Знакомство. Если вы не принадлежите к той категории счастливчиков, которые сделали свой матримониальный выбор еще на школьной скамье

Если вы не принадлежите к той категории счастливчиков, которые сделали свой матримониальный выбор еще на школьной скамье... Если вы не пошли под венец с той девочкой, с которой сидели за одной партой... Словом, если вы задумывались о семейной жизни, так сказать, с нуля, то вам хорошо известна эта проблема. Проблема знакомства. Где найти человека, в которого можно было бы влюбиться? С кем хотелось бы прожить бок о бок долго, а в идеале всю жизнь? От которого хотелось бы иметь детей? Проблема эта остра для любого человека в современном обществе. Но в Америке она осложнена еще и некоторой спецификой. Американцы, как я сказала, любят жить в отдельных домах. И жить довольно уединенно. Очень часто владельцы домов даже на одной улице не знают друг друга. Когда у человека появляется собственный автомобиль, он, разумеется, обретает большую свободу. Но машина одновременно и большое препятствие для знакомства. Ты в ней все время один. Нет рядом ни пассажиров метро или автобуса, нет пешеходов, с которыми можно перекинуться словом. Нет ожидающих на остановке людей, у которых можно как бы невзначай спросить: «Который час?» Или: «Мне кажется, мы с вами где-то встречались?» Впрочем, если бы возможность видеть и встречать больше людей даже была, это бы мало что изменило. В конце концов пересекаются же они, например, на заправочных станциях, или у банкоматов, или в кафе. Но почти никогда при этом не знакомятся. Почему?

Тут я должна сделать две важные оговорки. Первая. Я говорю о своих наблюдениях в разных штатах — и на восточном побережье, и на западном, и особенно в центральной части США. Это, на мой взгляд, и есть типичная Америка. Но вынуждена сделать исключение для таких мегаполисов, как Нью-Йорк или Лос-Анджелес, где отношения раскованней и контакты, возможно, устанавливаются проще. Вторая. Я имею в виду предыдущее десятилетие — конец прошлого века — начало этого, когда лично наблюдала, как велико влияние феминизма на жизнь современного американского общества. Причем тут феминизм? Об этом я расскажу в отдельной главе. А здесь только об одном из его производных — sexual harassment (сексуальное домогательство).

Начало борьбы было благородным. Руководители-мужчины, принуждающие своих женщин-подчиненных к сексу, должны подвергаться остракизму. Должны, чего уж тут спорить. Но американцы имеют такую забавную привычку: шарахаться в сторону любого новомодного движения безо всякого удержу. Too much (слишком много), как они любят говорить о себе сами.

Вот это самое случилось и с секшл хэразмент. Желание давать отпор начальнику-нахалу довольно скоро перешло в возмущение любым мужчиной, предлагающим интимные отношения. Что, конечно, тоже не очень здорово, если не вызывает взаимности. Но феминистки не остановились и на этом. Теперь они осуждают, не просто осуждают, но гвоздят к позорному столбу любого, кто осмелится сделать комплимент, игриво заговорить на улице, предложить чашечку кофе незнакомой женщине.

Миша Аснин, молодой врач из Риги, человек обаятельный, с хорошей внешностью и, кстати, престижной работой, жаловался мне, что знакомство с американкой для него дело сложное. «У нас с ними разная кодовая система, — сформулировал он проблему. — То, что в Риге для меня не составляло никакого труда — познакомиться с девушкой, которая понравилась, тут — целая история». Среди нескольких его историй мне особенно запомнилась одна.

— Стою у бензоколонки. Заправляюсь. Подъезжает серая «хонда», точь-в-точь как моя. Из нее выходит симпатичная девчонка. Я поворачиваюсь, улыбаюсь, говорю: «Привет». — «Привет, — отвечает. — Как вы поживаете?» — «Отлично, — говорю, — у нас, между прочим, одинаковые машины». — «Точно», — улыбается она. — «Может быть, мы попробуем найти еще кое-что общее?» Растерянно молчит. Потом: «Что вы имеете в виду?» — спрашивает. «Может, зайдем вон в то кафе, посидим, поболтаем». — «Нет, сейчас я спешу на лекцию». — «Ну, тогда встретимся вечером». Физиономия вытягивается. Улыбки как не бывало. Сухо так: «Нет, спасибо. Очень сожалею». Загадка.

— Слушай, Миша, — говорю я ему. — Ну что же тут непонятного. Просто не понравился ты ей. Вот и вся загадка.

— Да в том-то и дело, что понравился. Это ведь не конец истории. Через месяц встречаю ее на вечеринке у приятеля. Она подсаживается, начинает болтать. «Теперь, — говорю, — я тебе, кажется, начинаю нравиться». — «А ты мне понравился с самого начала. Только мне показалось, что ты меня домогаешься».

И еще Миша привык не скрывать своего восхищения женской красотой. Но реакция на это его убивает. «„Посмотри, — говорю я приятелю так, чтобы проходящая мимо девушка это услышала, — глаза в пол-лица! “. Она поджимает губы, а я чувствую себя беспардонным нахалом и чуть ли не насильником».

Миша уверен, что многие мужчины в Америке становятся геями именно от страха перед женщинами. О гомосексуалистах разговор впереди. Но в Мишиных словах, мне показалось, есть доля истины.

И все-таки они, конечно, где-то знакомятся. Социология показывает, что около одной трети супругов встретились впервые на работе или в учебном заведении. То, как это происходит на первом же студенческом вечере танцев (здесь он называется балом), я наблюдала несколько раз.

Танцуя, ребята и девушки, кто со скрытым жадным интересом, а кто и откровенно, присматриваются друг к другу. Здесь уже знакомиться сам бог велел — они ведь члены одного братства, студенческого. Тут определяются симпатии. Парочки удаляются в многочисленные университетские кафешки или в ресторан (кафетерий), садятся за столик и предаются важнейшему для их будущего разговору, так сказать, ознакомительному.

Другие парочки выходят на улицу и разбредаются по университетскому кампусу, обычно имеющему парковый ландшафт. Здесь много скамеек, где можно в темноте уединиться. Третьи уже деловито направляются решительным шагом под какую-нибудь крышу. Чаще всего — университетского общежития. Живут студенты по двое. Так что договориться с соседом не приходить сегодня ночью труда не составляет.

Познакомиться можно и на дискотеке. И на вечеринке у друзей — обычно тех, кто побогаче и имеет возможность снимать квартиру. Жить с родителями в студенческие годы не принято. Даже если они и живут неподалеку. Друзья охотно приглашают своих друзей, памятуя о том, что перед сверстниками стоит серьезная социальная задача — обрести новое знакомство.

Сразу найти партнера, конечно, удается не всем. Но если пара определилась, то теперь они будут ходить вместе в компьютерный зал, в библиотеку, в кафетерий. Вечером, возможно, в кино или на дискотеку. Ходят они за руку, и их отношения в чем-то напоминают супружеские. Не только сексуальной составляющей (ее, кстати, может и не быть), но и постоянством. Это не значит, что сменить партнера нельзя, до свадьбы можно все. Однако сделать это уже не так просто: в глазах окружающих вы — уже пара. Встречаться одновременно с двумя-тремя не принято. Более того, при первом же знакомстве считается вполне нормальным спросить: «Are you single?» («Ты не занята?»), то есть у тебя нет постоянного партнера? Ну, тогда можно начинать любовную игру.

Так это происходит по месту учебы. Определенные возможности для первой встречи представляют собой и клубы. «Страсть создания всякого рода сообществ в Америке очень сильна: ни в одной другой стране вы не найдете такого количества клубов. Они объединяют в своих рядах по меньшей мере 20 миллионов членов» (Макс Лернер). Это, я думаю, только общенациональные объединения, не считая студенческих.

В каждом университете есть от нескольких до нескольких десятков сообществ, где можно найти того, кто тебе близок по интересам и склонностям. Это важно в первую очередь для обретения друзей. И там, конечно, можно встретить Ее или Его. Есть и еще одно из самых распространенных мест, удобное для знакомств, — храм. Независимо от того, к какой конфессии вы принадлежите или если вы даже вообще человек неверующий, вы можете прийти в церковь, мечеть, синагогу, костел — просто, чтобы познакомиться. Кстати, именно обстановка протестантской церкви с ее очень эмоциональной атмосферой всеобщей любви, доходящей порой до болезненного экстаза, располагает к влюбленности, облегчает процесс знакомства.

Секс

Если вы читаете английские романы в оригинале, вы, конечно, знаете слово «dating». По-русски мы говорим — «встречаться». Они встречаются, то есть регулярно приходят на свидания. Я много раз интересовалась, включает ли этот термин отношения сексуальные или только платонические. Потому что следующая стадия после дейтинг — так называемый boy/girlfriendship. He уверена, что американцы употребляют такое слово, просто мне так удобнее переводить — как бы «любовные отношения». Во всяком случае, бойфренд — это любовник, соответственно герлфренд — любовница. А вот «date» — есть и такое существительное — это вроде бы поклонник, что ли. Он может быть и платоническим другом, и вовсе даже не платоническим.

По данным журнала «Севентин», 51% американцев начинают половую жизнь в школе. Много это или мало? Школу ребята оканчивают в 18 лет, и, значит, половина из них девственники. При нашем представлении об американской свободе отношений это несколько неожиданное открытие. Более того, социологи наблюдают и такую тенденцию — повышается возраст первого полового контакта: в среднем вместо 14, 5 в 60-е годы — 15-15, 5 лет сейчас.

К сексу у американцев отношение тоже несколько особое. Я бы сказала, чересчур деловитое и трезвое. Это отмечают многочисленные исследователи. Московский психолог, профессор МГУ Г. М. Цуккерхман, работавшая некоторое время в Америке, пришла к такому неожиданному выводу: «Американская молодежь в большинстве своем асексуальна». Вот как она рассказывает о своих впечатлениях после психотренинга со студентами Иллинойского университета в Чикаго: «Группа состояла из девушек и юношей, пополам. Обычно в таких случаях возникают естественные симпатии, некий намек на слабый флирт, это помогает установить более непринужденную атмосферу. Но здесь — ни признака какого-либо интереса, ни улыбки, ни заигрывания, ни кокетства. Люди вроде бы живые, но вроде бы и бесполые. Нет того нерва, который обычно возникает в смешанных группах и облегчает работу психолога».

А вот пример из моего личного опыта. Утренняя лекция в университете. Аудитория вялая, еще не очухалась от сна. Я обращаюсь к студенту на первом ряду:

— Ник, ты явно сегодня недоспал. Чем, интересно, ты занимался всю ночь?

— Делал проект, — серьезно отвечает он.

— Да ладно, как говорят в России, расскажи эту сказку своей бабушке.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что в твои двадцать лет ночи можно проводить и поинтересней.

Пауза. Все такое же серьезное лицо:

— Вы имеете в виду секс? Я сегодня сексом не занимался. Я писал проект.

Я ожидаю смешков окружающих. Но — нет. Не только никакого смеха, даже ни одной улыбки.

Каждый, кому приходилось хоть раз оказаться в молодежной среде, хорошо чувствует и знает эту специфическую атмосферу — некоего накала: заинтересованные, оценивающие взгляды, искры вспыхивающих симпатий. Вот именно этого накала я здесь не ощущаю. Даже легкое кокетство считается вроде бы неприличным. Впрочем, это вовсе не значит, что секс — запретная тема. Отнюдь. О нем говорят много, подробно и трезво. Не цинично, а именно трезво, проговаривая все внятно и подробно, как в кабинете сексопатолога. Я долго не могла к этому привыкнуть.

...Лекция моя называлась «Проблемы молодой семьи», слушателями были студенты-филологи, историки и лингвисты. После окончания, как и положено, вопросы. Первые такие:

— А как часты половые контакты между молодоженами?

— По чьей инициативе возникает сексуальный акт?

— Сколько времени в среднем он длится?

— Какие средства контрацепции они применяют? Кто чаще предохраняется — мужья или жены?

И наконец:

— На какой минуте половой акт прерывается у партнеров, если таким образом они предохраняются от беременности?

И все это без малейшего смущения, с серьезнейшими лицами. И ведь не какие-нибудь сексопатологи или вообще медики, для кого это может представлять профессиональный интерес. Нет, повторяю, просто студенты-гуманитарии. В Москве своим студентам МГУ я рассказала эту историю. Кто-то смутился, кто-то отвел глаза в сторону. Кто-то, наоборот, таращил глаза, делая вид, что ему все нипочем, чтобы не было заметно, как ему неловко. И я облегченно вздохнула.

Об этом деловитом отношении к сексуальной стороне жизни мне рассказал и один аспирант из Москвы, Антон. «У них слишком договорные отношения», — так он это определил. «А завел ли ты себе здесь за два года девушку?» — поинтересовалась я. «Нет, — сказал он, — не получается. Понимаете, они, по-моему, не умеют влюбляться, ну, знаете, как у нас — чтобы голову потерять. Сначала выясняют все обстоятельства твоей жизни: не женат ли ты, нет ли у тебя девушки, какие у тебя материальные средства, каковы планы в отношении карьеры. А потом предлагают вступить в интим с такого-то числа. А иногда даже назначают и дату предполагаемого окончания „эксперимента“».

Возможно, мой молодой соотечественник слегка преувеличил расчетливость своих пассий. Может, они были с ним осторожнее, чем с американскими сверстниками, — кто их знает, этих иностранцев, особенно русских... И все-таки я думаю, что в принципе подмечено верно: секс и здравый смысл (чтобы не употреблять жесткое слово «расчет») у современного американца понятия неразделимые. Об этом феномене несколько отстраненного, охлажденного отношения к сексу я говорила со многими американцами. И вот что выяснилось.

Сексуальная революция, охватившая Европу в 60-70-е годы, довольно скоро перекинулась и в Америку. «Цветы жизни» хиппи уходили из родительских домов, кочевали большими коммунами и предавались любви. Любовь предполагалась свободной, то есть без каких-либо обремененностей и обязательств. Долгая привязанность почиталась скорее за грех, чем за добродетель. Они были вместе ровно столько, пока это им доставляло удовольствие. И — ни днем больше. Общие жены, общие дети... Хиппи, правда, считали, что это они первыми открыли принципы свободолюбия.

А на самом деле нечто очень похожее происходило в России в 20-х годах прошлого века. Знаменитая «теория стакана воды», провозглашенная красавицей революционеркой Александрой Коллонтай, проповедовала те же постулаты. Семья — это мещанство, тормозящее развитие личности. Постоянные привязанности ограничивают возможности свободной любви. Двое могут и должны быть вместе только пока живы чувства. Соответственно любовь не должна быть более значима, чем стакан воды. Если у тебя есть жажда — выпей. А утолив ее, просто забудь о стакане.

В России довольно скоро стала понятна смехотворность такой «р-р-революционности» в любви, долго она не просуществовала. В Америке движение хиппи получило широчайшее распространение и, как и все здесь too much, шарахнулось от просто свободы любви к полной вседозволенности. Частая смена партнеров, случайные контакты, групповой секс не просто разрушали нормальные человеческие отношения. Они еще и дали вспышку страшнейшей инфекции, смертоносного СПИДа.

И вот в середине 80-х началась новая волна: как говорят американцы, «эпидемия супружеской верности».

В 1994 году чикагские ученые провели исследование, которое показало, как за два десятилетия изменилось отношение американцев к сексу. Национальный центр по изучению общественного мнения при Чикагском университете под руководством профессора Эдварда Лоумана провел опрос 3, 5 тысяч мужчин и женщин в возрасте от 18 до 59 лет и пришел к таким результатам: " Типичный американский мужчина имеет в среднем за всю свою жизнь шесть партнерш. Типичная женщина — двух партнеров.

Любовников имеют только 15% жен, а любовниц — меньше четверти мужей.

Групповой секс (характерный для коммун хиппи) или секс с незнакомым человеком характерен для ничтожного меньшинства".

«А как же американские сериалы, испепеляюще-страстные американские фильмы?» — воскликнет удивленный читатель. «Все это ложь, — отвечу я, — или, по крайней мере, сильное преувеличение».

Корреспондент «Литературной газеты» в Нью-Йорке Эдгар Чепоров писал: «Кажется, никому не сравниться с секс-символами, демонстрирующими свое превосходство с экранов и со страниц прессы. Если судить по этим источникам познания жизни, то Америка не выползает из-под одеяла». Однако Чепоров, наблюдавший жизнь американцев из Нью-Йорка, уверен, что «американцы — пуритане больше, чем хотелось бы авторам эротических фильмов и романов».

Бушуют страсти, любовники сливаются в экстазе каждые четверть часа, сексуальные порывы сотрясают героев, но... героев сериалов и фильмов. Жизнь же реальная очень сильно отличается от той, что на экране. Вот ее характеристика цифрами строгого научного исследования: «Из всех опрошенных 83% имели за прошедший год только одного партнера либо не имели такового вовсе». Или еще: «У половины американцев был один сексуальный партнер на протяжении пяти последних лет». Не общество, а пансион для благородных девиц!

И все эти изменения произошли именно тогда, когда в жизнь американцев вошла чума XX века — СПИД.

Уроки сексуального просвещения входят в обязательную школьную программу. Сексологи и сексопатологи регулярно выступают с лекциями в различных клубах и всевозможных молодежных аудиториях. О нормах и правилах интимных отношений говорят со страниц журналов и с экранов телевизоров. При этом, на мой взгляд, опять-таки слишком откровенно судят о таких тонких и сложных материях, как отношения между двумя. Откуда эта трезвость, эта «проговариваемость до конца» глубоко интимных проблем, о которых обычно принято говорить более деликатно?

С Люси Давенпорт, председателем Женского клуба в Мичиганском университете, мы немножко поспорили на эту тему.

— Говорить о сексе надо прямо и открыто, ничего не скрывая, — считает она. — Сексуальная дисгармония, случайная беременность происходят от невежества. И девушки, и молодые люди стесняются спросить, как правильно заниматься сексом, им необходимо все разъяснять в деталях.

— Да кто же спорит, Люси, — отвечаю я. — Сексуальное просвещение нужно. Тут только одна опасность — как бы за чересчур откровенными разговорами, когда, так сказать, сбрасывается одеяло, не забыть бы его положить обратно. Ведь секс, любовь — это все-таки тайна...

— Нет, нет, — быстро перебивает она меня. — Никакой тайны тут быть не должно. Все нужно называть своими именами. Тогда и ошибок будет меньше...

— Но и открытий, вообще радости тоже уменьшится. Ведь так можно все заболтать, — не сдавалась я.

— Ну и что, пусть лучше дефицит романтизма, чем нежелательные беременности и венерические болезни. И не забывайте о СПИДе!

Любовь

После всего сказанного может сложиться впечатление, что для любви у американцев остается мало места. А вот и нет. Как это ни парадоксально, но «больше, чем любой другой народ, американцы верят в любовь, делают из нее культ», — пишет Макс Лернер. Ученый как будто удивляется этому феномену. Ведь на этот цветок — романтическую любовь — велось да и сейчас ведется наступление с разных сторон. Сначала расцвету свободных и сильных чувств мешала церковь с ее религиозными канонами. Потом на романтизм в любом его виде стала наступать технизация, вовлеченность человека в мир механизмов, власть машин. И все-таки... «Ни завещанному пуританской традицией чувству греховности, ни технизации американской жизни — двум величайшим врагам романтической любви — не удалось разрушить этот идеал. Наследие пуританизма — стыд, тайна, наслаждение украдкой, в страхе перед суровым общественным наказанием — отозвалось усилением романтического культа. Технизация же в этот машинный век лишь усилила старую романтическую традицию».

А как же трезвость и расчет по поводу секса? Складывается впечатление, что в американской ментальности секс и любовь — это два разных понятия; они далеко не всегда совмещаются. Собственно, так происходит в реальной жизни во многих странах. Но в США это уж очень широко распространенная практика: секс — отдельно, любовь — отдельно. О первом можно и нужно говорить прямо, откровенно, без обиняков. Любовь же — ее еще иногда называют «романтическая любовь» — это нечто овеянное тайной и возвышенное.

В разговорах супругов между собой, родителей с детьми слово «любовь» повторяется часто. Во многих домах я слышала на самом будничном уровне: «Любовь моя, какие у нас планы на сегодняшний день?» На футбольном матче женщина, по-видимому, мать, в ажиотаже кричит своему сыну на поле: «Бей, бей, Бобби! Я люблю тебя!» На международном симпозиуме физиков в Вашингтоне в отеле «Мариотт» выступал молодой ученый. Выступление было неудачным. Один за другим на сцену поднимались коллеги и довольно резко критиковали его доклад. Он растерянно посмотрел на ряды зрителей. Встретился глазами с женой, тоже физиком. И та вдруг сказала громко, на весь зал: «Держись, Фредди! Я люблю тебя!». Я наслушалась здесь романтических историй, похожих на рождественские сказки и умилявших меня своей бесхитростной сентиментальностью. Вот одна из них.

Дочь моих друзей, Чака и Розалинды Каролек, Мариса, молодой дизайнер, отправилась в свою первую заграничную командировку, в Италию. Там она встретила Рона, художника и искусствоведа из Нью-Йорка. Обоих я знаю лично. Она — изящная голубоглазая блондинка. Он — пылкий брюнет, живой, остроумный. Сам Бог велел им влюбиться, что они при первом же знакомстве и не преминули сделать.

Но прошел месяц бурной любви в сказочной Италии, оба разъехались по домам, она — в Чикаго, он — в Нью-Йорк. Еще год они посылали друг другу пламенные письма, часами висели на телефоне. В обеих семьях стали поговаривать о браке. Но где жить? С родителями не принято. Устойчивая работа с приличным заработком пока только у Марисы. Рон, художник, мечется в поисках временных заработков. Решили так: он переезжает в Чикаго, пробует найти постоянное место. Она остается пока жить с родителями. Роман, все такой же нежный и страстный, продолжается. И, как и положено, от невозможности немедленно его узаконить становится еще горячее.

Проходит два года. Рон находит временную работу. Мариса снимает жилье в пригороде Чикаго. Он уже готов переехать к ней. Но в это время в очередной раз оказывается безработным. «Как мог я, мужчина, без средств к существованию, жениться на девушке и жить в ее доме, за ее счет?» — рассказывал он мне позже.

Он в отчаянии готов вернуться в Нью-Йорк. Но как же любовь? Он не может расстаться с Марисой. А Мариса не может уехать в Нью-Йорк: на работе ее ценят, неплохо платят. А что будет в чужом городе? Наконец Рон находит себе место. Не художника, не искусствоведа — бармена в престижном ресторане в центре Чикаго. Можно уже жениться? Нет, у Рона опять все не слава Богу. Он — натура художественная, творческая. Атмосфера ресторана его, естественно, угнетает. Он впадает в депрессию. Какой уж тут брак!

Семь лет продолжалась эта любовная канитель. Оборвалась она внезапно. Во время своего визита к родителям в Нью-Йорк Рон получил предложение стать компаньоном отца, владельца небольшого магазина, там и остался. Разрыв был болезненным, сердечные раны не зажили у обоих, по-моему, до сих пор.

В многочисленных опросах, которые американские социологи проводят среди супружеских пар, на вопрос: «Что для вас самое главное в семейной жизни?» из разнообразного набора — «материальный достаток», «дети», «укрытие от житейских бурь», «любовь», «общность духовных интересов»... — на первое место неизменно выходит «любовь». Таким образом, ценность романтической любви, так решительно заявленная Максом Лернером, глубоким знатоком американской культуры, получает свое социологическое подтверждение.

На этом, однако, разговор о любви еще не окончен. Изучая дальше труд Лернера «Развитие цивилизации в Америке», я наткнулась на странный тезис: «Американские родители, особенно матери, не имеющие полноценной эмоциональной жизни... страдают от дефицита эмоций...»

Как же так? А где же, как поется в одной американской песенке, «любовь, кругом любовь»? Как можно говорить о дефиците чего-то, когда его, этого «чего-то», всюду в избытке? И вот тут возникает новая тема. Так сказать, само качество любви. Ее эмоциональная наполненность. Чтобы не показаться автором, умствующим попусту, сошлюсь на утверждение того же Макса Лернера. Он определяет особенности эмоциональной жизни американцев так: «Американский образ жизни при всей своей внешней энергичности в общем эмоционально не выразителен. Эмоциональное богатство романских народов, к примеру, представляется здесь взрывоопасной несдержанностью».

Чтобы лучше понять эту претензию к эмоциональной стороне американской жизни, я заглянула в книгу другого американца, Йела Ричмонда, «От „нет“ к „да“, или Как правильно понимать русских». Сравнивая особенности поведения людей двух культур, он обращает внимание и на такую разницу: «Русская душа, то есть чувствительность и богатая духовность, сильно контрастирует с американским рационализмом, материализмом и прагматизмом...». Очевидно, Йелу как социологу не хватает собственных слов для характеристики типичных черт русской эмоциональности, называемых одним словом «душа». И он просто цитирует Татьяну Толстую, которой, конечно, и наблюдательности, и богатства выразительных средств не занимать: «В русской культуре чувства воспринимаются как безусловно положительная ценность... Чем больше человек выражает свои эмоции, тем он считается лучше: более искренним, более открытым... Душа — это чувствительность, мечтательность, воображение, склонность к слезам, сострадание, самоотдача, терпение, позволяющее выживать в невыносимых обстоятельствах; поэтичность... склонность бродить по темным, влажным закоулкам сознания...» (прошу прощения за обратный перевод). И вот эта-то русская душа вызывает у Й. Ричмонда «уважение и восхищение». Именно этой яркой эмоциональности ему, как и его соотечественнику Максу Лернеру, недостает в родной культуре.

Ну а теперь еще одна любовная история, которая, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует сказанное. Я уже писала, что моя подруга Бриджит МакДана весело и дружно прожила со своим мужем Грегом десять лет. У них было много общего. Оба — люди искусства, она — театральный менеджер, он — композитор. Оба любили проводить время в театрах, на музыкальных концертах, в клубах. У них было множество друзей, восхищавшихся их образом жизни.

Несколько раз оба были в России: у Грега здесь шел его мюзикл, который он писал специально для Томского театра оперетты. Оба от этих поездок были без ума. Радушие русских, интереснейшие разговоры за столом, водка, которая, как оказалось, так чудесно релаксирует, развязывает язык. По возвращении домой только и разговоров было, что о прекрасной далекой стране.

Однажды Грег поехал в Россию один, у Бриджит начинался театральный сезон, она не смогла его сопровождать. Он хотел было задержаться, но томичи тоже не могли ждать: репетиции следовало начинать немедленно.

В аэропорте они нежно расстались. «Мы ведь еще не разлучались никогда, — сказал Грег. — Я буду по тебе скучать». — «Я тоже», — пообещала Бриджит.

Он должен был вернуться через месяц. Но позвонил, что задерживается. Потом отложил приезд еще... Наконец, звонок: вылетаю, скоро буду, встречай. В Rotary Club, клубе для самых уважаемых людей города, где Бриджит, состояла членом совета, на очередное заседание было намечено прекрасное мероприятие: рассказ Грега о его долгой поездке в Россию. Он и раньше выступал здесь, показывал слайды, играл на рояле русские мелодии, пел русские песни. Бриджит присоединяла и свои впечатления от разных встреч. Члены клуба предвкушали удовольствие... Его ждали час, второй. Это казалось странным, поскольку было точно известно: Грег вернулся два дня назад. Еще больше пугало отсутствие Бриджит: за год она не пропустила ни одного заседания. Их телефон отвечал веселым голосом Бриджит, записанным на автоответчике уже очень давно, что, мол, мы очень рады вашему звонку, оставьте свой номер.

Наконец, когда уже стало ясно, что произошло что-то ужасное, у председателя клуба зазвонил мобильный, и голос живой Бриджит сообщил, что у них все в порядке, но, к сожалению, Грег приехать не может. Он болен.

Грег был и впрямь болен, но не телесно, а душевно. Дело в том, как он сообщил жене, что в Томске он влюбился. «Она красива? Красивее меня?» — улыбнулась Бриджит. Она знала, что Грег музыкант, артист, а значит, человек влюбчивый. Что-то подобное пару раз случалось и раньше. Она не придавала этому большого значения. «Нет, с тобой ее сравнить нельзя. Ты намного красивее». — «Значит, моложе? Мне ведь уже 31, старушка», — она продолжала шутить. «Ей 42. У нее двое детей и даже внук, — и дальше, не переводя дыхание: — Я обещал жениться».

Бриджит стало ясно, что именно надо делать, и делать немедленно. Она позвонила семейному психологу. Тот спросил, что случилось. Она вкратце обрисовала их ситуацию. Психолог сказал, что может принять их только через неделю, но уверен, за это время они и сами свою проблему решат. Но они не решили ее ни до психолога, ни после. Бедняга Грег никак не мог выйти из тупика. «Ты меня больше не любишь?» — спрашивала Бриджит. «Люблю», — честно отвечал муж. «Тогда в чем же дело?» — «Ее я тоже люблю». — «Но если оба условия равны, то почему ты предпочитаешь ее? Представь себе, сколько новых проблем ты потянешь в свою жизнь с этим браком». — «Представляю, — обреченно отвечал Грег. — Но это какая-то другая любовь. Это такая огромная сила. Я не испытывал ничего подобного в своей жизни. И даже не представлял, что такое бывает».

Много времени спустя, когда они уже развелись, я задним числом воссоздала эту картину, невнятную, не поддающуюся никакой логике, кроме, конечно, логики чувств. Я собрала этот пазл из откровений Бриджит, из разговоров с общими друзьями, которым Грег пытался что-то объяснить. А что тут объяснишь? Ну, женщина как женщина. Переводчица. Преданная мать. Но и преданная возлюбленная. Она так умеет слушать — не только ушами, всем своим существом. Она не просто его понимает. Она проникает в самые глубины его Я и извлекает оттуда самое лучшее. Он и не думал, что способен раскрыться так полно, он и не знал, какие возможности таятся на дне его души. Он не подозревал, что умеет так любить — безоглядно, безотчетно, растворяясь в другом. Это она его научила. И она не просто сопереживает — она будто берет на себя всю тяжесть его забот. Ему ничего не страшно рядом с ней. И это дает ему такое наслаждение (он, естественно, сказал «кайф»), какого не может дать никакой самый изощренный секс. Хотя и тут все в полном порядке. Он обнаружил в себе неведомую раньше страстность.

Бриджит, рассказывая мне об этом, винила во всем свое скандинавское происхождение: кто-то из ее далеких предков был родом из Швеции, а северяне, как известно, люди сдержанные и на открытые проявления чувств не способны. Но я думаю, дело тут именно в американской культуре. Она просто не предполагает такую яркость, такую обнаженность и бурю эмоций. И такую их глубину.

Грег женился на своей сибирячке, привез ее в Чикаго вместе со всей родней. Он предполагал, как все ему пророчили, что идиллия эта продлится недолго. «Ну что ж, сколько продлится, и за то спасибо», — говорил он. Но вот прошло восемь лет. Общие знакомые говорят, что он все еще счастлив.

Счастлива и Бриджит. Она вышла замуж за настоящего американца — успешного, богатого, уверенного в себе. Ему нравится, что у него такая элегантная и обаятельная жена. И он никак не может взять в толк: чего же этому чудаку Грегу не хватало?