Почему я оставил традиционную медицину

Тупик

Психиатр Александр Данилин — о том, почему из психбольницы нельзя выйти здоровым

Рассказ сотрудницы одной из московских клиник: «Ей 11 лет, внучке моей. И она почти всю жизнь жаловалась на то, что у нее головка болит. Потом у нее появились голоса, она слышала. Но нам долго про это не говорила и только потом стала жаловаться. Рассказывала, что слышит мои и мамины голоса, будто мы на нее ругаемся. Месяца два лечились. Вот, а сейчас все слава Богу».

При лечении этой девочки я пользовался не психиатрическими препаратами, а абсолютно безвредными композициями, как бы кусочками молекулы белка, которые не имеют никакого отношения к психотропным препаратам. Как видите, этого оказалось достаточно, чтобы она вернулась к нормальной жизни. А теперь давайте попробуем пофантазировать, что стало бы с этим ребенком, если бы ее родители пошли обычным путем и отвели дочь к детскому психиатру.

Итак, ранняя детская шизофрения. Таков диагноз, который сразу же возникнет в голове у врачей. Это — госпитализация в психбольницу. Это — нейролептики. Нейролептики у ребенка десяти лет будут вызывать угнетение основных жизненных функций. Ей будет трудно думать, трудно говорить. Нарушится координация движений. Но при этом голоса, которые она слышала, тоже исчезнут. Придет бабушка, сама медработник, к врачу и скажет: «Да что ж это такое? Внучка-то у меня стала какая-то другая». Ей скажут: «А что вы хотели? Такое тяжелое заболевание». Девочку выпишут из психбольницы, оставив на тех же нейролептиках. Где-нибудь через полгода она не сможет учиться в школе, потому что у нее наступит беда с концентрацией сознания. Бабушка забьет тревогу, снова пойдет к психиатрам, они скажут: «Ах, какое тяжелое заболевание!» и поменяют нейролептик. В лучшем случае. В худшем — просто увеличат дозу. Ребенок немножко адаптируется, но станет странным. Очень возможно, что начнет заговариваться, ходить под себя. Через несколько месяцев бабушка опять придет к психиатру, тот снова покачает головой — тяжелая болезнь, бедная девочка! — и еще раз поменяет нейролептик. Или не поменяет, а увеличит дозу. Потом девочка подрастет, у нее начнется пубертатный криз. И не найдется ни одного врача, который решится отменить ей нейролептики во время пубертатного криза, поскольку считается, что психические заболевания в это время должны мучительно ухудшаться. Из-за постоянного приема нейролептиков девочка будет находиться в «зомбированном» состоянии. У нее будут притуплены эмоции, она будет туго соображать. Иногда она будет устраивать что-то вроде забастовок, пытаясь прервать лечение. Чтобы справиться с этим, ее снова на какое-то время положат в психбольницу и так далее. И так будет продолжаться всю жизнь. В этот замкнутый круг попадают 90 % людей, определенных на лечение в психиатрическую лечебницу. А все потому, что средний российский психиатр не умеет и не хочет делать ничего, кроме назначения нейролептиков. Они так и говорят обычно: «Я не психотерапевт, я психофармаколог».

Вообще, что такое российская психиатрия? На мой взгляд, ее историю следует отсчитывать с 1836 года. Это был год, когда в журнале «Телескоп» Петр Чаадаев опубликовал свое первое «Философическое письмо». Результатом этой публикации стало следующее: царь Николай I объявил русскому народу, что Чаадаев сумасшедший. И этот факт моментально и благополучно признали психиатры. Вот, собственно, самое главное, что можно сказать о российской психиатрии. Дальше все развивалось по тому же сценарию. Если в 1920-х годах рабочей силы было мало, государству было нужно мало психических больных, и тогда диагнозов ставили мало. В семидесятых, при декларированной всеобщей занятости населения, напротив, было выгодно прятать людей в больницы, чтобы они не портили статистику, и диагнозы ставились в чудовищно огромных количествах.
Казалось бы, как можно манипулировать диагностикой? Ведь болезнь либо есть, либо ее нет. Давайте в этом разберемся. В основе современной психиатрии лежит так называемая «немецкая школа», классиками которой считаются Эмиль Крепелин и Карл Ясперс. Систематический труд Ясперса по общей психопатологии, в котором он описал все известные психопатологические состояния, считается базовым. Но все забывают о том, что Ясперс имел в виду не только описание, но и некий метод. Он считал, что у человека есть один-единственный способ понять другого человека — надо найти аналогию в себе самом. Вот передо мной, допустим, сидит девушка и теребит бахрому своего платка. Я не знаю, что она при этом чувствует. Но могу накинуть себе на плечи платок и попробовать осознать, что чувствует человек — что Я чувствую! — когда делаю это.

Чтобы работать по этому методу, врачу нужно непрерывно расширять мир своих собственных ощущений и состояний. Это вполне возможно, но это, конечно, большой духовный труд. Чем-то похожим занимаются актеры. Но актеру не надо выносить суждений о степени патологичности того состояния, которое он играет, поэтому ему немного легче. А для психиатра тут начинается сложнейшая вещь, которая называется «психодинамический подход». Это такая модель вчувствования в пациента.

Какого-то похожего отношения ждут пациенты, идя к психиатру, и по сей день. Но ничего подобного не происходит. В российской психиатрии в основном используется более простой нозологический подход. И до сих пор в нашей стране для того, чтобы поставить психиатрический диагноз, не нужны никакие данные обследований, не нужно пытаться влезть в шкуру пациента. Я просто должен из картинок психопатологии подобрать какую-то подходящую. Для этого мне приходится выступить в роли журналиста. Я в истории болезни должен описать психический статус человека, который сидит напротив меня. Его эмоциональное состояние, мимику — в общем, все то, что я могу сказать про его сиюминутное состояние. Из этого описания, и только из него, вытекает диагноз. Так было в семидесятые, и до сих пор так. Под диагнозом должны стоять три подписи, то есть еще два врача должны со мной согласиться. При этом, скорее всего, эти врачи сами пациента смотреть не будут, они только прочтут мое описание. После этого диагноз будет окончательным, и оспорить его даже в судебном порядке будет невозможно. Я еще раз подчеркну: никаких электроэнцефалограмм, никаких психологических тестов, никаких анализов — ничего этого не нужно для выставления диагноза. Нужен только мой взгляд на вас. Очень грубо говоря, я должен увидеть в вас одно из двух психиатрических заболеваний. В одном случае это шизофрения, в другом случае — маниакально-депрессивный психоз. Ну, есть еще эпилепсия, но в московской психиатрической школе она практически не рассматривается. Увидеть признаки этих заболеваний очень легко.

Я не утверждаю, что на самом деле психически больных людей не существует. Здесь, на мой взгляд, действует правило трех процентов. Где-то 3 % людей, которые попадают на лечение с диагнозом «алкоголизм», на самом деле страдают алкоголизмом. Где-то 3 % людей, которые попадают на лечение с диагнозом «шизофрения», действительно страдают шизофренией. Все остальное — это состояния, которые обусловлены какими-то понятными органическими процессами в нервной системе или же теми или иными психологическими переживаниями. В том числе, между прочим, условной выгодой болезни. Ведь болезнь — это некоторое состояние, которое лишает человека ответственности. Можно жить годами в психбольнице — это не очень приятно, но гораздо проще, чем жить в реальной жизни. Что остается делать врачу в такой ситуации? Пытаться перевоспитать человека или выполнить то, чего он хочет, оставить ему его койку в больнице?

Я с годами стал специалистом по отмене нейролептиков. Это безумно неблагодарное занятие. Потому что люди мало того, что получают некие прямые изменения в нервной системе из-за многолетнего приема этих препаратов, они еще и выпадают из жизни на время лечения. Вот перед нами человек, у которого не было опыта подростковых переживаний, не было первой любви, не было ничего того, что мы называем «психологическим ростом». И если мы вдруг решили снять его с нейролептиков, происходят страшные вещи, потому что на протяжении нескольких лет этому человеку надо прожить все то, что мы проживаем десятилетиями. Психиатр ему в этом помогает, и это адский труд для обоих. И не каждый психиатр на него решится, и не каждый пациент.

Изменить что-либо в сегодняшней психиатрии очень трудно. Для ЮНЕСКО состояние психиатрии — один из критериев культуры. По уровню отношения к психически больным судят об уровне культуры страны. У нас здесь ничего качественно не изменилось и вряд ли изменится в ближайшие десятилетия. Для того, чтобы что-то изменилось, никакие приказы и указы не помогут. Нам надо вырастить новую генерацию психиатров. Должны быть созданы новые школы. Должно радикально измениться отношение к преподаванию этой дисциплины. Должны, наконец, откуда-то взяться новые преподаватели, ведь человек, который 25 лет читал одну и ту же лекцию о шизофрении, не сможет прочитать лекцию по психодинамике. Конечно, появились какие-то прогрессивные вещи. Закон о психиатрической помощи, несомненно, — прогрессивная вещь. Но в действительности ничего не меняется. Потому что реальная перемена — это изменение отношения специалистов. А этого мы будем еще долго ждать. Вот мы приняли некую международную классификацию заболеваний, которая называется МКБ-9. В ней уже почти нет шизофрении, ее там те самые 3 %, и выставить ее по этой классификации представляется крайне затруднительным. Однако большинство советских психиатрических школ сообщило, что «мы придерживаемся других взглядов». И вот реально существующая классификация, которая резко ограничила постановку диагнозов, ничего не изменила.

Я вот точно не помню, в 1995 году, кажется, был принят закон. Замечательный закон о социальной защите инвалидов. И там был раздел о возможности составления для инвалида индивидуальной программы реабилитации. Ведь в больнице человек выздороветь не может. То состояние, в котором нас выписывают из больницы — это еще не выздоровление. Надо восстановить и свою социальную среду: выйти на работу, припасть к груди любимого, и так далее. А восстановление в реальности для инвалидов по психическому заболеванию — сложнейший комплекс. Эти люди должны где-то работать, у них должна быть возможность где-то общаться, где-то танцевать… И это все должно происходить вне стен больницы. Разумеется, ни в одной социальной службе денег на эти индивидуальные программы социальной реабилитации, предусмотренные законом, вы не найдете. Точно так же, как нигде в Москве вы не найдете места, где выставляют диагноз по принятой министерством действующей классификации. Он будет выставлен так, как угодно школе, в рамках которой действует больница. Психиатрия — это не наука, а такая система мнений. И люди тысячами падают жертвами этих мнений. Когда-то однажды введенное Андреем Владимировичем Снежневским, нашим академиком, которого я считаю политическим преступником, понятие «вялотекущая шизофрения» искалечило миллионы жизней.

Я приведу простую аналогию. Согласно государственной программе «Образование», в Москве активно реконструируют школы. Для них строят новые здания — светлые, комфортные, оснащенные по последнему слову техники. Каждому ученику выдают собственный компьютер. Во всех кабинетах есть прекрасные пособия. Но учителя при этом в школе остаются старые. Они на уроке бубнят текст по учебнику и задают колоссальные задания на дом, чтобы родители нанимали репетиторов (в первую очередь их самих). Какая разница, насколько современными будут кабинеты учителей, если дети, занимающиеся в них, так и не получат знаний? Никакая государственная программа не имеет смысла без учета личности работающего в ней человека. А человек слаб — он с большей вероятностью будет пользоваться недостатками привычной ему системы в своих шкурных интересах, чем попытается изменить самого себя — это очень тяжелая работа.

Все всегда упирается даже не в специалиста, а в того, кто его учит, и в ту систему требований, которые к этому специалисту предъявляются. И пока такая система не изменится, мы можем делать все, что угодно. Можем построить шикарные психбольницы с душем и туалетом в каждой палате. Но в них по-прежнему будут лежать люди с бессмысленными лицами, душой и психикой которых никто заниматься не будет.

Могут существовать только две цели госпитализации пациента в психиатрическую больницу: лечение больного и его изоляция от общества. Лечение в психиатрии — это попытка понять и помочь душе страдающего человека, именно это имел в виду Ясперс.

Но лечением отечественная психиатрия не занимается — врачи занимаются только изоляцией больного. У психиатрических стационаров есть одна задача: больной должен спокойно лежать в палате и «не мешать врачу работать» — т. е. писать истории болезни. Для того, чтобы «не мешать», он должен перестать говорить, и, желательно, думать, чего очень несложно добиться «тщательным» подбором нейролептиков. И это не стоит особого труда — представители фирм-производителей соответствующих препаратов стаями вьются вокруг больниц.

При такой задаче терапии врачу собственную душу развивать незачем — все просто, а отпуск большой, да и проценты за вредность платят. Так называемый «нозологический» подход в московской психиатрической школе, созданной А. В. Снежневским, сводится к умению ставить один диагноз — шизофрению, что, согласитесь, тоже особого ума и напряжения души не требует. Диагноз в психиатрии из реальной медицинской задачи давным-давно превратился в мифологему, позволяющую врачу не задумываться о внутреннем содержании души больного. Зато мифологема эта позволяет врачу, после получения весьма поверхностного образования, испытывать чувство власти и превосходства над больным.

Я расскажу историю про одного моего друга. У него заболела жена. Когда он пришел с этой проблемой к психиатру, заведующей отделением одной очень известной клиники, та сказала, что его жену можно, конечно, положить полечиться. Но это не будет иметь никакого смысла, потому что на самом деле его жена одержима бесами. И тысячи за три, кажется, долларов можно этих бесов изгнать. Это слова заведующей отделением одной из самых известных клиник Москвы. Тогда мой приятель обратился к другому психиатру, тоже вполне именитому. Тот сказал, что нужно заплатить пару тысяч долларов, и он вместе с этой пациенткой двое суток проведет на дежурствах «Скорой помощи». Тогда она увидит реальные страдания, и «вся блажь» у нее пройдет. Со стороны это выглядит сумасшествием психиатров, но в действительности — это тупик. Просто люди начинают понимать, что за привычное назначение таблеток, текущие слюни и бессмысленный взгляд никто платить уже не хочет. Но найти какое-то другое базовое мировоззрение, пользоваться психодинамическими подходами к лечению они не могут. Их краткое образование изначально не приучило тратить душевные силы. Вот они и пытаются продавать то, что поближе лежит — экзорцизм или стрессовые нагрузки. Всему остальному надо учиться, что сложно, а врачи не привыкли думать. Это и есть главная беда нашей психиатрии.

Записала Мария Бахарева

Журнал " Русская жизнь" 28 марта 2008 г.

К началу

Derrick Lonsdale, MD, является специалистом в области питания и профилактической медицины. Он начал свою практику после окончания в 1948 г. Лондонского университета как семейный врач. После службы медиком в Канадских военно-воздушных силах, специализировался как педиатр и работал в качестве штатного сотрудника в Клинике Кливленда, а также возглавлял Секцию Биохимической Генетики. С 1982 г. д-р занимается медицинскими проблемами питания в Профилактической Медицинской Группе Кливленда. Он также является редактором Journal of Advancement in Medicine. В 1994 г. Derrick Lonsdale опубликовал книгу “ Why I Left Orthodox Medicine: Healing for the 21- st Century ” (Почему я оставил традиционную медицину: Спасение для 21-го века), выдержки из предисловия к которой, написанное им, и предлагается вниманию читателей.

Почему я оставил традиционную медицину

Derrick Lonsdale M.D.

Гиппократ, признаваемый отцом современной медицины, в действительности был весьма далёк от наших сегодняшних подходов. Основами его лечения являлись отдых и диета. Одним из наиболее важных принципов Гиппократа было простое утверждение " Thou shall do no harm, " – ‘Прежде всего не навреди”, которое означает, что бы ни делал врач для пациента, это никогда не должно причинить вред. В этом утверждении есть признание возможности неудачного подхода врача к пациенту, однако неудача не должно ухудшить его состояния.

Этот принцип настолько очевиден, что не нуждается в обосновании, но он был потерян современной медициной. Гиппократ говорил: “ Пусть твоя медицина будет твоей пищей, а твоя пища твоей медициной”. Современная эпоха почти полностью утратила и эту мудрость. Стоит проанализировать, почему это случилось.

Реальной проблемой сегодня является аккумулирование коллективных знаний в единой форме. Это обусловлено огромным количеством публикуемой литературы и невозможностью для любого человека охватить даже небольшую её часть. Поэтому, мы развиваем свои концепции в небольших группах и очень легко проникаемся уверенностью в том, что наша собственная идея является единственно верной.

Это тягостное повторение истории о слепых людях и слоне. Группу слепых попросили описать слона. Один описал его как “длинную трубу”, другой – “как плоский кусок материала” и т.п. Каждый из них, описывая ту часть тела животного, к которой он прикосался, был уверен, что он верно описывает слона и был убеждён, в том, что все остальные фундаментально ошибались. Однако неспособность воспринять общую картину в целом оказалась причиной их общей ошибки.

Эта универсальное свойство человечества порождает всеобщую неспособность видеть большую картину в целом. Значит, стоит проанализировать развитие нашей концепции “слепого человека”. То есть, мы должны искать механизмы, которые привели к формированию существующих в настоящее время ложных взглядов в медицинской науке, называемой аллопатией.

Какого-либо плана развития медицинской мысли не существовало вплоть до того, сравнительно недавнего времени, когда была открыта роль микроорганизмов в развитии многих болезней.

Аллопатия – это медицинский метод, считающий основу болезни в ответе организма на инфекцию воспалением. Было бы естественным найти средства стимулирования воспаления как защитной реакции. Однако врачи не стали этим заниматься. Концепция уничтожения врага – инфекции - стала доминирующей в их коллективной мысли. Все усилия они направили на изыскание путей и средств уничтожения микробов, вызвавших болезнь.

Никто не станет оспаривать тот факт, что открытие пенициллина было ярким событием в истории медицины. Он дал в руки врачей практический подход к инфекциям, обеспечивающий приемлемую безопасность. Но, как это часто бывает, открытие пенициллина имело, к сожалению, и оборотную сторону – оно упрочило концепцию “ уничтожения врага”. Огромное количество исследований было посвящено поискам субстанций, обладающих таким же, как пенициллин действием, благодаря чему появилось множество антибиотиков. Однако некоторые из них оказались весьма токсичными для наших собственных клеток.

В действительности, идея антибиотиков до такой степени откровенно поддерживалась медицинской мыслью, что врачи перестали видеть массу взаимосвязанных факторов. Это сродни ошибке, которую мы допустили в сельском хозяйстве, пытаясь найти пути и средства уничтожения вредных насекомых. Любой, включая фермеров, в настоящее время знает, что этот подход сотворил такие экологические последствия, которые угрожают самому нашему существованию. Насекомые стали устойчивыми к действию инсектицидов (токсины, предназначенные для уничтожения насекомых, М.Э.) и воспроизводят стойкое потомство. Как только химик создаёт новый инсектицид, популяция насекомых становится устойчивой к его смертельным атакам. Сейчас у нас есть тысячи химических веществ и целые генерации насекомых, устойчивых к ним. Однако, по иронии судьбы, наши клетки не адаптировались к этим химикатам и наш организм чувствителен к их действию. Вода, которую мы пьем, и наша пища интенсивно загрязняется ими. Никто уже не в состоянии определить, сколько заболеваний людей напрямую связано с использованием этих токсинов.

Идея “убей врага” распространилась и на лечение рака: если раковые клетки убить, то, следовательно, болезнь будет излечена. Можем ли мы убить рак, не убивая его владельца? Мы возвращаемся к той же проблеме, с которой встретились когда пытались найти средства, убивающие микроорганизмы. К сожалению, мы забыли, что наш организм имеет собственный защитный механизм, но никто не подумал о поиске средств совершенствующих или поддерживающих его. В действительности, наше лечение часто ухудшает ситуацию до такой степени, что нарушается основной принцип Гиппократа “Не навреди”.

Мы совершили серьёзную ошибку – мы стали самоуверенными, полагая, что благодаря фармакологии, медицина будет процветать во все времена. Врачей воспитывают, а пациентов приучают воспринимать современную медицину как яркую и фантастическую, способную творить такие чудеса исцеления, о которых прежде нельзя было и мечтать. Мы настолько одурачены, что порой врач не понимает, что его лечение ухудшает состояние пациента. Врач, возбуждённый применяемой им интенсивной терапией (терминология, восхваляющая активное участие врача как исцелителя), наблюдая клиническое ухудшение состояния пациента, говорит себе: “Какое разрушительное заболевание. Даже применяя сильнодействующие лекарства, которыми я располагаю, я не могу с ним справиться. Я должен использовать ещё один фармацевтический препарат ”.

Его обманули. Он забыл, что он не целитель, a слуга “машины”, которая вполне способна исцелить себя сама, и он должен повиноваться, а не быть агрессивным. Но в процессе обучения врачу постоянно внушают, что он руководит отрядом чудесных таблеток, которые должны решать все клинические проблемы. Ему трудно увидеть, и это является бедой, что каждое лекарственное вещество видоизменяет клиническую картину и нарушает естественное течение заболевания.

В результате, клиническое наблюдение потеряло свою ценность для современной медицины. Диагноз ставится на основании наличия выраженных структурных изменений в организме, и обследование больного направлено на их обнаружение. Если в результате такого обследования их не находят, заболевание относят к категории “психосоматических заболеваний”. В сознании пациента проникает заключение “доктор сказал, что всё это в моей голове”. Нет ничего удивительного в том, что такая классификация заболевания вызывает у пациента негодование, поскольку он убеждён, что врач считает его обманщиком. К сожалению, часто это так есть, т.к. врач убеждён, что физические симптомы являются чем-то вроде психологического прикрытия для пациента.

Однако, если модель, которую мы создали, является неправильной, то мы должны заменить её лучшей. В своей книге я показываю, почему предупредительная медицина, которая использует питание как основу своей терапии, должна стать медициной 21-го века. Хотя это относительно простая модель, она основана на хорошо известных и понятных научных данных. Задача заключается в том, чтобы результаты, полученные в лабораториях, внедрить в клинику. Процесс внедрения может затянуться на многие годы, если врачи не захотят и не смогут квалифицированно оценивать проблемы пациента не только с точки зрения клиники заболевания, но и биохимии и физиологии.

Я пытался проследить моё собственное развитие как врача. Я получал образование в самой традиционной и строгой атмосфере, в известном Лондонском госпитале, где меня научили работать. Прогрессируя от практики семейного врача до большой американской специализированной клиники, я оказался глубоко вовлечённым в захватывающий сложный мир биохимии. Именно в процессе проникновения в этот мир, я начал видеть организм как биохимическую машину, которая может восстанавливать себя, если обеспечить свои потребности в питании в соответствии со своими нуждами. Я обнаружил, что этот принцип применим ко всем болезням. Тысячами разных путей я испытывал свою модель и надеюсь, что создал программу, которая даёт возможность этой перспективе стать очевидной.

Перевод и краткое изложение М.Эрмана

Журнал 36, 6С – апрель 2007

К началу

Я ОБВИНЯЮ!

'' Врач –философ Богу подобен'' - Гиппократ (ок. 460 – 370г. до н.э.)

В ХХ столетии медицина и фармация повели массированное наступление на профилактику, причину и ход инфекционной болезни. Но если в начале эффективность его была достаточно высока, то с 60-х – 70-х гг стала накапливаться тревожная информация о нередко очень тяжёлых явлениях, связанных с бесконтрольным широким использованием медикаментов. Во всё больших масштабах заявляют о себе суммарные эффекты побочных действий бесчисленных по количеству и разнообразию лекарств, десятилетиями внедряемых в организм. Последствия проявляются в катастрофическом снижении общего потенциала здоровья населения развитых стран.

Предупреждение отца медицины Гиппократа '' Не навреди! '' сегодня должно звучать с особой силой, поскольку возможность ''навредить'' для современной медицины несопоставима с более ранней.

Но с чего бы это беспокойство? В обществе давно возникла уверенность, что медицина знает всё и имеются все основания ожидать, что впереди нас ждёт здоровое долголетие.

Но очевиден парадокс: медицина лечит всё лучше, а болезней и больных становится всё больше! Чем можно объяснить появление целого букета новых тяжелейших инфекционных болезней, нарастания смертности от неинфекционных и возврат в более тяжёлом виде старых инфекций?

Очевидно, что эти напасти связаны с чрезмерной избыточностью медицины и фармации в развитых странах. Избыточностью, которая не оставляет ни малейшего шанса на востребованность собственных защитных сил организма.!

На чём базируется моя тревога? По данным Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ): в 1976-1996 гг, всего за 20 лет - ничтожный срок по историко-биологическим меркам, появились 30 (!) новых инфекционных болезней. Это очень тяжелые криптоспоридиоз, легионелёз, лихорадки Марбург и Эбола, тяжёлые энтериты, вызываемые бывшими мирными микробами, «бешенство» коров, сальмонелёз, венесуэльская и бразильская геморрагические лихорадки, атипичная пневмония, ВИЧ, набор гепатитов, в том числе и вызывающих рак и цирроз печени. Хочу обратить особое внимание читателей: по данным ВОЗ в цивилизованном мире каждые два года стали возникать ТРИ (!!!) новые инфекционные болезни.

Как отнестись к тому, что в более тяжелом варианте вернулся плохо поддающийся лечению туберкулёз, набирает силу, казалось бы побеждённая малярия? Как объяснить ставшими ежегодными эпидемии гриппа? Сегодня это объясняется повышенной способностью вируса гриппа к мутациям. Однако за кадром остаётся вопрос – почему этой способности не наблюдалось раньше?

Растет число неинфекционных (соматических) болезней: сердечно-сосудистых и онкологических заболевания. Вдумайтесь, за 6 лет II Мировой войны погибло 50 млн человек. А сейчас, в спокойное время только за один год и только от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний умирает 24 млн! Это 48% смертей от всех болезней. Но это - не предел. По данным ВОЗ, к 2020г, смертность от этих болезней увеличится до 73%! Но обескураживающим следует признать утверждение ВОЗ, что в высокоразвитых странах, располагающих самой современной медициной и фармацией со снижением инфекционных болезней идёт значительный рост (более 80%) соматических болезней. В то же время в развивающихся странах, где инфекции чувствуют себя вольготно, этот же показатель вдвое меньше (39%), хотя медицина и фармация проявляют себя весьма ненавязчиво.

С конца 70-х годов, кроме перечисленных выше инфекционных и соматических болезней, появились новые поводы для серьёзных беспокойств. Сегодня треть населения Америки (56 млн. человек) имеет патологически избыточный вес. Федеральное исследование показало, что число тучных людей с 1980 по 1994 годы выросло более, чем на 50%! А за это же время число ожиревших детей утроилось!

Ещё напасть – аллергия. Серьёзность проблемы граничащая с катастрофой однозначно вытекает из названия статьи И.Липовец '' Каждый второй житель планеты через 10 лет может стать аллергиком''! (НРС 25/07, 02).

В промышленно развитых странах каждая пятая семейная пара является бесплодной! Исследования выявили, что современный мужчина вырабатывает спермы на 60% меньше, чем его предки!

Мне давно стало ясно, что в столь большой скорости роста «букета» болезней сегодняшнего медицинского ''прогресса'' основная вина лежит на избыточной медикаментозной активности современной официальной медицины. Я далёк от мысли, что медицина осознанно не ведает, что творит. Подтверждением тому ещё один парадокс: располагая знаниями и умением и имея неограниченный доступ к самым современным лекарствам и технологиям, врачи не живут дольше своих пациентов.

Современная официальная медицина их насчитывает не одну сотню тысяч препаратов. Председатель секции 'Экология человека'', акад. Ф.П.Казначеев ещё в 1980г. приводил такие сведения: во Франции употребляется 400 тонн лекарств ежесуточно, что составляет 10г. на человека. Однако, это не ведёт к повышению адаптационного потенциала современного человека. Скорее наоборот – ''.... находясь на постоянном медикаментозном обеспечении, организм вырастает этаким иммунологическим недорослем, отвыкает сам бороться с болезнями. В США, Великобритании, Швеции и других странах нарастает своеобразная инфантилизация – детскими болезнями всё чаще и тяжелей болеют взрослые. Это естественно, так как вакцинный иммунитет не бывает пожизненным, а детская инфекция развивается в эволюционно непредусмотренные сроки.''

Давным –давно было подмечено, что при любых эпидемиях всегда находились люди, им не подверженные. Этот факт ставит под сомнение тезис о ключевой роли микроба в инфекционном заболевании. То, что при естественном ходе инфекционного процесса организм может не только выздороветь, но и приобрести пожизненный иммунитет к перенесённому заболеванию, также было известно с глубокой древности. В настоящее время достоверно установлено, что основная роль в этом чудесном процессе принадлежит иммунной системе. Системе, которая в самом прямом смысле обеспечивает на c ПРОПУСКОМ в этот, насыщенный различными микроорганизмами, мир. Но коль скоро главная роль этой системы, кроме взаимодействия с привнесённой генетической информацией (микробами), заключается в иммунологическом активном обеспечении генетического постоянства среди клеточных популяций каждого организма, то следовательно, любая неинфекционная патология исходно должна быть следствием предшествующего, специфического для каждой болезни дефекта иммунной системы (далее иммунодефицита).

Именно по причине снижения активности иммунной системы и возникают условия, благоприятные для сохранения изменённых клеток, определяющих особенности каждой болезни. Таким образом, предсуществовавший по тем или иным причинам иммунодефицит и является основной причиной как инфекционных, так и соматических болезней.

Однако есть принципиальные различия в механизмах протекания болезненного процесса. Речь здесь идет о двух диаметрально противоположных по своему биологическому значению и последствиям фундаментальных направлений.

Одно из них – это пропагандируемый нами возврат к естественному течению инфекционного процесса, как это и было запланировано природой, Конечно, при условии благоприятного прогноза исхода заболевания.

Наиважнейшим следствием естественного развития инфекционной болезни будет гибель клеток с изменённым фенотипом, чувствительных к данному микробу. В ходе этого процесса иммунная система удаляет погибшие клетки и микроорганизмы. Удаление изменённых клеток является гарантией пожизненного иммунитета, так как из организма изъяты клетки- мишени микроба, способного вызвать данную инфекционную болезнь. То есть, если использовать современную терминологию, здесь речь идёт о естественным образом протекающем генноинженерном процессе, устраняющем предсуществовавший иммунодефицит данной специфичности. Это и есть ответ на вопрос – что такое инфекционная болезнь.

Другое направление вытекает из особенностей развития соматических болезней, напр, атеросклероза, рака и др., главным отличием которых будет:

• отсутствие действенного иммунитета (более того, например, при раке имеет место угнетение иммунной системы, что и определяет фатальную прогрессию этого заболевания);

• невозможности самостоятельного излечения. Быстрее или медленнее, но соматические болезни обязательно прогрессируют до конца.

• отсутствие радикального эффекта от медикаментозной терапии. Обычно соматические болезни изначальна приобретают хроническое течение с более или менее длительными ремиссиями.

С сожалением приходится констатировать, что именно атеросклероз, онкологические, аллегические и многие другие соматические болезни демонстрируют себя в качестве ведущих факторов отбора, регулирующих численность цивилизованного человечества. Учитывая, что прогрессивное увеличение числа соматических болезней медицина связывает с наследственностью, то ускоренное движение цивилизованного человечества в этом направлении требует четкого объяснения.

Это поразительно, но официальная медицина практически все свои действия осуществляет, базируясь лишь на лимфоидном подотделе иммунной системы. Между тем, ещё 20 лет назад, С.Н Румянцев (1983-1985гг.), П.Н.Бургасов, С.Н.Румянцев (1985г.) подробно изложили принципы работы существующих трёх видов сопротивляемости чужой и изменившейся собственной генетической информации:

• у простейших и растений действует наследственный – конституциональный иммунитет. Здесь господствует естественный отбор. Все, существующие сегодня разновидности популяций микроорганизмов и растений -это выжившие потомки из наиболее приспособленных их предков;

• у беспозвоночных, кроме конституционального, имеется также система фагоцитарного иммунитета, клетки которой – фагоциты поглощают и переваривают всё чужеродное, попавшее в такой организм;

• в подкласс позвоночных, плацентарных, млекопитающих, кроме целого ряда представителей животного мира, входят приматы, к которым относится и человек. Очень важно, что только в этом подклассе, подтверждённая всем ходом жизни конституциональная и фагоцитарная неуязвимость, подкрепляется еще и персонально нарабатываемым в процессе взаимодействия с микробной составляющей внешней среды, адаптивным иммунитетом, формирующим третью линию неуязвимости –иммунитет с помощью лимфоцитов.

Казалось бы, человек, располагающий столь мощным арсеналом защитных средств, должен быть спокоен за своё здоровье. Но, к сожалению, в отличие от других живых существ, Homo Sapiens в развитых странах экранирован почти от всех факторов среды, в том числе и от микробов, бесчисленными медикаментами. Один из выдающихся микробиологов мира Гастон Рамон, автор вакцины против дифтерийного токсина, считал, что все болезнетворные микробы не могут ''иметь намерения'' убивать организм хозяина, так как для них самих это означает гибель. Даже самые неистово злые микробы ищут и убивают неполноценные клетки хозяина, организм же их в целом не интересует. Разумеется, если таких клеток оказывается слишком много, то заодно бывает убит и хозяин. Но это, как правило, бывает печальным исключением.

Из сказанного следует, что все из естественным образом переболевших больных, после полного выздоровления не просто восстанавливают своё здоровье. Они в прямом смысле получают новое здоровье! Такой организм в ходе взаимоотношений с каждым новым микробом нарабатывает лимфоидный иммунитет и уничтожает клетки с изменённым фенотипом. Важный момент: ликвидация клеток, с которыми взаимодействуют микробы данной специфичности, делает данную ткань или орган недоступными для них. Фактически здесь речь идет о наработанном варианте конституционального иммунитета. Именно эти феномены и обеспечивают пожизненный иммунитет тем из них, кто, в своё время естественным образом переболел эпидемическими болезнями.

Ещё один момент, на который я обращаю особое внимание читателя: эти фундаментальные перестройки, поистине дарующие переболевшему организму расширенный вариант будущего здоровья, прямо обязаны проникшему в организм микробу.

Далеко не всегда оправданное, часто бесконтрольное применение антибиотиков, даже там, где не просматривается угроза организму, чревато многими тяжелейшими последствиями:

• появление клеток с изменённым фенотипом (что и явилось причиной развития инфекционной болезни) отменяет конституциональный иммунитет;

• медикаментозное уничтожение возбудителя болезни оставляет невостребованной противоинфекционную деятельность запланированного природой лимфоидного иммунитета;

• отсутствие тренинга для фагоцитов (изменённые клетки, будучи экранированными от микробов антибиотиками, сохраняют свою жизнеспособность) резко затрудняет фагоцитарный иммунитет.

Одним из механизмов развития инфекционной болезни является формирование очага воспаления. Но воспаление является защитно-приспособительным процессом, в ходе которого в его эпицентре (где формируется гной) уничтожается чужеродные и собственные генетически изменившиеся клетки. Воспалительный процесс, конечно, если проявления его не чрезмерны, оказывает выраженное стимулирующее действие на все виды иммунитета и общую сопротивляемость организма. Использование антибиотиков, особенно когда течение болезни не внушает особой тревоги, останавливает этот процесс.

Увы, осложнения, в том числе и со смертельным исходом, могут возникать не только при разных болезнях, но и при таких абсолютно физиологических состояниях, как беременность и роды. Ну, у кого повернётся язык назвать эти состояния патологией? Однако, в одном из бюллетеней ВОЗ (1992) было отмечено, что в мире ''...при родах и от кровотечений во время беременности каждую минуту умирает одна женщина''. Это же более полумиллиона (!) смертей в год, подавляющее большинство которых, несомненно, можно было предотвратить надлежащей медицинской помощью. Означает ли эта мрачная статистика, что беременность надо лечить? Постановка такого вопроса может вызвать лишь недоумение. Дело знаний и опыта врача как раз и заключается в том, чтобы, наблюдая за ходом этих физиологических в своей основе состояний, суметь выявить угрожающие симптомы и своевременно принять надлежащие меры, в том числе и рекомендуемые официальной медициной. Но и в этом случае использование медикаментов должно иметь строгие обоснования, так как применение их чревато тяжелейшими побочными эффектами в виде извращения хода новообразования тканей развивающегося плода. Известно, что применение в Германии легкого снотворного лекарства - талидамида в своё время привело к рождению детей с различными дефектами и уродствами из-за направляемого медикаментом хода ''естественного'' отбора в клеточных популяциях плода.