Day care center

Так называются детские учреждения для дошкольников. Иногда это название переводят как детский сад. Но это неверно. В Америке нет системы дошкольного образования с программой обучения и воспитания, обязательной для всех регионов. Но есть отдельные Дневные центры ухода за ребенком, которые имеют самый разный статус. Среди них частные и муниципальные; университетские, «фирменные» (отдельных, обычно крупных корпораций) и «фондовые» (на средства какого-либо фонда). Однако «на средства» отнюдь не значит, что хотя бы для кого-то эти центры бесплатны. Просто есть более дешевые — 200-300 долларов в месяц, есть и такие, где плата приближается к 1000 долларов.

Программы этих детских центров самые различные. В одних делают упор на рисование и пение, в других — на ручные поделки, в третьих — немножко знакомят с чтением и письмом. Однако почти все их объединяют, на мой взгляд, две черты. Первая — внешняя непрезентабельность. Вторая — доброжелательная атмосфера и терпение воспитателей.

...Маленький Алеша, пробывший два года с родителями в Чикаго, вернулся в Москву. Он утомил маму и папу, требуя, чтобы его непременно отвели в детский центр. Родители, памятуя собственное детство, делать этого не спешили. Однако все-таки определили его в ближайший детский сад и первые дни не могли нарадоваться. Алеша был счастлив.

— Здесь удобнее спать, — с восторгом объявил он, вернувшись в первый день. И это была чистая правда. Непрезентабельность американских детских центров бросается в глаза. Никаких детских кроваток, аккуратно застеленных чистым бельем, как в наших детских садах. Никаких отдельных спален. В одном месте на пол стлались нетолстые тюфячки, в другом — пластмассовые лежачки: считается, что мягкая постель вредна для позвоночника. Поверх — тоненькая подушка и небольшой плед. Ни простыней, ни наволочек, ни пододеяльников. Укладываясь после обеда спать, дети снимали только кроссовки и, если жарко, свитерки.

Следующее впечатление от отечественного детского сада Алеша выразил также четко:

— Здесь много гуляют.

Увы, и это было справедливо. Американцы, как я уже писала, вообще не придают большого значения пребыванию ребенка на свежем воздухе. Поэтому и воспитатели выводят детей из помещений только в хорошую погоду. Если же там слякотно, пасмурно, даже и без дождя, а уж тем более если холод (что по американским понятиям начинается с пяти градусов тепла по Цельсию) или идет снег, тут никаких прогулок не предвидится. И Алеша радовался, что почти каждый день может выбегать в детсадовский дворик и играть со снегом, который он так любил.

Третий его вывод поставил родителей в тупик:

— Здесь лучше кормят.

Они вспомнили вазы с фруктами, салатницы с овощами, свежими в любое время года. И разнообразные тушеные овощи. И обязательные соки. Но у Алеши были другие критерии.

— Здесь дают котлеты и компот, — с удовольствием отметил он блюда, которые американцы обычно не едят (если не считать гамбургеры, отдаленно напоминающие наши котлеты).

Однако вскоре очарование стало блекнуть и, несмотря на явные преимущества отечественного детского сада, он все чаще стал тосковать по заморскому Day care. Если бы Алеша был взрослым и мог оформить свои мысли, он бы, наверное, сказал так: по душевному комфорту.

И это — второе, что отличает большинство детских садов в Америке: атмосфера дружелюбия, улыбчивости, готовности приветить любого ребенка. Это достигается самыми различными способами. Утром, разговаривая с сослуживцами или с родителями, воспитательница может себе позволить любое выражение лица — деловитое, грустное, озабоченное. Но вот она выходит в комнату к детям — и, словно актер, надевает на лицо улыбку. Все время, пока она общается с ребятами, ее лицо будет посылать это сообщение: «вы мне симпатичны», «мне приятно иметь с вами дело». Здесь не принято за что-то ругать воспитанника. Зато любой воспитатель постарается найти то, за что бы можно было его похвалить.

Маленький Алеша, между прочим, отнюдь не пай-мальчик. А напротив — большой проказник и забияка. Мама, хорошо зная сына, с опаской ждала первого разговора с американской воспитательницей: представляла себе, сколько жалоб на нее посыплется. Но милейшая мисс Белл сказала маме, что ей не на что жаловаться. «Он что, ни разу не напроказничал?» — переспросила удивленная мама. «Но он же мальчик», — был ответ. Фразу эту, между прочим, хорошо запомнил сам Алеша. И сейчас, уже подросток, любит ею защищаться, когда его отчитывают за то, что он в очередной раз что-нибудь натворил. «But he is a boy» («Но он же мальчик!»), — говорит он о себе в третьем лице, цитируя мисс Белл.

Что-то Алеше в американском детском центре прощали, что-то как бы не замечали, что-то дружелюбно и без раздражения объясняли. Однако мальчуган, конечно, не мог не почувствовать, что хвалить его особенно не за что. К тому же он не отличался никакими талантами — ни музыкальным, ни художественным, ни рукодельным. Поэтому родители крайне удивились, когда Алеша однажды принес домой грамоту. Настоящий «сертификат», где типографским способом была отпечатана благодарность: «За искусство сочувствовать». «За что-о-о?» — поразились родители. И Алеша с гордостью рассказал, что пару дней назад он увидел в углу холла плачущую девочку. Она была не из его группы, он ее не знал. Но тем не менее подошел и спросил, что у нее случилось. Ответа он не получил, но посочувствовал и успокоил ее, как мог. Вот это-то и заметила воспитательница. И нашла — наконец-то! — то, что давно искала: достоинство, за которое можно было бы похвалить шалуна.

Еще более выразительный пример я наблюдала в другом Day care. Воспитательница готовилась к постановке с детьми сказки о Синдирелле (вариант Золушки). Все роли были распределены, кроме главной. В это время открылась дверь, и на пороге показалась еще одна девочка. Полная, рыхлая, по виду старше своих пяти лет, но при этом простодушно улыбчивая. Лицо воспитательницы засияло радостью.

— Ребята, Нэнси пришла! Нэнси выздоровела. Давайте ее поприветствуем. — И она захлопала. Дети встретили девочку аплодисментами. Подготовка к репетиции продолжалась.

— Кого же нам выбрать на роль Синдиреллы? — раздумывала вслух воспитательница. — Она должна быть очень доброй. Она любит улыбаться. — Воспитательница смотрела только на Нэнси. Но дети не спешили выбирать на роль героини любимой сказки некрасивую и неуклюжую девочку. Однако воспитательница находила все новые и новые аргументы. И главным из них — «Нэнси очень добрая!» — в конце концов убедила. Хоть и неохотно, но дети все-таки согласились.

Я не видела спектакля, не знаю, как у нескладной толстушки получилась роль красавицы с изящными ножками. Но в тот момент Нэнси была счастлива. Прямо на глазах она преображалась из явного аутсайдера в звезду. На лице воспитательницы тоже отражалось удовольствие — от профессионального успеха.

В детских центрах, как мне показалось, не очень много времени уделяют учебе. Но зато всячески стараются вовлечь ребят в игру. Например, все знают, как малыши любят играть с водой. Но как обеспечить им эту возможность в доме? Ведь нетрудно представить, что будет с полом через несколько минут после того, как ребята начнут плескаться. «А что такое особенное будет? — удивилась мисс Белл, когда я задала ей этот вопрос. — Вода на полу, только и всего». И она меня повела в комнату, где стояло несколько тазиков с водой, вокруг них упоенно играли малыши. А на полу действительно было влажно. Но не мокро, потому что уборщица периодически входила со шваброй и лишнюю воду убирала. В игровых же комнатах, сколько мне ни приходилось их видеть, всегда царил жуткий ералаш. Растрепанные Барби, разбросанные кубики, разбитые машинки. На это никто не обращает внимания. Порядок — ничто в сравнении с главной ценностью — вовлеченностью ребят в игру.

Американская писательница французского происхождения Франсин де Плексиз Грей в 80-х годах побывала в Советском Союзе. Она вспоминает, что ее больше всего поразил порядок в игровой комнате в детском саду. Был час игр, но все игрушки красиво и симметрично располагались на полках. Франсин заинтересовалась, как же этот порядок сохраняется. «У нас дети сами следят, чтобы не было беспорядка», — с гордостью объяснила воспитательница. Франсин присмотрелась, и то, что она увидела, ее потрясло: ребенок снимал с полки игрушку, но, поиграв, тут же клал ее на место. Если же он забывал сразу это сделать, воспитатель подходил и делал ему замечание. И еще один факт удивил американку: «Никогда я не видела, чтобы за такое короткое время детям делали бы столько замечаний».

...Но вернемся в Москву. Восторг маленького Алеши по поводу детского сада угасал постепенно. И однажды пропал совсем. Произошла история, о которой он и сейчас не любит вспоминать. Однажды с малышом на прогулке случилась неприятность: он намочил штанишки. Подобное пару раз происходило и раньше в американском детском центре. Но там воспитательница предупреждала, что надо делать в таком случае: вернуться в дом, взять в своем шкафчике сухие штанишки, переодеться, а мокрые отдать воспитательнице. Та положит их в сушку и уже сухие незаметно передаст в целлофановом пакете маме.

Надо ли поступать именно так в московском детском саду, Алеша не знал, хотя и здесь в шкафчике лежали его запасные джинсы. Пока он стоял и думал о том, как себя правильно вести, воспитательница Марина Федоровна сама заметила неприятность.

— Дети, дети, идите сюда, — позвала она группу. И когда все собрались вокруг нее и мальчика, сказала то, что, по-видимому, считала своим педагогическим долгом: «Посмотрите на Алешу. Такой большой парень, а делает в штаны, как маленький. Тебе разве не стыдно, Алеша?»

...Именно с этого эпизода я начала свой разговор с Элис Уайрен, руководителем Центра дошкольного воспитания при Мичиганском госуниверситете. Я коротко рассказала о педагогических приемах Марины Федоровны. Элис закрыла лицо руками.

— О Боже! — воскликнула она после паузы. — Бедный малыш! Надеюсь, эту — женщину сразу же уволили?

Впрочем, я пришла в Центр не для того, чтобы обсуждать недостатки отечественного детского сада. Мне было интересно узнать, какими принципами воспитания пользуются работники американских детских центров. Однако я тут же себя поправила: а есть ли общие принципы, если нет единой системы организации?

— Конечно, есть, — заверила меня Элис. — Воспитатели ведь учатся, получают лайсенсы (сертификаты), дающие им право на работу. Вот там, во время учебы, они и приобретают вместе со знаниями представления о принципах. Главный из них — self-esteem, self-respect (высокую самооценку, самоуважение). Воспитатель обязан создать у ребенка стойкое уважение к себе самому. Он не должен опасаться перехвалить воспитанника — все равно за что, лишь бы тот был хорош хоть в чем-то.

Второй принцип — атмосфера безопасности. У ребенка должно быть стойкое чувство, что ему ничего не грозит. И он должен быть уверен, что может делать все, что захочет, кроме, разумеется, того, что вредит другим: отнимает игрушку, дерется, плюется. Нет, этого делать нельзя. Тогда пусть посидит на стуле один. У него в сознании это соединится: нехороший поступок и, как его неизбежное следствие, вот такое скучное сидение без дела. Однако у него не должно быть ощущения, что он наказан. Потому что даже за неправильное поведение он не должен лишиться уважения со стороны воспитателя, родителей, детей.

— Наш третий принцип, — продолжала Элис Уайрен, — не создавать чувства вины. Это очень плохой путь воспитания — укорять, подчеркивать дурные стороны, стыдить. Ну, что-то вроде того, что вы мне рассказали об этой ужасной воспитательнице. Кстати, вы мне не ответили: ее сразу уволили или она еще какое-то время работала?

— Не знаю, — сказала я нехотя. И отвела глаза в сторону. Потому что и сейчас, несколько лет спустя, все еще вижу Марину Федоровну за забором детского сада, рядом с моим домом.

Школа

— Вы знаете, наш Толик в Петербурге не вылезал из двоек, троек, а здесь сплошные " а" и " b", — с умилением говорила мне одна мама, недавно приехавшая с сыном в Чикаго. Я слышала это много раз: бывшие двоечники, переместившись из России в США, чудесным образом становились здесь отличниками. Объяснение этому феномену лежит на поверхности. Уровень требований в американской школе ниже, чем в российской. Да и сами программы значительно сокращены. Как пишет Йел Ричмонд, «американские школьники отстают от российских на два-три года в математике и естественно-научных знаниях; они также хуже знают литературу и историю».

Ирвин Уайл, профессор русской литературы Северо-Западного университета, в конце 80-х увлекался соревнованиями школьников Америки и России на телевидении. Привозил своих младших соотечественников в Москву и приглашал юных москвичей в Чикаго. Они скрещивали клинки своих познаний в различных конкурсах, викторинах. Ирвин вспоминает, что россияне неизменно и мощно побеждали своих заокеанских ровесников.

«Молодое поколение весьма искушенно по части потребления: они отлично знают, что почем и что именно им нужно купить. Но ребята из этого поколения малограмотны. Не в силах обнаружить Вьетнам на карте мира. Или на вопрос, когда же все-таки была в США война Севера и Юга, ошибаются лет на пятьдесят», — писал американский журнал «Бизнес уик».

Я была потрясена, когда узнала, что от тринадцати до пятнадцати процентов выпускников чикагских школ не умеют читать и писать, только расписываются и немного считают. Конечно, это в основном дети из бедных негритянских районов. Они учатся в публичных (государственных), то есть бесплатных школах. Там всегда дефицит учителей, а у тех, что есть, не хватает подчас ни знаний, ни умений. Далеко не в каждой такой школе есть телевизоры, компьютеры. Да и сами здания требуют ремонта, а у городских властей, как правило, денег на это нет.

Конечно, в частных школах учат лучше, и здания там в порядке, и с современной обучающей техникой проблем нет. Но все равно даже и там — как пожаловались мне знакомые родители, вполне состоятельные американцы — учителя занимаются в основном с хорошими учениками, на слабых же обращают мало внимания.

— Да, — подтверждает мне этот факт молодой учитель Гордон Бардос, — неуспевающим действительно уделяется в школе меньше внимания. Но ведь условия в классе создаются для всех учеников равные. Только при этом одни пользуются ими сполна и добиваются в учебе больших успехов. Среди них сильно развита конкуренция. А другие не могут держать этот уровень. Или не хотят. Ну и не надо. Не всем же поступать в Гарвард. Зачем же учителю тратить на них лишнее время? Главное, чтобы они не чувствовали себя неудачниками. Учителю надо постараться помочь им выбрать себе специальность, не требующую высокого уровня образования.

Однако Рут Хит, директор школы в небольшом городке Коламбия, штат Мэриленд, придерживается несколько иной точки зрения:

— Сегодня высокие технологии настолько широко вошли в производство, а само производство так усложнилось, что даже на самых низких его уровнях от работников требуется довольно большой запас знаний. У наших выпускников в среднем его недостаточно. Так что проблема остается. Однако решить ее отнюдь не значит просто нагрузить школьников большим объемом знаний. Все равно ему их не хватит надолго: мир развивается стремительно, поток информации все возрастает, поэтому главная задача учителя — воспитать ученика так, чтобы он приобрел способность учиться в течение всей дальнейшей жизни.

— Как же такую потребность в постоянном обучении можно воспитать? — спрашиваю я.

— Только одним способом — сделать учебный процесс увлекательным.

Директор Рут Хит приглашает меня в третий класс на урок по предмету science (основы научных знаний). Вместо парт — столы, рядом — пластмассовые ящички, на каждом имя владельца. Из них он берет учебники, книги, тетради и все, что относится к предмету. Потом, когда занятия закончатся, ученик поставит свой ящик на полку. Очень удобно, не надо таскать все это домой.

Столы составлены по четыре, квадратом: два на два. За каждым — по ученику. Все вместе — команда. Каждой такой команде дается общее задание. Они углубляются в ее решение. Обсуждают, спорят. Каждый подкидывает свои соображения. Время от времени кто-то встает и через весь класс идет на другую сторону — к компьютеру или телевизору. Все, начиная с преподавателя и кончая самым большим озорником, говорят очень тихо: этому учат с первого класса.

Рут Хит объясняет мне, что каждая группа подбирается по более-менее равным способностям. Меня это удивляет: сильные могли бы быть примером для слабых, а последние могли бы подтягиваться к первым. Но у Рут своя логика:

— Нет, сильным это было бы скучно, а слабым — обидно. А наша задача не создавать ни у кого комплексов неполноценности, дать им шанс максимально проявить себя, каждому — на своем уровне.

Учитель время от времени обходит четверки, наблюдает за их работой. Я то и дело слышу: «хорошая работа», «очень хорошо», «отлично».

В своей книге Йел Ричмонд в качестве особой специфики российского образования упоминает систему единых школьных программ и учебников. Как пример такой экзотики он описывает следующий возможный сюжет. Утром в Москве школьник, прочитав домашнее задание по географии, закрывает учебник и летит к деду в Новосибирск, за несколько тысяч километров. На следующий день он идет в сибирскую школу и обнаруживает, что его новый класс остановился на той же странице, которую он прочел позавчера. В Америке это совершенно невозможно: у каждой школы свои программы, свои предметы. Например, в одном расписании я увидела такую дисциплину: Packing skill (искусство паковать — чемоданы, коробки, старые вещи), в другом — Band, то есть игра на струнных инструментах.

Из дисциплин, которые я часто встречаю в школьных расписаниях, больше всего мне нравятся две: Sexual education (сексуальное просвещение) и Communication (искусство общения).

Американские дети взрослеют с таким же ускорением, как и наши. К тому же они учатся в школе на год дольше. Когда Институт Гэллапа опросил учителей и родителей, считают ли они необходимым давать ученикам сексуальное просвещение, то «за» проголосовало 80% родителей и 90% — учителей. Вот почему предмет этот преподается в каждой школе, а также во многих колледжах и университетах.

Программы, как здесь и положено, у всех разные. Где-то дают больше знаний по контрацепции. Где-то больше внимания уделяют отношениям между молодыми людьми разного пола. Мне не довелось побывать на самих занятиях. Но я несколько раз видела яркие брошюрки «Правила сексуального этикета». Для девушек и для юношей отдельно. Приведу здесь дословно мужской вариант, это рекомендации молодому человеку, как вести себя в интимной сфере:

1. Никогда не применяйте силу. Употребление силы (насилия) в сексе недопустимо.

2. Уважайте слово «нет», если его произносит ваша партнерша.

3. Отправляясь на свидание, не увлекайтесь алкоголем и наркотиками.

4. Если предполагается сексуальный контакт, не забудьте захватить с собой контрацептив.

5. Не стыдитесь говорить с партнершей о профилактике беременности.

6. Никогда не делитесь подробностями интимной жизни с третьим лицом, даже очень близким вам.

7. За результат сексуальных отношений отвечают двое. Но мужчина несет большую ответственность.

8. Не демонстрируйте свои интимные отношения на людях. Это может быть неприятно окружающим — думайте о чувствах других.

9. Раздражительность во время сексуального контакта недопустима. Она не проходит бесследно и может сильно испортить ваши отношения.

10. Относитесь к партнерше с любовью и уважением, и она будет платить вам тем же".

Сначала я улыбнулась примитивности этих наставлений: кто же не знает таких правил?! Меня так же умилила наивность последнего пункта: оказывается, чтобы тебя любили, достаточно любить самому? Увы, жизнь, конечно, сложнее: помните, «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей»? Но потом я подумала, что, возможно, такие вот азбучные истины и следует прежде всего усвоить подростку в том возрасте, когда он начинает свою сексуальную жизнь. И очень важно, к примеру, с юных лет усвоить, что, если девушка говорит «нет», это надо уважать. А в «Правилах» для девушек первым пунктом идет такой: «Научись говорить слово „нет“, если ты действительно сегодня не хочешь идти на сексуальный контакт».

Но самый симпатичный, на мой взгляд, предмет в американской школе — Communication (искусство общения). Им я интересовалась довольно подробно. Сначала взяла интервью у декана Колледжа общения Мичиганского госуниверситета Ирвина Беттинхаузена. В его колледже преподается семь-восемь предметов по этой специальности: межличностное общение, деловое общение, общение в семье, публичные выступления...

— А зачем Америке так много специалистов по общению?

— На самом деле специалистом должен быть любой, — ответил профессор Беттинхаузен. — Супругам надо уметь строить отношения без ссор. Родителям — разговаривать с детьми. Руководителям в общении с подчиненными избегать конфликтов и — наоборот. Ну и, конечно, человек должен уметь выражать свои мысли. Иначе мы не можем оставаться демократической страной.

Последнее настолько неожиданно, что я не могу найти решительно никакой логической связи.

— При чем тут демократия?! — восклицаю.

— Ну как же, иначе вы не сможете никого убедить в своей правоте. Каждый, у кого есть общественно значимые идеи, обязан уметь их выражать доступно и убедительно. Чтобы ему поверили, за ним пошли, за него проголосовали. Он должен научиться искусно говорить на митинге, по радио, по телевидению, с отдельными группами людей.

— То есть вы говорите о политиках? Вот пусть их и учат этому мастерству.

— Нет, не только о политиках. Искусство контактировать, убеждать еще важнее в науке, промышленности, в торговле. Возьмем типичную ситуацию. В автомобильной корпорации объявляется конкурс на концепцию новой модели. Создается комиссия из экспертов. Туда приглашаются авторы проектов. Как вы думаете, какие качества необходимы претенденту, чтобы комиссия приняла именно его вариант?

— Компетентность, интуиция, талант.

— Да, конечно. Но этого мало. Нужно еще мастерски убедить членов комиссии в том, что именно твой проект действительно лучший. Теперь возьмем торговлю. Вы знаете, что американский рынок завален товарами. И как вы думаете, у которого из них наибольший шанс быть проданным? У самого лучшего по качеству? У самого дешевого? Возможно. Но вероятнее всего у того, что попадет в руки продавца, сумеющего убедить вас купить именно этот товар.

Декан Беттинхаузен рассказывает, как это мастерство вырабатывается в лучших школах:

— Самый важный предмет в младших классах — чтение вслух. Здесь проверяют произношение ребенка. Малейшие отклонения от нормы — к делу подключается логопед. (У маленьких американцев проблемы чаще всего с шипящими и свистящими.) Учитель следит за тем, как звучит голос ученика: не слишком ли тихо, не чересчур ли громко, нет ли у него «каши во рту», не мямлит ли он.

В средних классах ученики постепенно приобщаются к искусству публичных выступлений. Делается это разными способами. Например, группа школьников выполняет какую-то работу — по биологии или географии, математике или истории. Одноклассники, не участвующие в этой работе, начинают ее обсуждать, подмечая в основном недостатки. Команда парирует, доказывает достоинства.

В большинстве школ есть программа ораторского искусства. Разделившись на две партии, участники разыгрывают реальные или придуманные судебные процессы. Они соревнуются не в поисках истины, а в умении точно и аргументированно выражать свои мысли. Потом команды меняются и начинают отстаивать противоположную точку зрения.

Все, что я узнала от декана Ирвина Беттинхаузена, было настолько для меня ново, что я захотела посмотреть своими глазами, как это происходит.

Выбрала вполне заурядную школу, не частную, а публичную, в маленьком, на 50 тысяч жителей, городке Хазлет, штат Мичиган, — типично американская глубинка. Договорилась с администрацией, что приду на урок по предмету, который здесь называется Persuasive argumentation (убеждающая аргументация).

В класс я вошла за несколько минут до начала. Подростки 13-14 лет шумно рассаживались за парты — легкие пластмассовые конструкции стул-стол, скрепленные алюминиевыми трубочками. Ящиков у парт нет: сумки, куртки бросают тут же, рядом с собой, на пол. Одеты ученики нарочито небрежно: широченные джинсы, нависающие над кроссовками, бахромящиеся шорты, растянутые майки, иногда две-три сразу, одна торчит из-под другой — уходящая мода (провинция все-таки). Разницы в одежде между мальчиками и девочками нет. Только у первых бейсболки козырьком назад или набок, а у вторых — распущенные волосы по плечам. В отличие от учеников учитель Роджер Райс — сама подтянутость: крахмальная сорочка, галстук, безупречно отглаженные брюки.

Тема состязания объявляется заранее. Готовиться к ней можно дома, в библиотеке и, конечно, в Интернете. Но нельзя ничего отрепетировать: никогда не известно, какую систему доказательств выберет противник. Сегодняшняя тема — «Цензура в СМИ». Класс разделен поровну. Представитель каждой команды выходит к доске и излагает свои аргументы. Парень говорит: любая цензура — это нарушение демократии, она недопустима. Девочка ему возражает, если разрешить показывать все, то с экранов ТВ не будут сходить порнографические фильмы. Его аргумент: как только вы введете цензуру на какую-то одну программу, она автоматически распространится на десятки других. Ее контраргумент: тогда надо снимать телевизионные глушилки. Вы хотите, чтобы нецензурные слова слышала вся многомиллионная аудитория? Ну и так далее, в течение часа.

Учитель сидит все это время на задней парте, ни единым словом не вмешивается. Я спрашиваю его, кто же победил. Он говорит, что никто, так как это всего лишь разминка, подготовка к соревнованиям между командами близлежащих школ. Вот там ораторов будут судить несколько сот зрителей, тогда и определится победитель.

Я делюсь с профессором Беттинхаузеном своими впечатлениями от урока.

— Это, конечно, хорошо, что в той школе так поставлено обучение. Однако не заблуждайтесь, так дело обстоит далеко не всюду, — охлаждает меня профессор. — У нас достаточно людей со средним образованием, которые плохо владеют речью, они «мекают-бекают», каждую минуту вставляют слова-мусор: «знаете», «понимаете». В молодежном сленге часто встречаются грубые слова и неприличные выражения. Это значит, что система преподавания навыков общения в их школах дает сбой. Но там, где она поставлена хорошо, она производит еще и побочный эффект — помогает наладить хороший эмоциональный настрой в коллективе.

— А что такое «хороший эмоциональный настрой»?

— Это когда у каждого есть ощущение, что его уважают, а все конфликты решаются безболезненно.

Не знаю, верно ли это, но у меня сложилось вот какое впечатление. Создать «хороший эмоциональный настрой» в группе — задача для американского учителя едва ли не более важная, чем внедрить знания в головы учеников.

Я никогда не видела, чтобы преподаватель долгое время говорил на уроке один. Даже объясняя новый материал, он обычно обменивается с учениками репликами, отвечает на вопросы, которыми они его то и дело перебивают, подкидывает им забавные примеры, шутит.

Одна русская эмигрантка, учительница, рассказывала, как ей предложили вести в средней школе уроки русского языка. Положили испытательный срок три месяца. А через месяц ее вызвал директор и в работе отказал. В чем дело? «Я вас предупреждал, что вы должны своих учеников увлечь», — сказал он. «Но я и старалась увлечь: мы разыгрывали сценки, пели песни. Но ведь правила надо все-таки заучивать...» — «Ничем не могу помочь, детям на ваших уроках скучновато».

Созданием «хорошего эмоционального настроя», кстати, занимается не только преподаватель, но и другие сотрудники — психолог, социальный работник, технические помощники. С некоторыми из них я побеседовала и составила вот такую общую картину их обязанностей.

Джулия Смит, teacher assistant (помощник учителя), из начальной школы в городке Коламбия:

— Первоклассникам я помогаю адаптироваться к школе. Успокаиваю тех, кто слишком возбужден. Объясняю, как надо поднять руку, если хочешь спросить. Некоторые стесняются выйти в туалет, хотя у нас для этого разрешение не требуется: просто ставишь на стол учителя палочку с кружком, а вернувшись, ее забираешь. Я также организую завтраки, игры на переменке, дети обязательно должны побегать, им же тяжело с непривычки. Ну и, конечно, если кто-то порезался, упал, ушибся — это тоже моя забота. Или, например, замечаю, что у кого-то испортилось настроение — тогда спешу выяснить, как его исправить.

Джон Клайэп, психолог той же школы:

— В моей компетенции душевные проблемы детей. Иногда с ними приходят сами ребята. Иногда их присылают учителя. Проблем не так уж много, большинство из них были известны и раньше. Просто с каждым годом увеличивается число детей, которые от них страдают. Например, гиперактивность при дефиците внимания. Это когда ребенок не может долго сосредоточиться на занятиях, во время урока ему трудно усидеть на месте. Он постоянно вскакивает, разговаривает с соседями, мешает и учителю, и детям. Но он в этом не виноват. Ему требуется специальное лечение, и я стараюсь подобрать ему правильную терапию. Раньше таких детей приходилось на школу человека два-три, сейчас раза в 3-4 больше.

— Чем вы объясняете это? — спрашиваю я школьного психолога.

— Убыстряется ритм жизни, появляются новые раздражители: на телеэкране — убийства, насилие; в кино — «ужастики»; на компьютере — жестокие игры. Эти же причины, кстати, порождают и другую проблему — агрессивность, жестокость. Еще одна проблема — аутизм. Это, наоборот, очень замкнутые дети. Их тоже становится больше, но уже по другим причинам. Большинство матерей вышли на работу. Родители все реже бывают дома. Ребенок ведет замкнутый образ жизни, привыкает к одиночеству, у него не развивается навык общения. Это все касается отклонений от норм поведения. Но и у вполне нормальных детей проблем хватает. Комплексы на почве неуспеваемости, недовольство своей внешностью. Разочарование в дружбе. Неразделенная любовь.

— А какая для вас самая сложная проблема? — интересуюсь я.

— Аутсайдеры. Как помочь детям, страдающим от недостатка уважения сверстников? Для меня, как профессионала, главная задача — отыскать ту, порой еле заметную, точку опоры, которая даст отвергнутому возможность ощутить уверенность в себе, в чем-то почувствовать свою силу. И я сознаю, как велика моя ответственность. Не сумею я помочь ему обрести самоуважение, вырастет он неудачником, — заканчивает Джон Клайэп.

Мэгги Миллер, guidance counselor средней школы небольшого городка Дивитт, штат Мичиган. Перевести название должности Мэгги на русский я так и не смогла: что-то вроде «советник по управлению». По своим обязанностям она ближе всего к тому, что делает социальный работник: решает не столько сложные психологические, сколько чисто практические проблемы детей.

— Чаще всего это проблемы в семье, — говорит Мэгги. — У Лиз отец с матерью без конца ссорятся, грозятся развестись, только она их сдерживает, представляете, какой это груз для девочки? Боб живет с отцом, мачехой и двумя их сыновьями. Он любит и отца, и мачеху, но ревнует обоих к сводным братьям. И вот я еду в эти семьи, беседую с родителями, стараюсь обратить их внимание на душевное состояние детей.

Часто приходится улаживать конфликты в школе. Например, затянулась вражда между учителем химии и Джонатаном. Мальчик как-то неудачно пошутил, обидел учителя. Тот не стал скрывать свою неприязнь. Мальчик платит ему тем же, дерзит, срывает уроки. Мне об этом рассказал сам учитель случайно, когда мы с ним оказались за одним столом в кафетерии. Я взялась распутать клубок, это оказалось не очень сложно, и душевное равновесие вернулось к обоим.

«Душевное равновесие», «позитивный эмоциональный настрой», «благоприятная психологическая атмосфера» — возможно, читатель сочтет, что я несколько злоупотребляю этими выражениями. Но что же делать, если я много раз слышала их и в семейных разговорах, и в детских центрах, и среди учителей.

Хочу быть справедливой и беспристрастной. Да, американская средняя школа вызывает много нареканий: она не всегда обеспечивает уровень образования, необходимый современному человеку. Когда я об этом рассказываю моим московским друзьям, они обычно язвительно замечают: «Очевидно, именно поэтому Америка стала самой высокотехнологичной и богатой страной мира?!» Нет, не поэтому. А усилиями тех бывших мальчиков и девочек, способных и трудолюбивых, которые еще в школе начали жестокую конкуренцию между собой за лучшее усвоение знаний. Но при этом довольно много школьников, которые поражают иностранцев, особенно европейцев, ограниченностью своих познаний, узостью культурных интересов. А часто и обыкновенным невежеством.

Вместе с тем я не могу не оценить усилия лучших воспитателей и педагогов, которые заботятся о душевном здоровье, оптимизме своих воспитанников. Большую роль в этой системе воспитания играет спорт: он занимает много места в расписании. Я мало об этом пишу, лишь упомянула в главе о семейном воспитании. На это у меня чисто личные причины: я очень далека от спорта и попросту не интересовалась им в Америке. Но вот желание создать в школе обстановку душевного комфорта для учеников не оценить не могу. Помню, в одном доме я услышала разговор двух школьников. Один спросил другого, какое завтра число. И узнав, закричал: «Значит, завтра кончаются каникулы? Ура-а!»

Не стану утверждать, что в любой школе Америки ученики радуются наступлению учебной четверти. Но почти уверена, что таких школ больше, чем в России.