мимо небритых, оборванных, поникших, побежденных фашистов, шел к самому знаменитому поэту нашей страны, первому читателю моих – я в этом был уве­рен – замечательных стихов. Война шла к концу. Я намеревался по­ступать в Одесское мореходное училище. Короче, победные трубы гремели в моей душе.

Разговор со знаменитым поэтом оказался кратким. Симонов был учтив, но тратить много времени на меня почему-то не пожелал. Он призвал меня к самостоятельности, сказал, чтобы я перестал подра­жать другим поэтам, высказал новую для меня в то время мысль, что стихи должны быть неповторимыми и выражать личность автора. Я действительно тогда даже не подозревал об этой истине. Заинтересованности во мне он не проявил никакой и быстро выпроводил меня за дверь, не забыв всучить обратно мою бесценную рукопись. Но Симонов был вежлив, интеллигентен и ничем не выказал недоброжелательства или пренебрежения. Я помню, что ушел от него без малейшей обиды, без ущемленного или оскорбленного самолю­бия, хотя он не сказал о моих стихах ни одного доброго слова. И потом, несмотря на нелестный отзыв, я продолжал думать о Симо­нове с восхищением и еще несколько лет очень почитал его как сти­хотворца.

Эту же тетрадку с моими рифмованными разочарованиями в жизни я подал потом во ВГИК, поступая на режиссерский факуль­тет. Там требовалось предъявить собственные литературные произ­ведения. Во время собеседования на приемных экзаменах мастер, – а им был Григорий Михайлович Козинцев, – задал мне вопрос:

– А что вы читали?

Очевидно, он спросил меня об этом потому, что я был моложе всех других поступающих, мне еще не исполнилось семнадцати лет. Я был шокирован и даже возмущен – почувствовал в козинцевском тоне некую снисходительность.

– Я для своих лет читал много, – парировал я. – Пушкина, Лермонтова... и вообще.

– Симонова, я вижу, вы тоже читали, – усмехнулся Козинцев, показав тем самым, что он ознакомился с моим поэтическим «твор­чеством».

– И Симонова, – не почувствовав подковырки, подтвердил я. Я не понимал тогда, что высказывание Козинцева отнюдь не явля­лось похвалой...

А потом прошло много лет. В середине шестидесятых годов я стал жить в том же поселке, где жил К. М. Симонов. Иногда мы встречались на улицах нашего дачного поселка, и я здоровался с ним. Он, как воспитанный человек, отвечал мне. Но я не был уверен, что он знает, кому отвечает на приветствие. Я тогда не вел телевизионных «кино­панорам», и в лицо меня никто не знал. Короче, мы никогда не беседовали с Симоновым. Он сам в разговор со мной не вступал, а я навя­зываться не любил. А к знаменитостям относился особенно отчуж­денно. Самолюбив был всегда. Очень боялся, что меня могут заподо­зрить в подлипальстве. Так жизнь и текла. Я снимал фильмы, а потом издал свою первую книгу. И вдруг я получил письмо по почте, в кон­верте с маркой. Первое и последнее письмо от Константина Михай­ловича Симонова. На конверте адрес был напечатан на пишущей ма­шинке, а само письмо написано от руки. Вот оно:

 

«Дорогой Эльдар Александрович, прочел Ваше „Грустное лицо комедии“, книгу, по-моему, очень хорошую, и захотелось сказать Вам то, что как-то все не приходилось сказать, – хоть мы и сосе­ди, – что я видел все Ваши фильмы (кроме „Девушки без адреса“) и люблю их, и, судя по сказанному в Вашей книге, больше люблю те из них, которые больше любите Вы. Вот, собственно, и почти все. Кроме того, – Вы делаете дело, которого я совершенно не умею де­лать, что в то же время не мешает мне чувствовать себя Вашим еди­номышленником в чем-то очень, особенно важном для Вас, для меня и для очень многих других людей, важном прежде всего в жизни, а затем уже и в наших профессиях.

От души желаю Вам всего самого доброго.

Уважающий Вас

Константин Симонов 22.V.78»

 

Боже, как я был растроган! Получить похвалу от самого К. М. Симонова! От человека, с которым я практически не был зна­ком. Я никогда не бывал у него дома (кроме того давнего случая), он никогда не приходил ко мне, мы ни разу не встречались в каком-либо доме, в какой-нибудь компании. Я знал, как он дьявольски занят! Он писал книги, пьесы, делал документальные фильмы о войне и солдатах, телевизионные передачи, много помогал молодым писателям, просто людям, уйму времени отнимали разнообразные общественные обязанности. Поэт, прозаик, драматург, публицист, киносценарист, редактор, – он был всегда в работе, в деле, его тру­доспособность изумляла и поражала. И вот такой загруженный сверх головы человек находит время не только прочитать мою книгу, но и собственноручно прислать мне теплое, душевное письмо. Вы можете понять, почему я был так потрясен и взволнован.

Я тут же написал сердечное благодарственное письмо, копии ко­торого, естественно, не сохранил. Мне как-то не пришло это в голо­ву. Почему-то! А потом, в первом издании своей книги «Неподведенные итоги» я признательно упомянул о письме Константина Михай­ловича, как об образце внимательного, хозяйского, заботливого от­ношения крупного писателя к коллегам, к судьбам нашего искусства. Я привел этот пример как эталон доброжелательства, неравнодушия и внутренней взыскательности. В той книге я не цитировал письма К. М. Симонова, так как считал это нескромным, и привел его пол­ностью сейчас вовсе не для того, чтобы похвастаться. Хотя не скрою, мне было приятно прочитать его еще раз.

Мы так и не встретились с Константином Михайловичем. А потом он умер. Через несколько месяцев после смерти Симонова я натолкнулся в коридоре «Мосфильма» на Лазаря Ильича Лазарева. Лазарь Ильич занимал должность редактора журнала «Вопросы ли­тературы». Писатель-фронтовик, крупнейший литературовед, умни­ца, светлая, талантливая личность, автор замечательных книг – он был близким многолетним другом Константина Михайловича, а после его кончины входил в комиссию по литературному наследию Симонова.

– Разбирал сегодня переписку Константина Михайловича и наткнулся на его письмо к вам, – сказал Лазарев. – Приятное письмо.

– А что, Симонов снял с письма копию? – простодушно спро­сил я.

– Нет, копия у вас, – усмехнулся Лазарь Ильич. – А подлин­ник в архиве.

– Как? Этого не может быть! Я помню письмо. Оно написано от руки, – возразил я.

– У вас копия, сделанная на ксероксе, а оригинал я сегодня дер­жал в руках, – настаивал Лазарев.

Я ошарашенно посмотрел на него.

Придя домой, я не без труда разыскал письмо К. М. Симонова.

Я пощупал бумагу и убедился, что Лазарев был прав. У меня был фотооттиск с письма!.. Тогда, в семьдесят восьмом, я даже не подо­зревал, что существует такая копировальная техника, как «ксерокс». И ничего не заподозрил.

Совершая свой замечательный бескорыстный поступок, Симонов отослал мне копию, а подлинник сразу же положил в архив.

На этот раз я был потрясен вторично! Какая же забота о вечнос­ти! Какая сосредоточенность на бессмертии! Какого же он был мне­ния о каждом своем шаге, если так старался сохранить его для истории! Я уж не говорю о том, что он ни в грош не ставил меня, будучи, очевидно, убежденным, что я не сохраню его послания, вышвырну вон.

Я даже вспотел от напряжения. Ну, в крайнем случае оставил бы в своем архиве копию (ведь сохранилось бы!), а адресату все-таки отослал бы подлинник. Это было бы по-людски. Какое тщеславие! Какая мелочность! А рядом щедрость и доброта! Как неоднозначны люди! И как мы, в сущности, мало знаем о них.

P.S. Поостыв, я подумал: а может, это не сам Симонов так посту­пил, а его литературный секретарь, когда получила письмо Констан­тина Михайловича для отправки мне. «Пусть лучше подлинник оста­нется в архиве писателя, а с адресата будет достаточно и копии», – подумала, может быть, секретарь К. М. Симонова. Может быть! Не знаю. Не хочется неважно думать о Константине Михайловиче, удобнее так подумать о его литературном секретаре.

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.