ГЛАВА 4. Государство и религиозные объединения

Основные новации:

Уточнение предмета правового регулирования в части защиты конкретных форм реализации права на свободу совести и свободу вероисповедания. Сейчас окончательно стало ясно: неудачным экспериментом является не только недавнее ужесточение санкций за «оскорбление религиозных убеждений и чувств», но и вообще присутствие в законодательных актах (в Федеральном законе «О свободе совести и о религиозных объединениях», Уголовном Кодексе и Кодексе об административных правонарушениях) этого понятия. «Религиозные убеждения и чувства», или «чувства верующих», как их еще называют, безусловно существуют; более того, они действительно кардинально отличаются от чувств неверующих и тем более атеистов, отвергающих сами понятия греха, святотатства и им подобные (и, кстати, имеющих на то – в пределах платформы светского демократического государства – полное право). Проблема не в фиктивности объекта правовой защиты, как то, лукавя, пытаются доказать некоторые «горячие головы», а в его сугубой неоднозначности и неоднородности – и, соответственно, в недоказуемости факта посягательства на него.

«Верующие» – не однородная масса с унифицированными свойствами и реакциями. Чувства, которые они испытывают (даже по одному и тому же поводу и в пределах одной и той же конфессии), очень различаются и содержанием, и интенсивностью. Не случайно некоторые верующие уже заявили, что их религиозные чувства сильнее всего задеты именно недавними репрессивными поправками в законодательство… И их можно понять, поскольку определение верующего как того, кто может быть оскорблен, кто заведомо находится в слабой позиции, унизительно прежде всего для него самого.

Невозможность достоверно установить природу и степень уязвления чьих бы то ни было религиозных чувств автоматически превращает эту формулировку в инструмент произвола и манипуляции законом, причем прежде всего манипуляции политической. Ее нельзя уточнить и улучшить; единственное разумное решение состоит в том, чтобы от нее отказаться, определив предмет правовой защиты как почитаемые религиозными организациями символы и предметы, а также места, специально предназначенные для проведения богослужений, других религиозных обрядов и церемоний. Символы, предметы и места существуют явно; факты их оскорбления или осквернения могут быть установлены и доказаны; к тому же здравый смысл подсказывает, что именно подобные действия и становятся причиной огромного большинства случаев травмирования религиозных чувств. Санкция за это правонарушение действительно должна была стать намного более ощутимой, и мы согласны с ее усилением. Но для его трактовки как уголовного преступления разумных оснований нет – это чистой воды административное правонарушение. Кстати, драконовские меры чаще всего свидетельствуют о слабости государства, о его неспособности решить проблему по существу. И никогда не бывают эффективными.

Во всех же остальных случаях в умножении сущностей сверх необходимости просто нет нужды: верующие вполне могут – и должны! – быть защищены в рамках общегражданского и общеуголовного права, такими статьями Уголовного Кодекса и Кодекса об административных правонарушениях, как «Дискриминация» «Воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий», «Нарушение законодательства о свободе совести, свободе вероисповедания и о религиозных объединениях», «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства», «Оскорбление», «Вандализм».

Установление ответственности государственных и муниципальных служащих за нарушение принципа религиозной нейтральности. Провозглашаемый Кодексом принцип религиозной нейтральности государства должен быть не только декларацией, но и реальным регулятором общественных отношений – и в первую очередь регулятором повседневных практик государственного и муниципального управления. Эти практики осуществляют конкретные люди, олицетворяющие собой государство (и, конечно, местное самоуправление). От стиля их поведения зависит образ самой власти. Символический аспект тут не менее, а в некоторых отношениях более важен, чем все прочие – одна символическая ошибка способна принести больший политический вред, чем десятки и сотни рутинных решений и распоряжений. Именно поэтому мы считаем необходимым уделить дополнительное внимание этому аспекту правового регулирования религиозно-государственных отношений.

Дискриминирующие действия, нарушения представителями органов государственной и муниципальной власти равенства прав и свобод человека и гражданина, в том числе по признаку отношения к религии, уже преследуются действующим законодательством, и здесь можно ограничиться усилением санкции. Действительно новым является введение запрета на использование официального статуса для публичной демонстрации представителями органов государственной и муниципальной власти своей принадлежности или особой приверженности к какой-либо конфессии. Здесь необходимы дополнительные разъяснения:

во-первых, предлагаемые нормы никак не затрагивают деятельность религиозных объединений и организаций, их внутренние установления и обыкновения – ограничительные меры направлены исключительно на официальных представителей светского демократического государства (и должны напомнить им о том, какое именно государство они представляют);

во-вторых, предлагаемые нормы никак не ограничивают свободу совести и свободу вероисповедания этих представителей – но требуют от них научиться отделять личные убеждения, симпатии и антипатии религиозного происхождения от признаков и знаков своего официального статуса;

в-третьих, в связи с особой тонкостью и сложностью предмета правового регулирования предлагаемые нормы не могут носить детализированного до мелочей характера и применяться механически – скорее юридические новшества должны стимулировать становление политической (еще точнее будет сказать – этической) традиции. То положение дел, которое должно возникнуть в результате их инкорпорации в действующее законодательство и правоприменительную практику (и которое мы считаем наиболее соответствующим платформе светского демократического государства, наиболее отражающим принцип религиозной нейтральности), можно описать на конкретном примере, неоднократно обсуждавшемся в общественных дискуссиях:

– может ли президент (глава правительства, министр, губернатор, мэр) посетить, например, православную пасхальную или рождественскую службу? Безусловно, да – и в качестве внешнего гостя, и в качестве члена церкви, если он таковым является. Почему нет?

– могут ли средства массовой информации отражать и транслировать это событие? Безусловно, да – пресса свободна, а высокий государственный статус подразумевает открытость его носителей для публичного внимания и интереса.

– может ли он участвовать в богослужении? Безусловно, да – если является членом церкви. Иное было бы грубым нарушением его гражданских прав. Но он может участвовать в богослужении только в своем личном качестве, никак не используя упомянутый высокий государственный статус для выделения из общей совокупности прихожан и тем самым отделяя свою религиозную роль от государственной. Говоря совсем просто, это означает, что если президента (главу правительства, министра, губернатора, мэра) пригласят проследовать на солею, он должен будет поблагодарить и вежливо отказаться – объяснив, что как официальный представитель светского демократического государства не может себе этого позволить.

Мелочь? Нет. Утверждение и усвоение соответствующего образа действий (его легко по аналогии распространить и на другие ситуации, и на другие конфессии) способно снять очень многие политически опасные напряжения в треугольнике «государство-религия-общество». Все, что для этого требуется – закрепить образ государства как беспристрастного, неангажированного регулятора и арбитра не только на институциональном, но и на персональном уровне, принудив соответствовать этому образу всех его функционеров сверху донизу.

Создание системы государственного мониторинга свободы совести и свободы вероисповедания. Отсутствие в публичном доступе (похоже, что и в непубличном тоже) сколько-нибудь полной и достоверной официальной информации о реальной религиозной жизни Российской Федерации (конфессиональном составе населения, территориальном распределении религиозных предпочтений, количестве и деятельности религиозных организаций и групп и т.д.) является одной из наиболее серьезных причин наших нестроений и неурядиц в этой области. Отсутствие доступа к фактам создает возможность беспрепятственного производства и распространения мифов, в том числе мифов злонамеренных, и исключает их убедительную критику. Религиозно нейтральное государство обязано знать, по отношению к кому и чему оно нейтрально, и предоставить эту информацию в распоряжение общества – чем, кстати, избавит себя от многих реальных и надуманных претензий. Речь, конечно, идет не только о количественной статистике (хотя и о ней тоже, и даже в первую очередь о ней), но и о комплексной качественной оценке тенденций и процессов в религиозной сфере, которой сейчас тоже нет. Парадоксальная история: каждый год государственный департамент США публикует доклад о религиозной свободе в мире (и в России в том числе). И каждый год этот доклад вызывает бурный (и мутный) поток нервных отповедей с российской стороны, смысл которых сводится к требованиям «не искажать», «не клеветать», «не очернять» и т.п. Тем дело и ограничивается – никаких попыток представить собственное видение ситуации, основанное на проверяемых данных, не предпринималось никогда. А ведь Россия нуждается в правде о самой себе (и в этом отношении, и, между прочим, во всех остальных) гораздо больше, чем демонизированный «госдеп»… Правда – лучшее лекарство от страха, ксенофобии, спонтанных панических реакций, которыми все чаще грешат и дезориентированные граждане, и столь же дезориентированные власти. Правда сделает нас свободными – а наши религиозно-государственные отношения приведет в соответствие с реальностью.

И это будет честно.