Биографический пунктир

Иван Иллич родился в 1926 г. в Вене, в хорватской семье. Озадачивающее российское ухо звукосочетание «Иллич» не отчество, а фамилия. Воспитанный в строгих католических традициях, он получил высшее религиозное образование в папском Грегорианском университете в Ватикане и Зальцбургском университете, где изучал богословие, философию, историю и естествознание. Его замечательная лингвистическая одаренность служила ему всю жизнь. Он владел многими языками, от средневековой латыни и элементов санскрита до ряда современных, писал на шести: английском, немецком, французском, итальянском, португальском и испанском. В католической церкви Иллич сделал быструю карьеру, став в 28 лет монсеньером — это высокая честь, свидетельствующая о выдающихся интеллектуальных способностях и задатках. Он был направлен приходским священником в Нью-Йорк, а затем проректором католического университета в Пуэрто-Рико. В Нью-Йорке, в период массовой иммиграции пуэрториканцев, Иллич принял горячее участие в судьбе переселенцев и был глубоко потрясен этой человеческой трагедией. Он очень скоро стал любимым священником этой общины и их главным заступником, а одновременно критиком жесткого универсализма католической церкви, ее неспособности признать культурное своеобразие его прихожан и позитивное значение этого своеобразия для церкви. (Через несколько лет Второй Ватиканский собор 1962–1965 гг. и папа Иоанн XXIII признают многое из этой критики.) Консервативная верхушка церковной иерархии решительно противилась неортодоксальным идеям, да и самому влиятельному присутствию молодого священника, которого им не удавалось переспорить. Конфликт с местным епископством привел к удалению Иллича из Пуэрто-Рико. Для самого Иллича этот жизненный опыт стал мощным источником собственного взгляда на мир и самого себя. К началу 1960-х гг. Иллич начал создавать в Латинской Америке под крылом католической церкви центры межкультурного общения. Главным таким Центром (и его собственным местом жительства) стал CIDOC в Касса Бианке (Куэрнавака, Мексика). В Центре велось обучение испанскому языку и латиноамериканской культуре, проводились исследования местных культур, был создан крупнейший архив латиноамериканского христианства. Именно там Иллич разработал и проверил на практике многие из своих чрезвычайно оригинальных педагогических идей. Семинар, посвященный «институциональным альтернативам технологическому обществу», был начат тоже там. Для церкви основной функцией Центра была подготовка североамериканских священников для работы в Латинской Америке, где все больше ощущалась нехватка духовенства. Но Иллич организовал эту подготовку по-своему, в среде церковных консерваторов это вызвало глухие разговоры о «подрывной деятельности», а затем и полный запрет на участие молодых священников в программах CIDOC. С течением времени Иллич все менее соглашался с церковной иерархией. Уже работая с пуэрториканцами, он возражал против стремления церковных властей навязывать «западные» ценности другим конгрегациям и игнорировать своеобразие сложившихся там форм христианства. Иллич все чаще высказывался против бюрократизации церкви. Он был резким противником деятельности американского Корпуса Мира, в рамках которого в страны «третьего мира» направлялись молодые американцы, чтобы учить их население, как правильно жить. Молодые люди не имели никакого представления о местной культуре, бедах и заботах народа. Гроза разразилась, когда американские власти, занятые тогда борьбой против левых партизанских движений в Латинской Америке, передали в мексиканскую полицию и католическую церковь «секретную папку», обвиняя ложно Иллича в том, что он является одним из духовных отцов партизан. Мексиканские власти над этим посмеялись, но Ватикан вызвал Иллича на суд Конгрегации Доктрины Веры (современной формы инквизиции) для расследования его взглядов. Его нашли невиновным в ереси. Когда решение было объявлено, он указал судьям, что в соответствии с каноническим правом даже безвинный священник, утративший доброе имя, не может продолжать служить. Так Иллич перестал быть католическим священником. Он оставался христианином, с сильным чувством личной связи с благой вестью Христа, но отошел от официальной церкви[13].

Один период в жизни Иллича кончился, другой начался — теперь он выступил как независимый социальный философ, писатель и внештатный университетский преподаватель. Естественно, он начинает не «с чистого листа». Многое из того, о чем он писал в последующие годы, вытекало из дискуссий, начатых еще в CIDOC и Пуэрто-Рико. На мощной интеллектуальной волне конца 1960-х — начала 1970-х среди радикализма социалистов «Новой левой», так называемого «третьемирства», «богословия свободы», «экологических движений» и феминизма, голос Иллича звучал чрезвычайно убедительно и своеобразно. Его темой и мишенью стали основные институты и мифы современности. Скептицизм Иллича в отношении модернизма, прогрессивизма и роли государственных «программ развития» вызывал сильный отклик как в радикализованных университетах, так и за их пределами. Его аргументы били по монополии и контрпродуктивности индустриализованных институтов образования, энергетики и медицины. В этот период им написаны четыре книги: «Освобождение общества от школ» (Deschooling Society, 1971), «Инструменты конвивельности» (Toolsof Conviviality, 1973), «Энергия и справедливость» (Energyand Equity, 1974) и «Медицинская Немезида» (Medical Nemesis, 1976). Уже в «Инструментах конвивельности» представлен общий критический анализ ослепляющих мифов «современности», а также индустриальных и государственных решений проблем человека в современном обществе.

Иллич оказался в центре дискуссий тех дней, начатых радикальными теоретиками, такими, как Маркузе, Бэйтсон, Суизи, Лэйнг и др.[14]Своеобразие положения Иллича в этой когорте заключалось в полной невозможности отнести его в этих спорах к правым или левым. Он не был ни тем ни другим. Он не был «теологом освобождения», но и с католической церковью не был согласен. Ставя все новые вопросы и создавая новые критерии понимания и разногласий, он бросал вызов взглядам, преобладавшим в обществе в целом, обсуждая пути развития общества и проблемы выживания в нем. Однако широкое влияние Иллича (и массовый успех его книг) было неотъемлемой частью «феномена 1968 г.» — международного взрыва и манифестации радикализма, который в основном обошел Россию стороной. (Выражением его на «востоке» стала «Пражская весна» — вплоть до прихода в Прагу советских танков, разрушивших эту последнюю попытку возрождения коммунизма.)

За критикой основных институтов современной индустрии обслуживания последовали книги «К истории потребностей» (Towarda History of Needs, 1978) и «Теневая работа» (Shadow Work, 1981). Они в основном посвящены анализу того, как идея «экономики дефицита» влияет на реальную экономику. В 1982 г. выходит книга Иллича «Пол» (Gender), оспаривающая одновременно и консервативные предписания, и сверхрадикальный феминизм, и раскрывающая исторический опыт «асимметричной дополнительности» полов. И снова его мнение стоит особняком. Он вновь бросает реалистический вызов устоявшимся предубеждениям и идеологической прямолинейности. Ответом были молчание и замалчивание.

Здесь, может быть, стоит указать на поверхностность журналистского определения, рисующего Иллича неким гуру. Нынешнее ощущение крушения прежде самоочевидных допущений и идеологических догм — социальных, политических, моральных, теологических — ведет к поиску новых идолов. Для многих мир в конце 1980-х гг. перевернулся с ног на голову, вызвав не только широкое распространение цинизма, но и обращение к разного рода мистике, насаждаемой и эксплуатируемой средствами массовой информации и всяческими жуликами. Одним из проявлений этого стали поиски живых божков, все знающих и способных освободить своих последователей от болезненного переживания неопределенности. С этой целью и было перенесено из Индии слово «гуру» — оно звучит умно.

Иллич не был гуру. Своим друзьям и студентам он предлагал не окончательные ответы, а мучительные вопросы. Он никогда не ставил себя выше других, не считал свое мнение истиной в последней инстанции и не верил, что таковая вообще может существовать. Он изучал, ставил вопросы, сомневался и щедро делился результатами своих сомнений и исследований, никогда не пытаясь навязывать свои решения. Здесь уместно еще одно личное свидетельство. Едва встретившись, мы сразу не сошлись во мнениях — я никогда не принимал его антиинституционального экстремизма, его радикального анархизма. Мы были не согласны также и в других вопросах. Но эти более чем тридцать лет разногласий стали мощным фундаментом нашей дружбы и взаимного уважения. В этом он тоже не был гуру. Называть Иллича амебоподобным словом «гуру» — значит не понимать его вообще, грешить против его основных достижений. И никакого «илличизма» быть не может — он бы с ним боролся. Но не признавать его важнейших мыслей и достижений — значит обеднять себя.

В 1980-е гг. начинается очередной и несколько менее публичный период жизни Иллича. Он сам по существу не изменился, но изменился мир вокруг. Радикальная волна спала и откатилась. «Мода» на Ивана Иллича (так же как и на других светочей 1968 г.) стала ослабевать. Мода и наука сходятся нелегко, а расходятся быстро. Виноваты в этом различия в их динамике, путях, аудиториях и целях: необходимость медленного и упорного погружения в сложности мира и человеческого разума плохо сочетается с развлекательными целями средств массовой информации и формулой жизненного успеха, определяемого рынком или бюрократической карьерой. Сам Иллич едва откликался на «новые времена». Он продолжал писать и преподавать, развивать новые идеи. Например, он предпринял новое крупное исследование: изучал грамотность и ее влияние, чему и были главным образом посвящены «Алфабетизация народного мышления» (Alphabetisation of the Popular Mind, 1988, совместно с Берри Сандерс) и «Виноградники текста» (Vineyards of Text, 1993). Открытия были сделаны здесь благодаря систематическому изучению перехода от изначально устного к письменному восприятию действительности — к массовой книжной культуре, «которая на протяжении восьми столетий узаконивала становление западных схоластических институтов»[15]. На разных языках продолжали выходить его эссе и книги. Он преподавал в университетах Германии и США. Студенты и кружки друзей были его преданными слушателями и интеллектуальной средой, через которую и за пределами которой его влияние продолжалось.

Оставшаяся на столе после кончины Иллича незаконченная рукопись — это пространное интервью, в котором он обозревает всю совокупность своих работ и снова обращается к проблеме церкви и веры. Он подробно показывает, в чем христианское вероучение созвучно и в чем противоречит современным бюрократизированным и индустриализированным церкви и обществу[16]. У российской аудитории эта работа, подчеркивающая «прорыв» и исторически непреходящее значение влияния христианского вероучения на мировую и европейскую культуру, вызвала бы ассоциации с трудами отца Александра Меня[17]. Но Иллич говорит также о коррупции и утрате смысла добродетели в мире, где 350 самых богатых людей владеют такой же собственностью, как и остальная часть человечества. Среди друзей он все чаще обращался к теме, над которой работал уже многие годы: к проблеме «соразмерности» (proportionalism) в человеческом выборе и поступках, о чем говорилось выше при обсуждении этических и эстетических позиций Иллича[18].

Убеждениям и принципам Иллича довелось пройти драматичную проверку жестким жизненным выбором. Врачи обнаружили у него рак и предъявили ему альтернативу: либо операция, продлевающая жизнь на несколько лет, либо смерть в течение года. Иллич отказался от операции, которая могла вывести из строя его интеллект и противоречила его позиции в отношении недостойного и бессмысленного искусственного продления жизни. Он прожил еще четырнадцать лет, живя полноценной жизнью: работал, писал, встречался с друзьями — его существование было и активным, и творческим. Радость этой жизни была видна всем, кто видел его танцующим в день 70-летия, встречался с ним, слушал его лекции. Он умер чудным осенним днем, окруженный друзьями и исполненный далеко идущих планов и новых идей. Те, кто знал его, никогда его не забудут. Многим, кто его не знал, еще предстоит открыть его для себя.

Москва, февраль 2004 г.

Теодор Шанин

Профессор социологии Манчестерского университета, академик РАСХН, ректор Московской высшей школы социальных и экономических наук