Повесть о битве на Калке.

Это летописная повесть. В разных летописях текст разнится, т.к. летописцы правили ее от себя. Есть короткая и полная версии. Примечательно, что среди погибших в упоминается князь Александр Попович с семьюдесятью храбрыми или Александр Попович, слуги его Торопца, Добрыни Рязанича – Златого Пояса и семидесяти великих и храбрых богатырей, а это четкая параллель с былиной о гибели русских богатырей, в том числе Алеши Поповича и Добрыни.

Возникла она в дружинной среде, но позже обрабатывалась церковниками. Поэтому и отразила эти благочестиво-покоянные мотивы, которыми характеризуются проповеди такого времени, и цитаты, в большинстве своем косвенные, из священного писания.

Наиболее подробно о битве на Калке рассказывается в Новгородской первой и Ипатьевской летописях. Первыми подверглись нападению монголо-татар половцы. Половецкие князья с богатыми дарами явились в Галич к князю Мстиславу (он был женат на дочери половецкого князя Котяна) и попросили помощи: «нашю землю днесь отъяли, а ваша заутро възята будет». Русские князья вместе с половцами выступили навстречу войскам Батыя: «Приде же ту вся земля Половецкаа и вси их князи, а ис Киева князь Мъстислав со всею силою, а Володимер Рюрикович с смолняны, и вси князи черьниговъстии, и смольняне, и инии страны... и галичане и волынци кыиждо с своими князи, а куряне и трубчане и путивльци приидоша кыиждо с своими князи». Галичане на тысяче лодках спустились по Днестру, морем достигли устья Днепра, поднялись вверх по его течению и у порогов примкнули к остальным русским и половецким полкам.

Первоначально развитие событий не предвещало ничего недоброго: русские обратили монголо-татарский авангард в бегство и преследовали его на восток восемь или девять дней. Но у реки Калки они встретились с основными вражескими силами. В ходе битвы сказалась несогласованность действий князей, их взаимное недружелюбие («зависть», как признает летописец). Мстислав Киевский вообще не принял участия в бою, а простоял со своими полками на возвышенности в укрепленном лагере. В результате объединенное русско-половецкое войско было разгромлено, несмотря на героизм отдельных князей и их дружин, а тех князей, которые сдались в плен, поверив обещанию, что их разрешат выкупить (такая практика была широко распространена при русско-половецких военных конфликтах), ожидала страшная и позорная смерть: их «издавиша, подъкладъше под дъски, а сами [враги] верху седоша обедати, и тако живот их концяша».

Впрочем, подлинное значение этого поражения и опасность, которую представляли орды Батыя для Руси, поняли не сразу. Летописец-современник успокоенно скажет, что «бог, ожидая покаяния», обратил врагов «вспять». Князья, вернувшиеся после Калкской битвы в свои уделы, снова принялись за прежние «которы» — междоусобные войны.

Лишь позднее, пережив все ужасы батыевой рати, народ вспомнит о том грозном предупреждении, которым была роковая битва на Калке. Именно поэтому воспоминания о ней сольются с эпическими образами. Так, в Никоновской летописи XVI в. в рассказе о Калкской битве утверждается, будто бы «убиша... на том бою и Александра Поповича, и слугу его Торопа и Добрыню Рязанича Златаго пояса, и седмьдесят великих и храбрых богатырей».

Нашествие татар на русскую землю и длившееся более двух веков татаро-монгольское иго нашло отражение в ряде произведений повествовательного, проповеднического и житийного характера.

В связи с опустошением Батыем в 1237 г. Рязанской земли создана была повесть о разорении Рязани Батыем, которой предшествует рассказ о перенесении попом Евстафием иконы Николы из Корсуни в Рязань. Она известна в текстах только начиная с ХVI в. и читается в поздних летописных сводах и в некоторых сборниках Невозможно восстановить полный текст, т.к. есть только поздние списки.

Эта незаурядная воинская повесть представляет собой живой отклик на события татарского нашествия. В основе ее лежат эпические сказания, устные поэтические произведения, связанные с самим событием. Эпизод смерти Фёдора и его жены Евпраксии, нашедший отражение в былине о Даниле Ловчанине, а также рассказ о Евпатии Коловрате, очевидно, восходит к особым народным историческим песням. С поэтикой устного народного творчества связана и фразеология повести в тех случаях, когда изображается доблесть рязанцев: «дружина ласкова», «резвецы», «удальцы», «узорочье и воспитание резанское».

В повести не всегда точно переданы исторические факты: в ней идёт речь о таких князьях, якобы павших при защите Рязанской земли, из которых один (Всеволод Пронский) умер задолго до нашествия Батыя, а другой (Олег Красный) умер много лет спустя после рязанского разорения. Родственные отношения князей, как они указаны в повести также не всегда соответствуют действительности; не все имена, упоминаемые в повести, могут быть подтверждены летописными данными. Взаимоотношения настоящих рязанских князей, далеко не всегда были дружественными. Идеализированы в повести, показаны как неизменно братские. Всё объясняется не столько отдалённостью даты написания повести от рассказанных в ней событий, сколько, тем, что в основу её легло устное эпическое произведение, часто жертвующее фактичностью в пользу большей идейной и эмоциональной выразительности.

Повесть о разорении Рязани Батыем по тематике и стилю – яркий образчик воинских повестей. В ряду последних она по своим художественным качествам занимает одно из первых мест. Характерной особенностью её является напряженный и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма, производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией, как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатой передачей трагических событий. Таков, например, рассказ о смерти княэя Фёдора Юрьевича и о смерти его жены, а также рассказ о подвигах и гибели Евпатия Коловрата. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическому сказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой шумихи, заслоняющей собой непосредственное и нскреннее выражение чувства. С той же экономной сжатостью, сдержанностью и словесной безыскусственностью передаётся скорбь окружающих по поводу смерти близких.

Только однажды в дошедшие до нас тексты повести в этом случае вторгается риторика: князь Ингварь Ингаревич, придя в разорённую Рязанскую землю и увидев множество трупов, жалостно вскричал, «яко труба рати глас подавающе, яко сладкий арган вещающи». Но эта трафаретная формула плача - позднейший придаток, вошедший в неё не ранее конца XIV - начала ХV в, скорее всего, из «Слова о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русскаго».

Результатом позднейших наслоений является в известной мере, видимо, и церковно-религиозная окраска повести, проявляющаяся в благочестивых речах князей, в авторских оговорках вроде: «И сия вся наведе бог грех ради наших», в таких, наконец, эпитетах, употребляемых при наименовании князей, как «благоверный», «благочестивый». Некоторые особенностя стиля заимствованы из повестей о Мамаевом побоище и из повести Нестора Искандера о взятии Царьграда (этого не было в исходном варианте).

Первоначальная основа повести отличается всеми характерными чертами раннего воинского стиля, как в своей фразеологии, так и в образных средствах. Повесть насквозь проникнута героическим пафосом воинской доблести; князья и дружины изображены в ней в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ «смертной чаши» как лейтмотив проходит через всю повесть. Рядом с «благоверными» и «благочестивыми» князьями неоднократно с лирическим воодушевлением упоминается «дружина ласкова», «господство резанекое», «удалцы и резвецы резанские». Во всём тоне повести сильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина же хочет «пити смертную чашу с своими государьми равно». Воодушевляемые преданностью своим князьям, «удалцы и резвецы резанские» бьют «крепко и нещадно, яко и земли постонати», «един с тысящей, два с тмою», а когда они не в силах одолеть врага, все до одного умирают, испив единую смертную чашу. В повести отсутствует тот покаянный тон, какой есть в предшествующих памятниках, написанных на тему о татарском нашествии. Не к пассивному подчинению страшному бедствию, а к активной борьбе с ним призывает повесть всем своим содержанием. И конец её - бодрый и уверенный. Рязанская земля оправляется от батыева нашествия и отстраивается, рязанцы радуются освобождению от «безбожнаго, зловернаго царя Батыя».

Явственные признаки ритмического склада повести частично отмечались уже выше. Они могут быть прослежены ещё и на других образцах.

Все отмеченные особенности повести о разорении Рязани Батыем заставляют очень высоко расценивать её как памятник нашей ранней повествовательной литературы воинского жанра, отводя ей едва ли не второе место после «Слова о полку Игореве».