Разыгрываю Андроникова

В Париже, где я жила несколько дней в ожидании визы в Португалию на заседание Международного жюри, незнакомый француз сказал мне:

- Мы все про вас знаем! Вы пишете стихи, ищете по радио детей и родных, разлученных войной, и разыгрываете Ираклия Андроникова.

Я была так явно поражена его осведомленностью, что он поспешил объяснить:

- Помните, в Москве было Международное совещание переводчиков? Я в нем участвовал, там выступал Андроников. - Француз улыбнулся: - Он-то и рассказал нам, как вам удается его разыгрывать.

По правде сказать, я и сама каждый раз удивляюсь, как мне это удается. Ираклий Луарсабович - человек проницательный, далеко не наивный, но, видимо, есть у него та душевная доверчивость, из-за которой он и попадает впросак. В моих записных книжках 'летопись' розыгрышей Андроникова ведется издавна. Вот некоторые из них.

Приближалось стопятидесятилетие со дня рождения Михаила Лермонтова. Нетрудно себе представить, как поглощен был подготовкой к торжественным дням Андроников - неутомимый исследователь жизни и творчества поэта. Неутомимый и страстный! Потому в свое время он и разгадал 'Загадку Н. Ф. И.'. Наверно, с той же одержимостью, как Германн в 'Пиковой даме' твердил: 'Три карты, три карты, три карты', повторял молодой Андроников: 'Три буквы, три буквы, три буквы', пока не сумел раскрыть имя Натальи Федоровны Ивановой, зашифрованное поэтом в посвящении 'Н. Ф. И.'.

Прочитав в преддверии юбилейной даты, что И. Л. Андроников - член лермонтовского комитета, я звоню ему по телефону. Говорю старушечьим голосом, медленно растягивая слова:

- Извините, пожалуйста, за 6еспокойство... Я... старая пенсионерка... Не можете ли вы помочь мне... улучшить мое жилищное положение... в связи с юбилеем... Михаила Юрьевича Лермонтова... Я его родственница.

- Родственница? - восклицает Андроников.- По какой линии?

- По линии тети, - отвечаю я, твердо зная, что у Лермонтова были тетки.

- А какое колено?

- Четвертое, - говорю я наугад.

- Вы не ошибаетесь?

- У меня есть доказательства.

- Скажите, а нет ли у вас писем Лермонтова?

- Письма есть, - еще медленнее тяну я слова, - маленькая стопочка и стихи там... небольшие... В сундуке.

- Разрешите, я сейчас к вам приеду? - взволнованно говорит Андроников, и мне кажется, я по телефону слышу, как у него колотится сердце.

- Сейчас поздно... десятый час... Мы с сестрой рано ложимся, сестра еще старше меня.

- Тогда завтра с утра я у вас буду.

- Знаете... нас с сестрой... завтра утром... повезут в баню... Вы после двух, пожалуйста.

- Спасибо, буду после двух, - нехотя соглашается Андроников. Но, видимо, опасения ревностного искателя, что не он первый увидит драгоценный листок со стихами, так велики, что заставляют его добавить:

- Только до моего прихода вы никому из других членов лермонтовского комитета не звоните.

- Зачем же? - успокаиваю я.- Запишите адрес! Лаврушинский переулок, семнадцать...

В пылу Ираклий Луарсабович не сразу понимает, что это дом, где живут многие московские писатели.

- Ваши имя, отчество? И фамилию назовите, пожалуйста.

Называю себя.
Длительная пауза. Потом возглас:

- Это жестоко!

Но через мгновение Андроников уже хохочет:

- Как я попался! Нет, это грандиозно!

Обычно люди, очутившись в смешном положении, не любят об этом вспоминать. Андроников - напротив: где 6ы мы ни встречались, он уже издали начинал улыбаться и охотно рассказывал окружающим, как чуть не помчался, полный надежд, к родственнице Лермонтова 'по линии тети'.
Верно сказал мне в свое время Михаил Кольцов: если человек, рассказывая о том, как он попал в смешное положение, не боится выглядеть смешным, то он - умный человек.

Самый первый розыгрыш Андроникова был связан с его выступлением по телевидению. Он вел передачу из квартиры Алексея Николаевича Толстого, рассказывал о тех, кто посещал этот дом, показывал фотографии разных людей, читал сердечные дарственные надписи, серьезные и шутливые. Ираклий Луарсабович часто бывал здесь при жизни Толстого. Их связывали самые дружественные отношения. Прикинув, сколько времени потребуется, чтобы доехать с улицы Алексея Толстого до Кировской, и решив, что он уже дома, набираю номер его телефона.

— Слушаю, слушаю вac, — говорит он, запыхавшись.

— Поздравляю вас, только что смотрела передачу... Так хорошо все было! — стараюсь я говорить высоким девичьим голосом.— Вы меня, наверное, не знаете, я сотрудница литературной редакции (называю первое попавшееся имя). Я — Таня.

— Я вас знаю, Таня, — учтиво отвечает Андроников. И благодарю: вы первая мне звоните после передачи... Значит, все хорошо?

— Да очень! Только вы фотографию народной артистки Улановой в 'Лебедином' вверх ногами показали. Но это ничего, все равно красиво! Она же в танце, в балетной пачке...

— Неужели я не так повернул снимок? — ужасается Ираклий Луарсабович.

— Не волнуйтесь, может быть, у нас плохое изображение в телевизоре, мы его чиним, чиним...
Андроников быстро успокаивается:

— Такой кадр не мог пойти в эфир. Меня бы остановили, прервали бы съемку...

— Конечно! Я еще вот почему вам звоню: вы так хорошо говорили об Алексее Толстом, не могли бы вы выступить в передаче, посвященной Льву Толстому?

— В связи с какой датой? —осведомляется Андроников.

— Не в связи с датой. Мы задумали воспоминания современников Льва Толстого... Пока они живы. Некоторые из них.

— Позвольте, Вы, кажется, считаете, что я ровесник Льва Николаевича? — В голосе Андроникова почти негодование.— Неужели я выглядел таким в вашем телевизоре? Его действительно нужно чинить. Я едва лепетал, когда великий Толстой ушел из жизни.

— Но все-таки прошу — запишите в своем блокноте!

— Что я должен записать? — недоумевает Андроников.

— Запишите! Розыгрыш номер один.

В трубке раздается громкий хохот:

— Колоссально! Как вы меня настигли? Я только что вошел в дом!

Несколько лет спустя Андроников рассказывал по телевидению о рукописях XIII века. Раскрыв толстый фолиант, он сказал, что на полях этой рукописи ее автор, монах, оставил запись: 'С похмелья писать не хочется'. Нельзя было упустить такой блестящий повод для розыгрыша! Набрав знакомый номер, изменив голос и назвавшись рядовой телезрительницей, говорю укоризненно:

— Смотрела вашу передачу. Очень интересно, но исторически неверно, что с перепою писать нельзя.

— По рукописи мной прочитано, — говорит Андроников.

— А почему же некоторые писатели с похмелья писали? И сейчас бывает...

— Это вопрос бестактный. Я не знаю, кто пишет с похмелья! Как ваша фамилия?
Называю себя. И снова в трубке радостный хохот.

С длительными перерывами розыгрыши продолжались, но требовали все большей изобретательности. Хотелось мне что-то придумать на тему необычных устных рассказов Ираклия Андроникова, где он не только описывает и изображает разных людей, но передает тонкие оттенки их мысли, восстанавливает их образы, да еще выступая перед любой аудиторией и мгновенно приноравливаясь к ней.

На сей раз изобрела я некую Эмилию Глазунову, начала разговор голосом низким, хрипловатым:

- Товарищ Андроников? С вами говорит артистка филармонии Эмилия Глазунова, у меня к вам дело: я хотела бы исполнять ваши устные рассказы.

- Странная мысль... Вы находите, что я сам их плохо исполняю? - иронизирует Андроников.

- Замечательно исполняете! Все знают, что у вас всегда аншлаги! Но уверяю вас, что ваши рассказы будут иметь успех и в моем исполнении. Мне нужно ваше разрешение.

- Не представляю себе, как мои рассказы может исполнять кто-нибудь, кроме меня? И я же импровизирую, у меня нет точного текста.

- Текст у меня есть, я записала вас на магнитофон в одном из ваших концертов.

Андроников начинает нервничать:

- Позвольте, вы меня удивляете! И, кроме того, вы, как женщина, вряд ли сможете изобразить Качалова или Фадеева.

- В том-то и дело, что мой жанр это вполне допускает.

- Но в каком именно жанре вы работаете?

Тут я говорю своим обычным голосом:

- Я - чревовещательница, Ираклий Луарсабович.

- О господи, - хохочет Андроников, - а я-то думаю, как мне отвязаться от этой Эмилии?

И мы оба долго смеемся.

Розыгрыши привились и утеплили наши дружеские отношения. Не только они, конечно. Когда я начала вести радиопоиски, Андроников душевно отнесся к поиску по детским воспоминаниям. Почти всякий раз после передачи звонил, расспрашивал, советовал. Мне было важно, что он одобряет интонацию живого разговора, которую я взяла в этой передаче. Одобрял он и то, что о судьбах людей я размышляю, отклоняясь от написанного текста.

- Если вы хотите больше народу привлечь к поискам, непременно ведите разговор так, как будто видите перед собой живую аудиторию, - говорил он.

Я приняла многое из того, что он советовал.

- Теперь мы с вами - коллеги, - шутила я.- Оба - искатели, только в разных областях.

Поиски все расширялись и заполнили мою жизнь до краев. Времени ни на что не хватало. Вскоре розыгрыши прекратились сами собой. И я думала, что навсегда.