От переводчика 2 страница

Конечно, редакция журнала не может раз и навсегда запретить самой себе и своим сотрудникам высказывать в форме оценочных суж­дений идеалы, которые их вдохновляют. Однако из этого проистека­ют два серьезных обязательства. Одно из них заключается в том, чтобы в каждый данный момент со всей отчетливостью доводить до своего сознания и до сознания своих читателей, каковы те масш­табы, которые они прилагают к измерению действительности и из которых выводится оценочное суждение, вместо того чтобы — как это часто происходит — посредством неоправданного смешения идеалов самого различного рода пытаться избежать конфликтов, «предоставив каждому что-нибудь». Если строго следовать этому требованию, то вынесение определенного практического суждения может быть не только безвредным, но даже полезным, более того, необходимым в чисто научных интересах. Так, в научной критике законодательных и других практических предложений выявление мотивов законодателя или идеалов критикуемого писателя во всем их значении в ряде случаев может быть дано в наглядной, понят­ной форме только посредством конфронтации положенных ими в основу ценностей с другими и лучше всего, конечно, с их собствен­ными ценностями. Каждая рациональная оценка чужого веления может быть только критикой, которая исходит из собственных «ми­ровоззренческих» позиций; борение с чужим идеалом возможно, только если исходить из собственного идеала. Если в отдельном случае последняя ценностная аксиома, лежащая в основе практи­ческого ведения, должна быть не только установлена и подверг­нута научному анализу, но и наглядно показана в ее отношении к другим, ценностным аксиомам, то необходимо дать «позитивную» критику последних в связном изложении.

Таким образом, на страницах нашего журнала, в частности при обсуждении законов, наряду с социальной наукой — мысленным упорядочением фактов, — право голоса неминуемо должно быть предоставлено и социальной политике — изложению определен­ных идеалов. Однако мы ни в коей мере не помышляем о том, что­бы выдавать подобные дискуссии за «науку», и будем тщательно следить, чтобы такого рода смешение и путаница не происходили. В противном случае это уже не наука. Поэтому второе фундамен­тальное требование научной объективности заключается в том, что­бы отчетливо пояснить читателям (и, повторяем опять, прежде все­го самим себе), что (и где) мыслящий исследователь умолкает, уступая место водящему человеку, где аргументы обращены к рас­судку и где к чувству. Постоянное смешение научного толкования фактов и оценивающих размышлений остается, правда, самой распространенной, но и самой вредной особенностью исследова­ний в области нашей науки. Все сказанное здесь направлено про­тив такого смешения, но отнюдь не против верности идеалам. От­сутствие убеждений и научная «объективность» ни в коей степени не родственны друг другу. «Архив» никогда не был — по крайней Мере по своему намерению — и не должен быть впредь ареной полемики с определенными политическими «я» или социально-по­литическими партиями, на его страницах не вербуются сторонники или противники политических или социально-политических идеа­лов; для подобной цели существуют другие органы. Специфика жур­нала с момента его возникновения состояла и, поскольку это зависит от редакции, всегда будет состоять в том, что на его страницах в рамках чисто научного исследования встречаются ярые политичес­кие противники. «Архив» не был в прошлом «социалистическим органом» и не будет впредь органом «буржуазным». В число его сотрудников беспрепятственно может входить каждый, кто готов участвовать в научной дискуссии. Журнал не может быть ареной «возражений», реплик и ответов на них; но он никого, в том числе и своих сотрудников и редакторов, не защищает от объективной научной критики, какой бы резкой она ни была. Тот, кому данные условия не подходят, кто полагает, что сотрудничать с людьми, иде­алы которых не совпадают с его собственными, невозможно и в области научного знания, пусть лучше остается в стороне.

Однако нельзя не признать (мы не хотим впадать в самообман), что в настоящее время такое требование, к сожалению, связано с большими практическими трудностями, чем представляется на пер­вый взгляд. Во-первых, возможность открыто обмениваться мне­ниями со своими противниками на нейтральной почве (обществен­ной или идейной), к сожалению, как мы уже указывали, повсюду, а в условиях Германии, как нам известно из опыта, особенно, натал­кивается на психологические барьеры. Данный факт, будучи при­знаком фанатизма и партийной ограниченности, неразвитости по­литической культуры, уже сам по себе должен вызывать серьезное противодействие, а для журнала такого типа, как наш, он становит­ся еще опаснее, поскольку в области социальных наук толчком к постановке научных проблем, как правило, что известно из опыта, служат практические «вопросы», таким образом, простое призна­ние того, что определенная научная проблема существует, находит­ся в прямой связи с направленностью воления ныне живущих людей. Поэтому на страницах журнала, вызванного к жизни общей заинтере­сованностью в конкретной проблеме, будут постоянно встречаться люди, чей личный интерес к данной проблеме объясняется тем, что определенные конкретные условия находятся, как им представ­ляется, в противоречии с теми идеальными ценностями, в которые они верят, или угрожают им. Близость родственных идеалов объ­единит тогда постоянных сотрудников журнала и привлечет но­вых людей; это придаст журналу определенный характер, по крайней мере при рассмотрении практических проблем социаль­ной политики, ибо таково неизбежное следствие сотрудничества людей, обладающих живой восприимчивостью, оценочная позиция которых по отношению к проблемам чисто теоретического характера никогда не может быть полностью устранена, в кри­тике же практических предложений и мероприятий эта позиция находит — при указанных предпосылках — свое законное выра­жение. «Архив» стал выходить в свет в период, когда определен­ные практические проблемы, связанные с «рабочим вопросом» в унаследованном нами смысле, занимали первое место в дискуссии по вопросам социальных наук. Те лица, которые связывали с инте­ресующими журнал проблемами высшие и решающие для них ценностные идеи и поэтому стали его постоянными сотрудника­ми, были по той же причине сторонниками понимания культуры, полностью или частично аналогичного указанным ценностным идеям. Всем известно, что журнал, категорически отрицавший, что он преследует определенную «тенденцию», декларируя с этой целью строгое ограничение чисто «научными» методами и на­стойчиво приглашая в качестве сотрудников «представителей всех политических партий», тем не менее носил такой «характер», о котором шла речь выше. Подобная направленность создавалась постоянными сотрудниками журнала. Этих людей, при всем раз­личии их взглядов, объединяла общая цель, которую они видели в сохранении физического здоровья- рабочих, в возможности спо­собствовать большему распространению в рабочей среде мате­риальных и духовных благ нашей культуры, средством для этого они считали сочетание государственного вмешательства в сферу материальной заинтересованности с продолжением свободного раз­вития существующего государственного и правового порядка. Ка­ковы бы ни были их взгляды на формирование общественного Устройства в будущем, для настоящего времени они принимали капиталистическую систему, и не потому, что считали ее лучше предшествующих ей форм общественного устройства, а потому, что верили в ее практическую неизбежность и полагали, что все попытки вести с ней решительную борьбу приведут не к боль­шему приобщению рабочего класса к достижениям культуры, а к замедлению данного процесса. В условиях, сложившихся в Последнее время в Германии (подробно пояснять их природу здесь незачем), этого нельзя было избежать тогда, нельзя избе­гать и теперь. Более того, именно это обстоятельство прямо стимулировало успех научной дискуссии и всесторонность участия в ней и явилось для нашего журнала едва ли не фактором силы, а в сложившейся ситуации, может быть, даже одним из основа­ний его права на существование.

Не подлежит сомнению, что утверждение такого «характера» научного журнала может явиться угрозой его объективности и научности и должно было бы действительно явиться таковой, если бы подбор сотрудников велся преднамеренно однотипно — в этом случае создание такого «характера» было бы практически равно­сильно наличию «тенденции». Редакция журнала вполне осознает ответственность, которую возлагает на нее такое положение дел. Она не предполагает ни планомерно изменять характер «Архива», ни искусственно консервировать его посредством намеренного ог­раничения круга сотрудников учеными определенных партийных взглядов. Редакция принимает характер журнала как нечто данное в ожидании его дальнейшей «эволюции». Как его характер сложит­ся в будущем и как он, быть может, преобразуется вследствие неиз­бежного расширения круга наших сотрудников, будет в первую очередь зависеть от тех лиц, которые вступят в этот круг, намерева­ясь служить науке, привыкнут к предъявляемым им требованиям и воспримут их раз и навсегда. Зависит это также от расширения про­блематики, рассмотрение которой журнал ставит своей целью.

Последнее замечание подводит нас к доселе еще не рассмотренно­му вопросу об ограничении предмета нашего исследования. На него также нельзя ответить, не поставив и здесь вопрос о природе познава­тельной цели в области социальных наук. До сих пор, принципиально разделяя «оценочные суждения» и «опытное знание», мы исходили из предпосылки, что в области социальных наук действительно бытует безусловно значимый тип познания, т. е. мысленного упорядочения эмпирической действительности. Эта предпосылка теперь сама ста­новится для нас проблемой в той мере, в какой нам надлежит опреде­лить, в чем же может состоять в нашей области объективная «значи­мость» истины, к которой мы стремимся. Каждый, кто наблюдает за постоянным изменением «точек зрения» в борьбе методов, «основных понятий» и предпосылок, за постоянным преобразованием используе­мых «понятий», кто видит, какая пропасть, кажущаяся неодолимой, все еще разделяет теоретическое и историческое видение (один экза­меновавшийся в Вене студент утверждал, отчаянно жалуясь, что есть «две политические экономии»), поймет, что данная проблема не выдумана, а действительно существует. Что же мы называем объективнос­тью? Именно этот вопрос мы попытаемся здесь разъяснить.

II

С момента своего возникновения журнал «Архив» рассматривал исследуемые им объекты как социально-экономические явления. Хотя мы и не видим смысла в том, чтобы давать здесь определение понятий и границ отдельных наук, мы тем не менее считаем необ­ходимым пояснить в самой общей форме, что это означает.

Тот факт, что наше физическое существование и в равной сте­пени удовлетворение наших самых высоких идеальных потребнос­тей повсюду наталкивается на количественную ограниченность и качественную недостаточность необходимых внешних средств, что для такого удовлетворения требуется планомерная подготовка, ра­бота, борьба с силами природы и объединение людей в обществе, это обстоятельство является — в самом общем определении — основополагающим моментом, с которым связаны все явления, именуемые нами «социально-экономическими» в самом широком смысле данного понятия. Качество явления, позволяющее считать его «социально-экономическим», не есть нечто, присущее ему как таковому «объективно». Оно обусловлено направленностью наше­го познавательного интереса, формирующейся в рамках специфи­ческого культурного значения, которое мы придаем тому или иному событию в каждом отдельном случае. Во всех случаях, когда явле­ние культурной жизни в тех частях своего своеобразия, на которых основывается для нас его специфическое значение, непосредственно или опосредствованно уходит своими корнями в упомянутую сферу, оно содержит или, во всяком случае, может в данной ситуации содержать проблему социальной науки, т. е. задачу дисциплины, -'предметом которой служит раскрытие всего значения названной основополагающей сферы.

Социально-экономическую проблематику мы можем делить на события и комплексы таких норм, институтов и т. п., культурное значение которых в существенной для нас части состоит в их эко­номической стороне, которые серьезно нас интересуют только под этим углом зрения, — примером могут служить события на бирже или в банковском деле. Подобное обычно происходит (хотя и не обязательно) тогда, когда речь идет об институтах, преднамеренно созданных или используемых для осуществления какой-либо эко­номической цели. Такие объекты нашего познания можно в узком смысле назвать «экономическими» процессами или институтами. К ним присоединяются другие, которые — как, например, события религиозной жизни, — безусловно, в первую очередь интересуют нас не под углом зрения их экономического значения и не из-за этого, но которые в определенных обстоятельствах обретают значение под этим углом зрения, так как они оказывают воздействие, интересу­ющее нас с экономической точки зрения, а именно «экономически релевантные» явления. И наконец, в числе не «экономических» в нашем понимании явлений есть такие явления, экономическое воз­действие которых вообще не представляет для нас интереса или представляет интерес в весьма незначительной степени, как, напри­мер, направленность художественного вкуса определенной эпохи. Однако явления такого рода в ряде своих значительных специфичес­ких сторон могут в свою очередь иногда испытывать влияние эконо­мических мотивов — в наше время, например, большее или мень­шее влияние социального расслоения в той части общества, которая интересуется искусством; это — экономически обусловленные явле­ния. Так, например, комплекс отношений между людьми, норм и определяемых этими нормами связей, именуемых нами «государ­ством», есть явление «экономическое» под углом зрения его финан­сового устройства. В той мере, в какой государство оказывает влия­ние на хозяйственную жизнь посредством своей законодательной функции или другим образом (причем и тогда, когда оно сознатель­но руководствуется в своем поведении совсем иными, отнюдь не эко­номическими мотивами), оно «экономически релевантно»; и нако­нец, в той мере, в какой его поведение и специфика определяются и в других — не только «экономических» — аспектах также экономи­ческими мотивами, оно «экономически обусловлено». Из сказанного явствует, что, с одной стороны, сфера «экономических» явлений не стабильна и не обладает твердыми границами, с другой — что «эконо­мические» аспекты явления отнюдь не «обусловлены только эконо­мически» и оказывают не только «экономическое влияние», что вооб­ще явление носит экономический характер лишь в той мере и лишь до тех пор, пока наш интерес направлен исключительно на то значение, которое оно имеет для материальной борьбы за существование.

Наш журнал, как и социально-экономическая наука вообще со времен Маркса и Рошера, занимается не только «экономическими», но и «экономически релевантными» и «экономически обусловлен­ными» явлениями. Сфера подобных объектов охватывает (сохраняя свою нестабильность, зависящую от направленности нашего инте­реса) всю совокупность культурных процессов. Специфические экономические мотивы, т. е. мотивы, коренящиеся в своей значи­мой для нас специфике в упомянутой выше основополагающей сфере, действуют повсюду, где удовлетворение, пусть даже самой нематериальной потребности, связано с применением ограничен­ных внешних средств. Их мощь повсюду определяла и преобразо­вывала не только формы удовлетворения культурных потребнос­тей, в том числе и наиболее глубоких, но и само их содержание. Косвенное влияние социальных отношений, институтов и груп­пировок людей, испытывающих давление «материальных» инте­ресов, распространяется (часто неосознанно) на все области куль­туры без исключения, вплоть до тончайших нюансов эстетического и религиозного чувства. События повседневной жизни в не мень­шей степени, чем «исторические» события в области высокой по­литики, коллективные и массовые явления, а также «отдельные» действия государственных мужей или индивидуальные свершения в области литературы и искусства, являются объектом их влияния, они «экономически обусловлены». С другой стороны, совокупность всех явлений и условий жизни в рамках исторически данной куль­туры воздействует на формирование материальных потребностей, на способ их удовлетворения, на образование групп материальных интересов, на средства осуществления их власти, а тем самым и на характер «экономического развития», т. е. становится «экономиче­ски релевантной». В той мере, в какой наша наука сводит в ходе ка­узального регрессивного движения экономические явления культуры к индивидуальным причинам — экономическим или неэкономиче­ским по своему характеру, — она стремится к «историческому» по­знанию. В той мере, в какой она прослеживает один специфический элемент явлений культуры, элемент экономический, в его культурном значении, в рамках самых различных культурных связей, она стремится к интерпретации истории под специфическим углом зрения и создает некую частичную картину, предварительное ис­следование для полного исторического познания культуры.

Хотя экономическая проблема возникает и не повсюду, где эко­номические моменты выступают как причина или следствие, — ведь возникает она только там, где проблемой становится именно значение этих факторов и где с точностью установить его можно только методами социально-экономической науки, — но область социально-экономического исследования тем не менее остается почти необозримой.

Наш журнал уже раньше ограничил сферу своей деятельности и отказался от целого ряда очень важных специальных отраслей нашей науки, таких, как дескриптивная экономика, история хозяй­ства в узком смысле слова и статистика. Передано другим органам также изучение вопросов финансовой техники и технических про­блем — образования рынка и ценообразования в современном ме­новом хозяйстве. Областью исследования «Архива» с момента его создания были определенные констелляции интересов и конфлик­ты в их сегодняшнем значении и в их историческом становлении, возникшие вследствие ведущей роли в хозяйстве современных культурных стран инвестируемого капитала. При этом редакция журнала не ограничивала круг своих интересов практическими и эволюционно историческими проблемами, связанными с «соци­альным вопросом» в узком смысле слова, т. е. отношением совре­менного рабочего класса к существующему общественному строю. Правда, одной из ее основных задач должно было стать выявление научных корней распространившегося в 80-х гг. XIX в. интереса именно к этому специальному вопросу. Однако чем в большей сте­пени практическое рассмотрение условий труда становилось пред­метом законодательной деятельности и публичных дискуссий и у нас, тем больше центр тяжести научной работы перемещался в сто­рону установления более общих связей, в которые входят и эти про­блемы, что ставило перед нами задачу дать анализ всех культурных проблем, созданных своеобразием экономической основы нашей культуры и поэтому современных по своей специфике. Вскоре жур­нал действительно начал исторически, статистически и теоретиче­ски исследовать различные как «экономически релевантные», так и «экономически обусловленные» стороны жизни и других крупных классов современных культурных народов и их взаимоотношения. И если мы теперь определяем как непосредственную область на­шего журнала научное исследование общего культурного значения социально-экономической структуры совместной жизни людей- и исторические формы ее организации, то мы лишь делаем выводы из сложившейся направленности журнала. Именно это, и ничто другое, мы имели в виду, назвав наш журнал «Архивом социальных наук». Это наименование охватывает историческое и теоретичес­кое изучение тех проблем, практическое решение которых является делом «социальной политики» в самом широком смысле слова. Мы считаем себя вправе применять термин «социальный» в том его значении, которое определяется конкретными проблемами совре­менности. Если называть «науками о культуре» те дисциплины, которые рассматривают события человеческой жизни под углом зрения их культурного значения, то социальная наука в нашем понимании относится к данной категории. Скоро мы увидим, ка­кие принципиальные выводы из этого следуют.

Нет сомнения в том, что выделение социально-экономического аспекта культурной жизни существенно ограничивает наши темы. Нам, конечно, скажут, что экономическая или, как ее не совсем точ­но называют, «материалистическая» точка зрения, с которой здесь будет рассматриваться культурная жизнь, носит «односторонний» характер. Это справедливо, но такая односторонность преднаме­ренна. Убеждение в том, что задача прогрессивного научного ис­следования состоит в устранении «односторонности» экономичес­кого рассмотрения посредством расширения его до границ общей социальной науки, свидетельствует о непонимании того, что «соци­альная» точка зрения, т. е. изучение связи между людьми, позволяет с достаточной определенностью разграничить научные проблемы лишь в том случае, если эта точка зрения характеризуется каким-либо особым содержательным предикатом. В противном случае ее объектом окажется не только предмет филологии или истории цер­кви, но и вообще всех дисциплин, занимающихся таким важней­шим конститутивным элементом культурной жизни, как государ­ство, и такой важнейшей формой его нормативного регулирования, как право. То, что социально-экономическое исследование занима­ется «социальными» отношениями, в такой же степени не может ^служить основанием для того, чтобы видеть в нем необходимую стадию в развитии «общественных наук» в целом, как то, что оно занимается явлениями жизни, не превращает его в часть биологии, Или то, что оно изучает процессы на одной из планет, не превращает его в часть будущей, более разработанной и достоверной, астроно­мии. В основе деления наук лежат не «фактические» связи «вещей», а «мысленные» связи проблем там, где с помощью нового метода исследуется новая проблема и тем самым обнаруживаются истины, открывающие новые точки зрения, возникает новая «наука».

И не случайно, когда мы проверяем возможность применения понятия «социального», как будто общего по своему смыслу, то оказывается, что его значение носит совершенно особый, специфи­чески окрашенный, хотя в большинстве случаев и достаточно нео­пределенный характер. В действительности его всеобщность — следствие именно этой его неопределенности. Взятое в своем «об­щем» значении, оно не дает специфических точек зрения, которые могли бы осветить значение определенных элементов культуры.

Отказываясь от устаревшего мнения, будто всю совокупность явлений культуры можно дедуцировать из констелляций «матери­альных» интересов в качестве их продукта или функции, мы тем не менее полагаем, что анализ социальных явлений и культурных про­цессов под углом зрения их экономической обусловленности и их влияния был и — при осторожном свободном от догматизма при­менении — останется на все обозримое время творческим и плодо­творным научным принципом. Так называемое «материалистиче­ское понимание истории» в качестве «мировоззрения» или общего знаменателя в каузальном объяснении исторической действитель­ности следует самым решительным образом отвергнуть; однако экономическое толкование истории является одной из наиболее су­щественных целей нашего журнала. Это требует дальнейшего по­яснения.

Так называемое «материалистическое понимание истории» в старом гениально-примитивном смысле «Манифеста Коммунисти­ческой партии» господствует теперь только в сознании любителей и дилетантов. В их среде все еще бытует своеобразное представле­ние, которое состоит в том, что их потребность в каузальной связи может быть удовлетворена только в том случае, если при объясне­нии какого-либо исторического явления, где бы то ни было и как бы то ни было, обнаруживается, или как будто обнаруживается, роль экономических факторов. В этом случае они довольствуются самыми шаткими гипотезами и самыми общими фразами, посколь­ку имеется в виду их догматическая потребность видеть в «движущих силах» экономики «подлинный», единственно «истинный», «в конечном счете всегда решающий» фактор. Впрочем, это не яв­ляется чем-то исключительным. Почти все науки, от филологии до биологии, время от времени претендуют на то, что они создают не только специальное знание, но и «мировоззрение». Под влиянием огромного культурного значения современных экономических пре­образований, и в частности господствующего значения «рабочего вопроса», к этому естественным образом соскальзывал неискоре­нимый монизм каждого некритического сознания. Теперь, когда борьба наций за мировое господство в области политики и торгов­ли становится все более острой, та же черта проявляется в антро­пологии. Ведь вера в то, что все исторические события в «конеч­ном итоге» определяются игрой врожденных «расовых качеств», получила широкое распространение. Некритичное описание «на­родного характера» заменило еще более некритичное создание соб­ственных «общественных теорий» на «естественнонаучной» осно­ве. Мы будем тщательно следить в нашем журнале за развитием антропологического исследования в той мере, в какой оно имеет значение для наших точек зрения. Надо надеяться, что такое состо­яние науки, при котором возможно каузальное сведение культур­ных событий к «расе», свидетельствующее лишь об отсутствии у нас подлинных знаний — подобно тому как прежде объяснение находили в «среде», а до этого в «условиях времени», — будет по­степенно преодолено посредством строгих методов профессиональ­ных ученых. До настоящего времени работе специалистов больше всего мешало представление ревностных дилетантов, будто они могут дать для понимания культуры нечто специфически иное и более существенное, чем расширение возможности уверенно сво­дить отдельные конкретные явления культуры исторической дей­ствительности к их конкретным, исторически данным причинам с помощью неопровержимого, полученного в ходе наблюдения со специфических точек зрения материала. Только в той мере, в какой они могут предоставить нам это, их выводы имеют для нас инте­рес и квалифицируют «расовую биологию» как нечто большее, чем продукт присущей нашему времени лихорадочной жажды созда­вать новые теории.

Так же обстоит дело с экономической интерпретацией истори­ческого процесса. Если после периода безграничной переоценки указанной интерпретации теперь приходится едва ли не опасаться того, что ее научная значимость недооценивается, то это следствие беспримерной некритичности, которая лежала в основе экономи­ческой интерпретации действительности в качестве «универсаль­ного» метода дедукции всех явлений культуры (т. е. всего того, что в них для нас существенно) к экономическим факторам, т. е. тем самым рассматриваемых как в конечном итоге экономически обус­ловленные. В наши дни логическая форма этой интерпретации бы­вает разной. Если чисто экономическое объяснение наталкивается на трудности, то существует множество способов сохранить его об­щезначимость в качестве основного причинного момента. Один из них состоит в том, что все явления исторической действительнос­ти, которые не могут быть выведены из экономических мотивов, именно поэтому считаются незначительными в научном смысле, «случайностью». Другой способ состоит в том, что понятие «эко­номического» расширяется до таких пределов, когда все человече­ские интересы, каким бы то ни было образом связанные с внешни­ми средствами, вводятся в названное понятие. Если исторически установлено, что реакция на две в экономическом отношении оди­наковые ситуации была тем не менее различной — из-за различия политических, религиозных, климатических и множества других не­экономических детерминантов, — то для сохранения превосходства экономического фактора все остальные моменты сводятся к истори­чески случайным «условиям», в которых экономические мотивы действуют в качестве «причин». Очевидно, однако, что все эти «случайные» с экономической точки зрения моменты совершенно так же, как экономические, следуют своим собственным законам и что для того рассмотрения, которое исследует их специфическую значимость, экономические «условия» в таком же смысле «истори­чески случайны», как случайны с экономической точки зрения дру­гие «условия». Излюбленный способ спасти, невзирая на это, ис­ключительную значимость экономического фактора состоит в том, что константное действие отдельных элементов культурной жизни рассматривается в рамках каузальной или функциональной зависи­мости одного элемента от других, вернее, всех других от одного, от экономического. Если какой-либо не хозяйственный институт осуществлял исторически определенную «функцию» на службе экономических классовых интересов, т. е. служил им, если, например, определенные религиозные институты могут быть ис­пользованы и используются как «черная полиция», то считается, что такой институт был создан только для этой функции, или — совершенно метафизически — утверждается, что на него наложи­ла отпечаток коренящаяся в экономике «тенденция развития».

В наше время специалисты не нуждаются в пояснении того, что это толкование цели экономического анализа культуры было отча­сти следствием определенной исторической констелляции, направ­лявшей свой научный интерес на определенные экономически обусловленные проблемы культуры, отчасти отражением в науке неуемного административного патриотизма и что теперь оно по меньшей мере устарело. Сведение к одним экономическим причи­нам нельзя считать в каком бы то ни было смысле исчерпывающим ни в одной области культуры, в том числе и в области «хозяйствен­ных» процессов. В принципе история банковского дела какого-либо народа, в которой объяснение построено только на экономических мотивах, столь же невозможна, как «объяснение» Сикстинской ма­донны, выведенное из социально-экономических основ культурной жизни времени ее возникновения; экономическое объяснение носит в принципе ничуть не более исчерпывающий характер, чем выведе­ние капитализма из тех или иных преобразований религиозного сознания, игравших определенную роль в генезисе капиталистиче­ского духа, или выведение какого-либо политического образования из географических условий среды. Во всех этих случаях решающим для степени значимости, которую следует придавать экономиче­ским условиям, является то, к какому типу причин следует сводить те специфические элементы данного явления, которым мы в отдель­ном случае придаем значение, считаем для нас важными. Право одностороннего анализа культурной действительности под каким-либо специфическим «углом зрения» — в нашем случае под углом зрения ее экономической обусловленности — уже чисто методичес­ки проистекает из того, что привычная направленность внимания на воздействие качественно однородных причинных категорий и по­стоянное применение одного и того же понятийно-методического аппарата дает исследователю все преимущества разделения труда. Этот анализ нельзя считать «произвольным», пока он оправдан сво­им результатом, т. е. пока он дает знание связей, которые оказыва­йся ценными для каузального сведения исторических событий к их конкретным причинам. Однако «односторонность» и недей­ственность чисто экономической интерпретации исторических яв­лений составляет лишь частный случай принципа, важного для культурной действительности в целом. Пояснить логическую осно­ву и общие методические выводы этого — главная цель дальней­шего изложения.