Карета подана

Проникнуть в комнату управления было несложно. В ней стояло много агрегатов, а поэтому охлаждение и проветривание происходило через особую систему вентиляции. Конечно, обычный человек не протиснулся бы в узкую вентиляционную шахту, но только не карлик. Опять врожденное уродство и приобретенная ловкость сыграли на пользу.

Гуттаперчевый легко добрался до нужного места.

Через вентиляционную решетку он наблюдал за профессором.

Ланской сидел перед монитором, рассматривая там что-то. Карлик смог разглядеть несколько экранчиков. На одном из них – приемная комната и застрявшие там беглецы. На другом – отсеки с материалом. Над лабораторией витала напряженная, нервная атмосфера, поэтому уродцы в отсеках заметно нервничали. Кто-то из них бился в дверь и разевал в неслышном крике похожий на черную дыру рот; кто-то катался по полу; другие, не ходячие, ерзали и раскачивались в своих кроватях. Зрелище было жутковатое, но Гуттаперчевый не стал к нему особенно приглядываться. Профессор слишком занят наблюдением за всем этим, а потому можно сделать все быстро и ловко: беззвучно высадить решетку, а потом подкрасться к хозяину и, приставив нож к его шее, взять у него карточку доступа.

Карлик уже приступил к осуществлению своего плана, когда произошло нечто странное. Мониторы перед профессором вдруг замигали, буквально на секунду взвыла сирена, но тут же умолкла. Свет погас, а когда включилось тусклое резервное освещение, Гуттаперчевый понял, что дверь в комнату управления открыта.

Это было очень странно. Хозяин в недоумении застучал по кнопкам, но мониторы светились ровным серо-голубым светом и не отображали абсолютно ничего.

Не понимая, что происходит и как на все это реагировать, карлик замер. И очень вовремя, потому что буквально полминуты спустя, в течение которой хозяин все еще пытался реанимировать свои аппараты, послышался гул, похожий на гул водопада. Этот звук все приближался и приближался. Ланской, испуганный им, выскочил в коридор, но тут же вернулся и попытался вручную закрыть разъехавшиеся створки двери. Но не успел…

На пороге показались уродцы, содержащиеся ранее в лабораторных отсеках. Те, кто мог ходить, шли. Те, кто не мог, ползли. Их было неожиданно много, и они, словно девятый вал, надвигались на пятящегося профессора.

– Что происходит? – Ланской нервничал. – Кто-нибудь! Помогите мне!

Его голос словно послужил сигналом, и вся эта бурлящая масса, больше всего напоминающая не людей, а монстров, выплеснулась на профессора.

Гуттаперчевый не боялся ничего. Почти ничего. Сжавшись сейчас в вентиляционной шахте, он думал только об одном: о том, что и сам мог бы оказаться там, внизу, в аду, ибо то, что происходило в комнате управления, нельзя назвать иначе чем адом.

Визжа и рыча на разные голоса, толпа монстров – результаты экспериментов и так называемой врачебной деятельности доктора Ланского – голыми руками буквально в клочья растерзала своего создателя. Кто-то с жутким воем рвал его зубами, как дикий зверь. Подопытные уроды, впитавшие в себя болезни и негатив, не могли быть иными.

В воздухе остро пахло свежепролитой кровью, и даже карлик, на чьем счету была далеко не одна человеческая жизнь, сжался, его замутило.

«Надо уходить отсюда, – понял он, – уходить, пока меня не заметили… Раз они все здесь, значит, открылись все двери. Нужно успеть к Кати. Раньше, чем до нее доберутся эти…»

Он пополз назад, стараясь не производить ни малейшего шума. Теперь Гуттаперчевый и сам не знал, спешит он к матери для того, чтобы убить ее, или для того, чтобы спасти.

* * *

Сначала замигал свет, а потом двери открылись.

– Ты сделал это! – от переполняющих чувств Алиса захлопала в ладоши. – Ты спас нас!

Она подскочила к Олегу и чмокнула его в щеку и только потом вспомнила обо всех сдерживающих факторах типа их непростых отношений и присутствия Волкова-старшего. Вспомнив, девушка быстро отступила и покраснела.

– А-лис-са, все хо-рошо, – с трудом проговорил Квазимодо.

Она посмотрела на него и встретилась с ласковым взглядом. Таких глаз не бывает у пятилетнего ребенка – слишком мудрые, слишком понимающие. Видно, боль и потери закалили Квазимодо. Он действительно совершенно необыкновенный мальчик. От этих мыслей на ее глаза навернулись слезы, девушка с усилием сглотнула и постаралась улыбнуться как можно беспечнее.

– Пойдемте, – и она наконец взглянула на Алексея Михайловича.

Тот улыбался и, как показалось Алисе, смотрел на нее с одобрением, и это еще больше ее смутило.

«Ну вот, опять краснею! – в панике подумала она. – Хорошо бы никто этого не заметил!»

И тут же, словно в ответ на ее невысказанную просьбу, тусклый свет погас. Стало абсолютно темно.

– Без паники! – раздался в темноте голос Алексея Михайловича. – Отключилось резервное освещение. Должно быть, где-то замыкание. Придется идти на ощупь, терять время нельзя – систему быстро восстановят, и тогда Ланской придет за нами.

Алиса улыбнулась. Ну вот, от ее уродства опять будет польза.

– Мы не пойдем на ощупь, – отозвалась она. – Я прекрасно вижу в темноте.

Они выстроились гуськом: впереди Алиса, за ней Олег, далее санитар, везущий каталку с Квазимодо, и Алексей Михайлович – замыкающий.

Ведя Олега за руку, Алиса чувствовала себя Ариадной, давшей Тезею клубок ниток, с помощью которого древнегреческий герой выбрался из страшного лабиринта Минотавра.

Все двери на пути были открыты, даже ворота. Царила паника, и поэтому процессия легко миновала озадаченных охранников и выбралась наружу.

– Ну вот, – Алиса оглянулась на друзей. – Мы и вышли.

Ей хотелось смеяться и прыгать, несмотря на бесконечную усталость и измотанность. Свежий воздух и ощущение свободы придавали сил. В небе торчала изогнутая половинка луны, темнели деревья, окружавшие клинику со всех сторон, перед ними, едва различимая в темноте, лежала колдобистая проселочная дорога.

Было холодно, хорошо, что Олег успел позаботиться о теплой одежде и обуви. Алисе досталось похожее на солдатское пальто и ботинки размеров на пять больше, но ничего – и это не проблема.

Теперь нужно куда-то идти, прятаться от ожидаемой погони, но все это было в этот момент уже не важным. Самое главное сейчас – дурманящее ощущение победы.

– Надо отдохнуть, – проговорил отец Олега, и Алиса опомнилась: он находился в заточении так долго, что, должно быть, и вовсе забыл вкус свежего воздуха.

Они отошли за ближайшие деревья и уселись на поваленный ствол. Лучше бы было забраться подальше в чащу, но, когда первая эйфория прошла, Алиса тоже поняла, что едва стоит на ногах. Оставалось надеяться на чудо. И оно произошло: клиника продолжала оставаться темной, а погоня все не показывалась.

«Интересно, почему? Знать бы, что там происходит», – думала Алиса, жадно вдыхая холодный осенний воздух, пахнущий хвоей и прелой листвой.

* * *

Итак, хозяин был мертв, причем умер такой страшной смертью, которую Гуттаперчевый, не знакомый с понятием гуманизма, все же не пожелал бы злейшему врагу. Значит, нужно схватить мать и бежать из лаборатории подальше, пока их не настигли те, кого хозяин считал безобидным и безропотным материалом. Что делать с матерью, можно решить и потом.

Обдирая в спешке колени и локти, карлик выбрался из вентиляционной отдушины и словно провалился в глубокую темную яму. Было абсолютно темно, хоть глаз выколи. Вероятно, во время свалки в комнате управления замкнуло, и резервное освещение вырубилось.

Он прислушался. Из левого коридора доносился глухой рев. Значит, идти нужно куда угодно, только не туда. Справа звала на помощь молоденькая медсестричка, испугавшаяся темноты. Карлик проскользнул мимо нее не останавливаясь. Скорее всего, еще немного – и на нее наткнется клокочущая, опьяненная пролитой кровью толпа мутантов. Бедная дурочка обречена, но не тратить же драгоценные секунды на ее спасение?..

Цирковая выучка, помогавшая ему и на арене, и в делах, которые он выполнял для профессора, сослужила добрую службу и в этот раз. Преодолев несколько коридоров и разминувшись с мечущимися в беспорядке служащими клиники, карлик добрался до нужной двери.

Мать находилась в комнате. Он ощутил ее присутствие ясно, как ощущают животные, и внутренности в животе вдруг свернулись тугой пружиной. Она – та, которая была виновата во всех его горестях, которая виновата во всем, находилась совсем рядом, всего в паре шагов.

Сколько же раз он убивал ее! Убивая Моник или других женщин, он всегда представлял на их месте именно ее. Она олицетворяла для него весь ненавистный, отвергнувший его мир. Она стала для него всем его миром, если бы только по-настоящему пожалела его, попыталась приблизиться, понять…

С раздувающимися ноздрями Гуттаперчевый подошел к кровати. Женщина, услышавшая шаги, попыталась отползти, но он не позволил. Забыв об опасностях, забыв обо всем на свете, он стоял над ней, и вопрос – самый важный в его никчемной жизни – царапал гортань, вырываясь наружу.

– Почему ты это сделала? – прохрипел наконец он.

Она молчала.

– Почему?! Отвечай же!

Он изо всей силы ударил ее по лицу, а потом вдруг вспомнил, что, должно быть, она не может говорить. Пошарив рукой, карлик обнаружил кляп и вытащил его.

Женщина тихо заскулила.

– Почему ты это сделала? – медленно и страшно повторил Гуттаперчевый.

– Я… – всегда элегантная и невозмутимая помощница профессора Ланского захлебывалась в рыданиях, – мне было нужно оставаться молодой! Он любил меня, а потом отвернулся от меня, нашел себе другую, моложе! Я не могла его отдать! Мне нужен был еще один шанс!

Она снова зашлась в рыданиях.

Карлик и не представлял, кто такой этот «он», в угоду которому Гуттаперчевый появился на свет и стал игрушкой профессора. Всю свою жизнь, несмотря ни на что, он подсознательно ожидал, что его мать, как и эта Моник, приехавшая за сыном из далекой Франции, мучается своим поступком, ищет и не может найти искупления, что она упадет перед ним на колени, попросит прощения, обнимет, согрев замерзшее сердце своей любовью… Да, Кати была иногда добра к нему, но не слишком – не больше, чем к комнатной собачке, да нет, ту же противную громкоголосую собаку Олега Волкова холили и любили больше, чем его.

– Ты последняя дрянь! – он снова ударил рыдающую женщину по лицу, та вздрогнула и резко замолчала.

– Развяжи меня, – попросила она, протягивая связанные руки. – Где Ланской? Мне нужно срочно к нему, чтобы предупредить…

– Ланской?! – прервал ее карлик и дико расхохотался. – Ну что же, если ты, дорогая мамочка, и вправду хочешь к нему, могу тебе это устроить!..

Она почувствовала в его словах какой-то подвох, поэтому напряглась.

– Я не вижу тебя, Гуттаперчевый, – позвала она, – но знаю, что ты меня не обидишь. Профессор тебя мучил, так что давай его бросим. Уйдем отсюда вдвоем – только ты и я! Я не могла заботиться о тебе из-за него… Теперь всё пропало, но у нас еще может быть настоящая семья.

Она лгала. Он чувствовал это всем своим инстинктом дикого животного, которым, в общем-то, и был. Она лгала, и эта ложь ранила его сильнее, чем удары плетки, чем сломанная на манеже рука – больше всего на свете. Именно в этот момент карлик понял, что у него никогда не будет дома – о котором Гуттаперчевый даже не мечтал, но все же лелеял этот образ в подсознании как раз рядом с образом раскаявшейся рыдающей матери.

Реальность оказалась самой жестокой насмешкой над всеми его потаенными иллюзиями.

И тогда он ударил женщину ножом в горло, протыкая насквозь произносимые ею лживые слова, и снова бил и бил, слыша, как она хрипит и захлебывается кровью. Он бил, пока это жалкое тело продолжало еще трепыхаться.

Когда все закончилось, Гуттаперчевый, тяжело и со свистом дыша, оторвался от уже безжизненного тела и вытер ладонью обильный пот, катившийся по лбу. И вдруг понял, что не один. В комнату толпой вливались мутанты – оказывается, они уже успели добраться сюда так быстро. От них до одурения пахло кровью и нечистотами.

Кто-то толкнул Гуттаперчевого, и в мгновение ока тот оказался окружен плотной шевелящейся массой. Вот, значит, и смерть. Карлик знал, что эта дама с остро отточенной косой недолго будет ходить мимо, но не ожидал, что она окажется столь жестока. Ну что же, он сам виноват – забыл об опасности, потерял бдительность… Да и смысла в дальнейшем существовании больше не было. Все, ради чего он жил, исчезло, потеряло смысл.

Карлик закрыл глаза. Он и не собирался сопротивляться.

Гуттаперчевый не знал, сколько времени прошло, когда вдруг понял, что остался в комнате один. Мутанты ушли, не тронув его. Но почему? И тут он догадался. И от этой догадки страшный вопль вырвался из его глотки. Карлик упал на колени, выл и рвал на себе волосы.

Мутанты не тронули его потому, что признали за своего. Потому что на подсознательном, животном уровне сочли полностью подобным себе.

И это было по-настоящему страшно.

Перестав выть, он медленно поднялся на ноги и побрел по коридору, уже без всяких мыслей, и ноги сами вынесли его к выходу. Жизнь потеряла всякий смысл. Рука машинально нашарила пистолет. Карлик снял оружие с предохранителя.

* * *

– Надо идти. Уже светает, – Олег поднялся и протянул руку Алисе, а потом отцу. – Дольше здесь находиться небезопасно. Не понимаю, почему за нами не было погони?

– Похоже, они там еще не управились, – Алиса посмотрела на темное и кажущееся сейчас особо зловещим здание клиники. – Но ты прав, лучше поспешить.

Девушка, кутаясь в теплое пальто, от которого остро пахло лекарствами, оглянулась на Квазимодо.

– Можешь отпустить санитара, – попросила она малыша.

Но санитар, поняв, о чем речь, поспешно помотал головой.

– Не прогоняйте меня, – попросил он, смешно сложив на груди огромные сильные руки. – Позвольте уйти с вами! Профессор никогда меня не простит!

Алиса вопросительно взглянула на Олега. Все как-то сразу признали, что именно он – глава их маленького отряда, и решение принимать именно ему.

– Конечно, никто вас не прогоняет, – сказал парень, – но… мы пока не знаем, что можем для вас сделать. Человек, который помогал нам, убит…

Санитар пожевал губами, соображая.

– Ладно, – наконец буркнул он, – хоть до города добраться…

Алиса подумала, что их компания скорее не поможет, а только навредит – если за ними все-таки отправят погоню, но промолчала, понимая, что присутствие сильного крепкого мужчины сыграет в этом случае положительную роль: Олег слишком слаб после пережитого, не говоря уж о его отце.

– Идемте! – повторил Олег.

Они пошли, но вдруг из-за деревьев выскочил какой-то грязный, неопределенного цвета, ком и с лаем бросился к Олегу. Тот подхватил неопознанного зверя на руки, позволил вылизать себе лицо.

– Чуд! Чуд! Ты нашел меня! Какой же ты молодец! – повторял Волков, прижимая к себе щенка.

Тот был не только грязным, но и тощим. Видимо, несколько дней без хозяина дались псу нелегко, зато и радость встречи била через край.

Алиса смотрела на это улыбаясь и не чувствовала, как по щеке медленно ползет слеза.

– Чудушка, ну хватит, хватит! – пытался унять Олег бешено работающего языком пса. – Пап, это Чуд, он теперь живет с нами… Ты же не против?..

Этот вопрос означал, что Олег уже не сомневается в отце, что считает семью вновь соединившейся. Алиса перевела взгляд на Алексея Михайловича, чтобы понять, схватится ли он за новый шанс.

– Спрашиваешь! – отец Олега улыбнулся. – Такой пес на дороге не валяется. Иметь его в семье – большая удача.

…Они вышли на дорогу подальше от клиники. Солнце уже поднималось над кромкой леса, небо было безоблачным, обещая погожий день.

Но опасность пришла, откуда они не ждали. Не со стороны клиники, а оттуда, где, по словам Олега, находилась трасса, прямо на них вылетел огромный черный джип. И резко остановился, заскрипев резиной колес в уже подмерзшей осенней грязи.

Бежать было поздно.

Алиса сжала зубы. Лучше умереть, чем вернуться в клинику профессора Ланского!