Под влиянием доктора Спока

Из предыдущей главы, где я рассказала о том, как американские родители готовят детей к будущей взрослой жизни — остроконкурентной и беспощадной, могло сложиться впечатление, что и сами методы воспитания жесткие, спартанские. Отнюдь.

Почти в любой семье, где мне приходилось бывать, я встречала ласковое отношение к ребенку. Нежное обращение — sweety (сладкий), honey (медовый), love (любимый), heart (сердце мое) — употребляется чаще, чем собственно имена. Не знаю, насколько верно мое наблюдение, но мне показалось, что целое поколение нынешних родителей выросло под влиянием педагогической системы доктора Бенджамина Спока, провозгласившего два главных постулата семейной педагогики — любовь к детям и свободу для их развития. Знаменитый педиатр своей книгой «Ребенок и уход за ним» произвел в начале 60-х революцию в умах прагматичного американского общества. Общества, где привыкли безоговорочно следовать рекомендациям экспертов, в том числе и специалистов в области педиатрии и педагогики. Вот как описывает этот феномен американской жизни того времени Макс Лернер: «Авторитеты — психологи, психиатры выдавали рецепты правильного воспитания. Они стали своего рода оракулами, и все изучали загадочный смысл их пророчеств». И позже: «Воспитание в Америке страдает... от излишней рациональности. Отношение родителей к детям подчас лишено эмоциональной непринужденности». И вот на этом фоне появляется мощный авторитет, глубокий знаток детей и заявляет: «Не воспринимайте слишком буквально все, что говорят специалисты, не так уж ценны теоретические знания... Доверяйте своей интуиции... Главное, что нужно ребенку, — ваша любовь и забота».

Влияние доктора Спока было столь велико, что и сегодня, полвека спустя, можно обнаружить его следы в либерализации системы семейного воспитания.

Правда, споры вокруг него, вспыхнувшие сразу после выхода книги, не утихают до сих пор. Противники обычно мало возражают против его доктрины любви и заботы. Но опасаются по поводу свободы ребенка. До какой степени допустима эта свобода? Где кончается безобидная инициатива и начинается опасная вседозволенность? Где проходит грань, отделяющая естественный родительский контроль от чрезмерного давления?

Доктор Джеймс Добсон, который считается главным противником системы доктора Спока, объяснил мне смысл их разногласий так: «Я не против свободы для ребенка. Я только считаю, что неумеренный крен в сторону либерализации без жесткой требовательности и дисциплины ведет к безответственности и инфантилизму». О том же говорят и многие учителя. Жалуясь на снижение успеваемости своих учеников, они впрямую связывают это явление с уменьшением требовательности к ним в семье. В ответ на упреки за чрезмерную снисходительность американские родители любят оперировать таким аргументом: ребенок должен испытывать как можно больше положительных эмоций. Вообще во главу угла в американской семье ставится цель, которую называют по-разному — «позитивность», «эмоциональное равновесие», «душевный комфорт». Я бы сформулировала это проще: ребенок должен чувствовать себя счастливым. Достигается это по-разному. Вы редко увидите родителя, распекающего ребенка. Но зато часто услышите: «Ты молодец!», «Как это у тебя так хорошо получилось?», «У тебя все непременно выйдет».

По совету своих психологов американцы стараются не создавать у ребенка комплекса вины. Напротив, стремятся привить ему самоуважение, уверенность в себе, своих силах. И стараются всячески создавать ему хорошее настроение. Считается, что именно так он обретает запас оптимизма, который потом войдет в него как органическая черта характера. Американского характера.

С детства учат ребенка приветливости и улыбчивости. Разными способами прививают ему чувство юмора, необидную добродушную шутливость. Книжки, игрушки, даже одежда (шапочки, тапочки) и другие атрибуты детской жизни делаются так, чтобы заставить ребенка улыбнуться, рассмеяться.

Все пять передач знаменитой программы детского канала «Кидео» так или иначе используют юмор как средство общения с детьми. Особенно профессиональна в этом смысле моя любимая передача «Lamb chop» («Баранья отбивная») — про овечку-варежку, озорную и проказливую. Ее острые словечки, шалости дети замешивают в свою речь, игры. И это делает их более восприимчивыми к юмору.

Между тем у этой системы воспитания — все ради положительных эмоций — есть и противники. Они рассуждают так: если человек намеренно избегает страданий, уходит от переживаний, без которых в реальной жизни не обойтись, он обедняет свой душевный мир, он делается менее чувствительным к другим людям. Московский психолог Юлия Баскина работала с американскими детьми в летнем лагере на берегу Мичиганского озера. Каждый вечер, наблюдая, как родители забирают своих ребят, она слышала один и тот же вопрос: «Have you had a fun?» («Ты хорошо повеселился?») Ю. Баскина считает:

— Такой гипертрофированный интерес только к веселью, к развлечениям сужает эмоционально-психическое развитие человека. Делает его понимание мира более плоским, а восприятие — менее ярким. Словом, способствует формированию личности не очень глубокой, поверхностной.

Ну и, конечно, детей не принято наказывать — в том смысле, как это понимаем мы. Я никогда не видела, чтобы мать или отец кричали на ребенка, а уж тем более били его (за последнее, кстати, можно угодить в полицейский участок). Тем не менее наказания, конечно, существуют. Об одном таком эпизоде я хочу рассказать.

...Время близится к вечеру. В парке на скамейке сидит молодая женщина с газетой. Напротив нее несколько снарядов для детских игр. В том числе изогнутые полукрутом лестницы — ребятишки забираются по ступенькам с одной стороны и так же, по ступенькам, спускаются с другой. Лестниц три — одна для малышей, низенькая, и две повыше, для ребят постарше. Мальчуган лет пяти подходит к самой высокой и ставит ногу на ступеньку.

— Милый, это не твоя лестница, — говорит ему мать, оторвавшись от газеты. — Ты в прошлый раз залезал вон на ту, маленькую.

Но сынишке явно неприятно слово «маленькая», оно, очевидно, ассоциируется у него с собственным образом, и этот образ ему не нравится. Он хочет показать, что уже большой, поэтому ставит ногу на вторую ступеньку.

— Гарри, не делай этого, — спокойно говорит мать. В ответ еще пара шажков.

— Гарри, я тебя предупреждаю. Там высоко, ты можешь упасть, — ее голос не повышается ни на полтона. — Теперь принимай решение сам.

Она утыкается в газету. А малыш бойко ползет по ступенькам вверх, забирается довольно высоко и тут только кидает взгляд вниз. Земля от него непривычно далеко, он пугается и кричит:

— Ма, сними меня отсюда!

— Нет, Гарри, ты этого хотел сам. Я тебе ничем помочь не могу.

Он делает еще несколько шагов вверх. И опять зовет на помощь. И опять тот же ответ: «Ты этого хотел сам. Это было твое решение». Он начинает плакать, потом кричать, вот он уже на самом верху лестницы... А в парке сгустились сумерки и нас там, не считая ребенка, только двое — мать и я, случайный прохожий. Ему, должно быть, очень страшно.

Сначала я наблюдала за этой сценкой с улыбкой. Потом с беспокойством. Я в нерешительности: знаю, как американцы нетерпимы к любому вмешательству в их жизнь со стороны. И все-таки решаюсь:

— Извините, но нельзя ли ему помочь слезть?

— А как помочь? — невозмутимо спрашивает женщина. — Он же высоко, мне туда не забраться.

— Ну давайте я сбегаю в пожарную часть, за лестницей, это тут недалеко, — волнуюсь я.

Малыш уже орет во все горло, захлебывается слезами. Я представляю, как ему там страшно.

— Чем так сильно кричать, — говорит ему мать, — лучше бы подумал, что теперь надо делать. — Он на минуту замолкает.

— Не зна-а-ю, — опять рыдает он.

— Ну хорошо, я тебе подскажу. Повернись на ступеньке лицом ко мне и спускайся осторожно по другую сторону лестницы.

Он наконец затихает и хоть и не сразу, но все-таки следует материнской инструкции. Пока малыш спускается вниз, а я прихожу в себя от пережитого, слышу все такой же ровный, негромкий голос матери:

— Больше он на эту лестницу забираться не будет.