Черный человек» С. Есенина как реквием самому себе.

История создания поэмы «Чёрный человек» многое говорит о произведении. По свидетельству некоторых современников, первоначальный вариант был длиннее и отличался ещё большим трагизмом. Супруга поэта Софья Толстая-Есенина говорила о том, как он читал поэму сразу после написания: «Казалось, разорвётся сердце». Неизвестно, что побудило Есенина уничтожить черновые наброски и оставить сокращённый вариант, однако и он поражает своей депрессивной силой.

Первое прочтение оставляет почти болезненное впечатление: попытки воспалённого сознания проанализировать себя, раздвоение личности, алкогольный бред. Но работа над поэмой длилась долго, «Чёрный человек» — это не поток мыслей, хлынувших в одночасье на бумагу. Замысел возник ещё во время зарубежных поездок Есенина, где он, до исступления любивший родную землю, не мог не чувствовать себя чужим и ненужным. И чёрная меланхолия, к тем дням всё чаще одолевавшая поэта, усиливала это ощущение и дарила страшное вдохновение.

Год завершения поэмы — 1925 — это последний год жизни Есенина. Такого искреннего, пугающего своей мрачностью самоанализа не найти в русской поэзии, и только предчувствие окончания жизненного пути способно подарить произведению столь депрессивные краски.

В начале поэмы стоит обращение «Друг мой, друг мой», такое же, как в его последнем стихотворении, созданном перед смертью. И читатель сразу, ещё во вступлении, оказывается вовлечённым в действие поэмы, будто на самом деле слушая исповедь друга. Герой поэмы не щадит себя и с первых строк признаётся, что причиной душевной болезни, прихода «чёрного человека» может быть алкоголь, а дальше говорит и о собственной распущенности, и о самообмане. И это не картинное покаяние, а простое признание, которое заставляет искренне жалеть такого человека.

Болезненная метафора «Голова машет ушами, как крыльями птица», и ей «на шее ноги маячить больше невмочь», отсылает к суицидальным мыслям, и следующий дальше рефрен «чёрный человек» нагнетает настроение до предела, подготавливая к его появлению. Всё, пришёл! Садится на кровать… и дальше — россыпь неприятных, усиливающих мрачное настроение слов: «мерзкой», «гнусавя», «усопшим», «тоска», «страх».

Прямая речь «чёрного человека», этого пугающего второго «я» героя поэмы, воспринимаются как откровение, признание в том, что душа пытается скрыть от самой себя. Не только поругание, но и похвала: «авантюрист самой лучшей марки», «поэт с ухватистой силою»… и дальше едкая насмешка — о «женщине сорока с лишним лет, скверной девочке, его милой». Герой слушает, не перебивая, а чёрный человек объясняет жизнь поэта и раскрывает её самообман: в тоске и унынии изо всех сил казаться улыбчивым и простым, и пытаться выдавать это за счастье. Здесь его речь всё же прерывается: лирический герой отказывается признавать в жутковатом портрете себя! И чёрный человек, глядя в упор, хочет назвать его жуликом и вором, но — пауза, страшный гость исчезает.

Вторая часть поэмы начинается с повтора начальной тоскливой строфы, но дальнейшее описание довольно спокойное. Тихий зимний пейзаж, ночь, герой никого не ждёт, стоя у окна… И вдруг снова подкрадывается жуть: «зловещая птица», «деревянные всадники», и — «опять этот чёрный на кресло моё садится», теперь описанный более чётко, в цилиндре и сюртуке. Повторяется обличение героя, россыпь слов «подлец», «ненужно», «глупо», «дохлая томная лирика». В кульминации поэмы чёрный человек нападает на самое важное, на суть вдохновения и поэзии. «Как прыщавой курсистке длинноволосый урод говорит о мирах, половой истекая истомою», — это прямое оскорбление и унижение! И чтобы уж не осталось никаких сомнений в том, кого имеет в виду незваный гость, следует точное описание: «мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами… стал он взрослый, к тому ж поэт». И герой не выдерживает: взбешённый, разъярённый, бросает трость «прямо к морде его, в переносицу»…

Далее — короткая и драматичная развязка, при первом прочтении поражающая читателя неожиданностью. «Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало…» Две детали: цилиндр, который был надет на «чёрном человеке», и зеркало несомненно указывают, что страшный разговор герой вёл с самим собой. И сразу картина обличения, порицания становится ещё более трагичной: как, сознавая всё это и старательно пряча от себя, можно было не сойти с ума и продолжать писать?!

Необыкновенно ценной становится поэма — откровенное признание Есенина, близок и понятен становится и он сам. И даже его трагическая гибель предстаёт в другом свете, после прочтения «Чёрного человека» — реквиема поэта самому себе.

1.Особенности развития литературного процесса XX века.

Конец XIX — начало XX вв. стали временем яркого расцвета русской культуры, ее " серебряным веком" (" золотым веком" называли пушкинскую пору). В науке, литературе, искусстве один за другим появлялись новые таланты, рождались смелые новации, состязались разные направления, группировки и стили. Вместе с тем культуре " серебряного века" были присущи глубокие противоречия, характерные для всей русской жизни того времени.

Стремительный рывок России в развитии, столкновение разных укладов и культур меняли самосознание творческой интеллигенции. Многих уже не устраивали описание и изучение зримой реальности, разбор социальных проблем. Притягивали вопросы глубинные, вечные — о сущности жизни и смерти, добре и зле, природе человека. Ожил интерес к религии; религиозная тема оказала сильнейшее влияние на развитие русской культуры начала XX века.

Однако переломная эпоха не только обогащала литературу и искусство: она постоянно напоминала писателям, художникам и поэтам о грядущих социальных взрывах, о том, что может погибнуть весь привычный уклад жизни, вся старая культура. Одни ждали этих перемен с радостью, другие — с тоской и ужасом, что вносило в их творчество пессимизм и надрыв.

На рубеже XIX и XX вв. литература развивалась в иных исторических условиях, чем прежде. Если искать слово, характеризующее важнейшие особенности рассматриваемого периода, то это будет слово " кризис". Великие научные открытия поколебали классические представления об устройстве мира, привели к парадоксальному выводу: " материя исчезла". Новое видение мира, таким образом, определит и новое лицо реализма XX в., который будет существенно отличаться от классического реализма предшественников. Также сокрушительные последствия для человеческого духа имел кризис веры (" Бог умер! " — воскликнул Ницше). Это привело к тому, что человек XX века все больше стал испытывать на себе влияние безрелигиозных идей. Культ чувственных наслаждений, апология зла и смерти, воспевание своеволия личности, признание права на насилие, обернувшееся террором — все эти черты свидетельствуют о глубочайшем кризисе сознания.

В русской литературе начала XX века будут чувствоваться кризис старых представлений об искусстве и ощущение исчерпанности прошлого развития, будет формироваться переоценка ценностей.

Обновление литературы, ее модернизация станут причиной появления новых течений и школ. Переосмысление старых средств выразительности и возрождение поэзии ознаменуют наступление " серебряного века" русской литературы. Термин этот связывают с именем Н. Бердяева, употребившего его в одном из выступлений в салоне Д. Мережковского. Позже художественный критик и редактор " Аполлона" С. Маковский закрепил это словосочетание, назвав свою книгу о русской культуре рубежа столетий " На Парнасе серебряного века". Пройдет несколько десятилетий и А. Ахматова напишет " …серебряный месяц ярко / Над серебряным веком стыл".

Хронологические рамки периода, определяемого этой метафорой, можно обозначить так: 1892 — выход из эпохи безвременья, начало общественного подъема в стране, манифест и сборник " Символы" Д. Мережковского, первые рассказы М. Горького и т.д.) — 1917 год. По другой точке зрения, хронологическим окончанием этого периода можно считать 1921—1922 годы (крах былых иллюзий, начавшаяся после гибели А. Блока и Н. Гумилева массовая эмиграция деятелей русской культуры из России, высылка группы писателей, философ и историков из страны).

Русская литература XX века была представлена тремя основными литературными направлениями: реализмом, модернизмом, литературным авангардом. Схематично развитие литературных направлений начала века можно показать следующим образом:

Схема: Литературные направления в XX веке

Представители литературных направлений

Старшие символисты: В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Ф.К. Сологуб и др.

Мистики—богоискатели: Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, Н. Минский.

Декаденты—индивидуалисты: В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, Ф.К. Сологуб.

Младшие символисты: А.А. Блок, Андрей Белый (Б.Н. Бугаев), В.И. Иванов и др.

Акмеизм: Н.С. Гумилев, А.А. Ахматова, С.М. Городецкий, О.Э. Мандельштам, М.А. Зенкевич, В.И. Нарбут.

Кубофутуристы (поэты " Гилеи"): Д.Д. Бурлюк, В.В. Хлебников, В.В. Каменский, В.В. Маяковский, А.Е. Крученых.

Эгофутуристы: И. Северянин, И. Игнатьев, К. Олимпов, В. Гнедов.

Группа " Мезонин поэзии": В. Шершеневич, Хрисанф, Р. Ивнев и др.

Объединение " Центрифуга": Б.Л. Пастернак, Н.Н. Асеев, С.П. Бобров и др.

Одним из интереснейших явлений в искусстве первых десятилетий XX века было возрождение романтических форм, во многом забытых со времен начала прошлого столетия. Одну из таких форм предложил В.Г. Короленко, чье творчество продолжает развиваться в конце XIX и первые десятилетия нового века. Иным выражением романтического стало творчество А. Грина, произведения которого необычны своей экзотичностью, полетом фантазии, неискоренимой мечтательностью. Третьей формой романтического явилось творчество революционных рабочих поэтов (Н. Нечаева, Е. Тарасова, И. Привалова, А. Белозерова, Ф. Шкулева). Обращаясь к маршам, басням, призывам, песням, эти авторы поэтизируют героический подвиг, используют романтические образы зарева, пожара, багровой зари, грозы, заката, безгранично расширяют диапазон революционной лексики, прибегают к космическим масштабам.

Особую роль в развитии литературы XX века сыграли такие писатели, как Максим Горький и Л.Н. Андреев. Двадцатые годы — сложный, но динамичный и творчески плодотворный период в развитии литературы. Хотя многие деятели русской культуры оказались в 1922 году выдворенными из страны, а другие отправились в добровольную эмиграцию, художественная жизнь в России не замирает. Наоборот, появляется много талантливых молодых писателей, недавних участников Гражданской войны: Л. Леонов, М. Шолохов, А. Фадеев, Ю. Либединский, А. Веселый и др.

Тридцатые годы начались с " года великого перелома", когда резко были деформированы основы прежнего российского жизнеустройства, началось активное вмешательство партии в сферу культуры. Арестовываются П. Флоренский, А. Лосев, А. Воронский И Д. Хармс, усилились репрессии против интеллигенции, которые унесли жизни десятков тысяч деятелей культуры, погибли две тысячи писателей, в частности Н. Клюев, О. Мандельштам, И. Катаев, И. Бабель, Б. Пильняк, П. Васильев, А. Воронский, Б. Корнилов. В этих условиях развитие литературы происходило чрезвычайно затрудненно, напряженно и неоднозначно.

Особо рассмотрение заслуживает творчество таких писателей и поэтов, как В.В. Маяковский, С.А. Есенин, А.А. Ахматова, А.Н. Толстой, Е.И. Замятин, М.М. Зощенко, М.А. Шолохов, М.А. Булгаков, А.П. Платонов, О.Э. Мандельштам, М.И. Цветаева.

Священная война, начавшаяся в июне 1941 года, выдвинула перед литературой новые задачи, на которые сразу же откликнулись писатели страны. Большинство их оказалось на полях сражений. Более тысячи поэтов и прозаиков вступили в ряды действующей армии, став прославленными военными корреспондентами (М. Шолохов, А. Фадеев, Н. Тихонов, И. Эренбург, Вс. Вишневский, Е. Петров, А. Сурков, А. Платонов). Произведения различных родов и жанров включились в борьбу с фашизмом. На первом месте среди них была поэзия. Здесь надо выделить патриотическую лирику А. Ахматовой, К. Симонова, Н. Тихонова, А. Твардовского, В. Саянова. Прозаики культивировали свои самые оперативные жанры: публицистические очерки, репортажи, памфлеты, рассказы.

Следующим крупным этапом в развитии литературы века был период второй половины XX века. В пределах этого большого отрезка времени исследователи выделяют несколько относительно самостоятельных периодов: позднего сталинизма (1946—1953 гг.); " оттепели" (1953—1965 гг.); застоя (1965—1985 гг.), перестройки (1985—1991 гг.); современных реформ (1991—1998 гг.) Литература развивалась в эти очень разные периоды с большими трудностями, испытывая попеременно ненужную опеку, губительное руководство, командный окрик, послабление, сдерживание, преследование

2. Литературные группировки 1920-1930 гг.: «Кузница», «Перевал».

«Кузница» — московское литературное объединение, существовавшее в 1920—1932 (с 1928 как структурное подразделение ВОАПП).

Первоначально объединение «Кузница» состояло из пролетарских писателей, вышедших в январе 1920 из Пролеткульта. Среди них были С. Обрадович, М. Герасимов, В. Александровский, Г. Санников. Позже к ним присоединились С. Родов, В. Кириллов, Н. Полетаев, В. Казин, И. Филипченко, Г. Никифоров, Ф. Васюнин (Каманин). В мае 1920 они основали журнал «Кузница» (выходил до 1922) и в декабре 1920 избрали это название для своей группы.

Группа с самого начала противопоставила себя дореволюционным литературным направлениям и школам — символизму, футуризму, имажинизму. Участники «Кузницы» в своих Манифестах объявляли примат классовой, пролетарской литературы, отход в поэзии от «буржуазного» содержания, сжатого формальными рамками стиха, к точному выражению пролетарского духа. Художник-пролетарий объявлялся медиумом своего класса. Риторика выступлений «Кузницы» была весьма идеологизированной. При этом они не признавали руководство развитием культуры со стороны партии. Писатели «Кузницы» отвергали НЭП, объявляя эту политику изменой принципам Мировой Революции.

Группа претендовала на ведущую роль в деле развития новой пролетарской культуры, по её инициативе был созван I Всероссийский съезд пролетарских писателей (18—21 октября 1920 года). Съезд учредил ВАПП и избрал её правление, больше чем наполовину состоящее из членов «Кузницы».

Однако с 1923 года для группы начинается период расколов и упадка. В декабре 1922 года из «Кузницы» вышли Родов, Дорогойченко и Малашкин, чтобы организовать новое объединение пролетарских писателей, «Октябрь», которое уже вскоре вытеснило «Кузницу» с лидирующих позиций. В ноябре 1923 группу покинули Герасимов и Кириллов (они вышли также из партии). К этому времени председателем правления «Кузницы» становится Г. Якубовский, в руководство входят прозаики Ф. В. Гладков, В. Бахметьев, Н. Ляшко, П. Низовой, А. С. Новиков-Прибой.

В 1924 «Кузница» создала своеобразный блок с «Перевалом» А. К. Воронского, проведя совместную конференцию против МАПП. Однако уже в начале 1925 года резко поменяла позицию, выступив на стороне МАПП во Всесоюзной конференции пролетарских писателей. В 1928 была предпринята попытка создать массовую организацию, способную конкурировать с РАПП, все региональные группы реорганизованы во Всесоюзное общество пролетарских писателей «Кузница». В 1929 году шла непримиримая война с РАПП, из которой последняя вышла победителем. В декабре 1929 Центральный совет «Кузницы» заявил о готовности капитулировать на определённых условиях. При обсуждении этих условий в конце 1930 года «Кузница» раскололась на две части: Московскую центральную группу «Кузница» во главе с Бахметьевым и «Новую Кузницу» во главе с И. Жигой. Обе части вступили в РАПП (после чистки) на правах творческих группировок.

Собрания «Кузницы» проходили по четвергам в Староконюшенном переулке, дом 33. На эти встречи приглашались участники других московских литературных групп. В 1920-е годы объединение издавало журналы «Кузница», «Журнал для всех», «Рабочий журнал», «Пролетарский авангард».

«ПЕРЕВАЛ» — лит-ая группировка 1923—1932. Организована под руководством А. Воронского при журн. «Красная новь». Первоначально объединяла литературный (главным образом поэтический) молодняк (М. Светлов, М. Голодный, А. Ясный и др.), отколовшийся

от «Молодой гвардии» и «Октября». Вскоре в «Перевал» вошли писатели: прозаики — А. Малышкин, И. Катаев, В. Губер, Н. Зарудин, М. Барсуков, Л. Завадовский, Н. Смирнов, М. Пришвин, Н. Огнев, А. Веселый, А. Караваева, П. Ширяев, А. Платонов, И. Евдокимов, Р. Акульшин, А. Перегудов, М. Вихрев, В. Ряховский, П. Павленко, А. Новиков, П. Слетов и другие; поэты — Д. Семеновский, Н. Тарусский, Н. Дружинин, П. Наседкин, Б. Ковылев, Н. Дементьев, Е. Эркин и др.; критики — А. Лежнев, Д. Горбов, С. Пакентрейгер, Н. Смирнов, Н. Замошкин и другие. На почве идейного расхождения с группой рано вышли из «П.» М. Светлов, А. Караваева, Н. Огнев, А. Веселый. В связи с ростом политической сознательности советских писателей, творческим подъемом литературы и окончательным разоблачением реакционной сущности платформы «П.» отход от «Перевала» сделался массовым. Продукция группы опубликовывалась в журн. «Красная новь», «Новый мир», в сборниках «П.» (1—8, последние два сборника носят название «Ровесники»).

«П.» боролся с пролетарской лит-рой и критикой, исходя из троцкистского отрицания пролетарской культуры. Творчество пролетарских и близких пролетариату писателей оценивалось «П.» как «бескрылый бытовизм», «примитивное направленчество», «красная халтура». «П.» задачей творчества ставил «раскрытие внутреннего мира» и «его новое эстетическое оформление». Художественное творчество перевальцы толковали откровенно-идеалистически как некий сверхразумный, интуитивный, стихийно-эмоциональный, в основном подсознательный процесс. Сам художник представлялся некоею исключительной личностью, не связанной с практикой своего класса. В основу подлинного, «органического» искусства полагались «непосредственные», «первоначальные», «детские» впечатления. «Древность» Н. Зарудина, «Мастерство» П. Слетова — характерные произведения «Перевала». Творчеству «П.» свойственны созерцательность, пассивное воспроизведение явлений, без проникновения в подлинную правду действительности, наоборот, с искажением этой правды. Неисторический, внеклассовый, «гуманистический» подход к действительности неоднократно приводил перевальцев в их творчестве к примиренчеству по отношению к классовому врагу («Молоко» Ив. Катаева).

Творческие лозунги:

«искренности творчества» (даже если это противоречит партийной дисциплине)

«моцартианства», под которым подразумевалось творчество по вдохновению, по наитию

«нового гуманизма»

«Перевал» признавал роль «социального заказа», вы­ступая, однако, за право писателя на «выбор темы по своему усмотрению».

Группу резко критиковали в рапповской печати за якобы реакционность и увод писателей в сторону от задач современности, неисторический, внеклассовый подход, вплоть до примиренчества по отношению к классовому врагу, более того, сочли, что «Перевал» боролся с пролетарской литературой и критикой, исходя из троцкистского отрицания пролетарской культуры.

«Перевал» позднее других литературных групп реагировал на постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» и подал заявление о роспуске группы только на первом пленуме Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября — 3 ноября 1932).

3. Литературные группировки 1920-1930 гг.: «ЛЕФ», «Серапионовы братья».

ЛЕФ (ЛЕВЫЙ ФРОНТ ИСКУССТВ) – литературная группа, возникшая в конце 1922 в Москве и существовавшая до 1929. Возглавлял ЛЕФ В.Маяковский. Членами группы были писатели и теоретики искусства Н.Асеев, С.Третьяков, В.Каменский, Б.Пастернак (порвал с Лефом в 1927), А.Крученых, П.Незнакмов, О.Брик, Б.Арватов, Н.Чужак (Насимович), С.Кирсанов (начинал в Юго-Лефе, с центром в Одессе), В.Перцов, художники – конструктивисты А.Родченко, В.Степанова, А.Лавинский и др. Близок к Лефу был В.Шкловский, тогда теоретик ОПОЯЗа (Общество изучения поэтического языка).

Леф, по мнению его создателей, – новый этап в развитии футуризма. («Леф – есть объединение работников левого фронта, ведущих свою линию от старых футуристов», Маяковский; «Мы, „Лефы“ ведем свое начало от „Пощечины общественному вкусу“», Третьяков; «Мы – футуристы», Брик). Теоретики Лефа утверждали, что футуризм есть не просто определенная художественная школа, а общественное движение. «Желтая кофта» рассматривалась ими как своеобразный прием борьбы с буржуазным бытом. Футуристические требования революции художественной формы мыслились не как смена одной литературной системы другой, а как часть общественной борьбы футуристов. «Удар по эстетическому вкусу был лишь деталью общего намечавшегося удара по быту… Пропаганда нового человека, по существу, является единственным содержанием произведений футуристов» (Третьяков). Наиболее рьяные приверженцы футуризма прямо соотносили его с марксизмом. «Футуризм (революционное искусство) так же, как и марксизм (революционная наука) предназначен по своей природе питать революцию», – утверждал Н.Горлов, один из лефовских теоретиков. После октября 1917 футуристы пересмотрели свой «инвентарь»: выбросили «желтые кофты», устрашающие маски – все, что было рассчитано на эпатаж старого общества. Авторы лозунга «стоять на глыбе слова „мы“ среди моря свиста и негодования» теперь заявляют, что с радостью растворят свое «маленькое „мы“ в огромном „мы“ коммунизма».

«Искусство – это нарушение шаблона», – так понимали сущность искусства футуристы до революции. В лефовские же времена выясняется, что дело было в том, что «шаблоном», «болотом» являлась дореволюционная действительность, которую и надо было всячески «нарушать». Теперь, после Октября – «практическая действительность» стала «вечно текущей, изменяющейся». Таким образом, полагали теоретики Лефа, была уничтожена вековая грань между искусством и действительностью. Теперь стало возможным принципиально новое искусство – «искусство-жизнестроение». «Сама практическая жизнь должна быть окрашена искусством», – утверждает один из ведущих теоретиков Лефа Третьяков. Живопись – это «не картина, а вся совокупность живописного оформления быта», театр должен превратиться в «режиссирующее быто-начало» (понятие достаточно туманное, но лефовцы, как и футуристы, мало заботились о ясности и доступности изложения), литература должна была сделать любой речевой акт произведением искусства. Растворившись в практической жизни, искусство отменит разделение общества на творцов и потребителей, считали деятели ЛЕФа. «Масса радостно и вольно вдвигается в процесс творчества», – утверждал Н.Чужак.

Даже самые ортодоксальные лефовцы рассматривали теорию «искусства-жизнестроения» как программу-максимум. В качестве же программы-минимум предлагалось «искусство – делание вещи» или иначе «производственное искусство». Невозможно определить этот термин сколько-нибудь точно. Все лефовцы понимали его по-своему. Однако слово «производственное» рядом со словом «искусство» грело их сердца всех. (И не только лефовцев, почти все официальные эстетики первых послереволюционных лет связывали дальнейшее развитие искусства с развитием производства). Стать ближе к производству, найти свое место «в рабочем строю» – это одна сторона дела. Не менее, а быть может, и более важно было другое: «производственное искусство» – искусство рациональное, оно создается не по вдохновению, а «по чертежам, деловито и сухо». Показательна сама «литературоведческая» терминология Лефа: не «творить», а «делать» (Как делать стихи – название известной статьи Маяковского), не «создавать», а «обрабатывать слова», не «художественное произведение», а «обработанный материал», не «поэт» или «художник», а «мастер». Наконец, «производственное искусство» было чуждо такому пережитку буржуазного искусства, как психологизм (в терминологии лефовцев «психоложество»). «Человек для нас ценен не тем, что он переживает, а тем, что он делает», – писал Брик.

Именно в лефовской среде родился и другой, гораздо более распространенный термин – «социальный заказ», вскоре взятый на вооружение многими критиками и литературоведами 1920-х. Это понятие было нарочито противопоставлено «идеалистическому» представлению о свободной воле художника. (Мы не жрецы-творцы, а мастера-исполнители социального заказа). Разумеется, лефовцы, «работники левого революционного искусства», собирались выполнять «социальный заказ» пролетариата.

Если художник есть только мастер-исполнитель «социального заказа» определенного класса определенной эпохи, то тогда, естественно, искусство прошлых эпох есть достояние прошлого. Кроме того, по мнению лефовских теоретиков, все старое искусство занималось «бытоотражательством», тогда как революционное искусство было призвано преобразовывать жизнь. «Пролетариат не может и не будет реставрировать художественные формы, служившие органическими орудиями изжитых исторических социальных систем», – с гордостью заявлял Б.Арватов.

На первый взгляд, подобные теории были продиктованы футуристическим прошлым лефовцев с их призывами сбросить Пушкина с корабля современности. Но вопрос о переоценке классического наследия поднимался не только «левыми» деятелями культуры, дискуссия об отношении к классике в периодике 20-х практически не прекращалась. «Новое время – новые песни» – эта поговорка стала основным творческим принципом многих советских писателей. А лефовцы любили свое время и всячески стремились быть полезными.

Именно это стремление и породило теорию искусства-жизнестроения, призванную расширить рамки традиционного художественного творчества. Но ее реальные воплощения – «производственное искусство» (понимать ли термин как прикладные виды искусства: плакат, агитка и т. д. или как процесс «делания вещи») и «социальный заказ», напротив, безмерно сужают возможности и цели искусства. Такова парадоксальная судьба едва ли не всех лефовских теорий.

В конце 20-х теория «искусства-жизнестроения» была почти забыта, на смену ей пришла теория «литературы факта». Правда, лефовцы постоянно подчеркивали, что «литература факта» – это вовсе и не теория, а реально существующее явление, поддерживаемое ими. И в этом была доля правды.

«СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ» — Объединение писателей (прозаиков, поэтов и критиков), возникшее в Ленинграде 1 февраля 1921. Название его заимствовано из цикла новелл немецкого романтика Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья», в к-рых описывается лит-ое содружество имени пустынника Серапиона. Членами объединения были: Л. Лунц, И. Груздев, М. Зощенко, В. Каверин, Н. Никитин, М. Слонимский, В. Шкловский, Вл. Певзнер, Е. Полонская, К. Федин, Н. Тихонов, Вс. Иванов.

В своих декларациях объединение в противовес принципам пролетарской лит-ры подчеркивало свою аполитичность. Наиболее полно позиции «С. б.» выражены в декларативной статье «Почему мы Серапионовы братья» («Литературные записки», 1922, № 3), подписанной Л. Лунцем, в к-рой на вопрос «С кем же вы, Серапионовы братья? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции?» было ответом: «Мы с пустынником Серапионом». М. Зощенко прямо заявлял: «С точки зрения партийных я беспринципный человек... Я не коммунист, не монархист, ни эс-эр, а просто русский» (там же). «С. б.» в ряде статей выступили против идейности в искусстве («Мы пишем не для пропаганды», декларировал Л. Лунц), отстаивая старый тезис идеалистической эстетики о незаинтересованности эстетического наслаждения. Позиции объединения отражали идеологию растерявшейся мелкобуржуазной интеллигенции после октябрьского переворота. Идейным и художественным руководителем «С. б.» был Е. Замятин (см.). Опубликованные декларации и альманах «Серапионовы братья» (П., «Алконост», 1922) вызвали оживленную дискуссию. В выступлениях В. М. Фриче, В. Полянского, П. С. Когана и др. была обнажена реакционная основа деклараций «С. б.», враждебной пролетарской идеологии, и смысл их нарочитой аполитичности.

Но уже с самого возникновения объединение не было однородным ни по политическим ни по лит-ым симпатиям его членов. Между декларациями и творческой практикой большинства «С. б.» наблюдалось противоречие. Если часть «братьев» стремилась целиком осуществить изложенные выше принципы, то другие — с начала творческого пути пытались осознать подлинное значение процессов советской действительности. Так, Вс. Иванов (см.) публикует повесть «Бронепоезд № 14—69» («Красная новь», 1922, кн. 6) и другие произведения партизанского цикла, революционная суть к-рых несомненна. Не соответствовали декларациям «С. б.» творческие устремления Н. Тихонова (см.), целый ряд стихотворений к-рого («Баллада о синем пакете», «Баллада о гвоздях» и др.) вошел в железный фонд советской революционной поэзии, а поэма «Сами» явилась одним из лучших

произведений, посвященных Ленину. Большие общественные проблемы поднимались и в произведениях К. Федина (см.), Н. Никитина (см.), М. Слонимского (см.) Принципиально различными были и стилистические особенности творчества «братьев». Так, Каверин, Зощенко стремились к объективистскому показу действительности, в то время как напр. уже в ранних произведениях Вс. Иванова ярко сказывается увлеченность автора пафосом партизанской борьбы против белых. Чуждой оказалась ряду «серапионовцев» и ориентация на западную сюжетную прозу (Дюма, Стивенсон, Кетнер, Конан-Дойль), провозглашенной в статье Л. Лунца «На Запад» («Беседы», 1923, № 3). В то время как так наз. «западное крыло» объединения (Л. Лунц, В. Каверин, М. Слонимский) в центр внимания ставило авантюрный остро-сюжетный жанр — «западную новеллу», «восточное крыло объединения» (М. Зощенко, Вс. Иванов и др.) работало над бытовым рассказом, используя фольклорный материал. Характерно, что отсутствие единства литературно-политических и творческих принципов «С. б.» вызвало резкое недовольство Е. Замятина, указавшего, что почти все «С. б.» «сошли с рельс и поскакивают по шпалам» («Литературные записки», 1922, № 1). Пестроту идеологических убеждений вынужден был признать Л. Лунц, писавший — «у каждого из нас есть идеология, есть и политические убеждения, каждый хату свою в свой цвет красит», и с горечью констатировавший наличие у них «идеологических расхождений». С 1923—1924 Объединение начало хиреть, а в 1926 совсем прекратило свои собрания.

Победы, одержанные партией и пролетариатом Советского Союза и рост успехов социалистического строительства оказали решающее влияние на диференциацию интеллигенции. Лучшие из «серапионовцев» приняли платформу советской власти: «Похищение Европы» Федина, «Кочевники» и «Война» Тихонова, «Повесть о Левинэ» Слонимского и ряд произведений других бывших членов объединения говорят об их полном разрыве с иллюзиями о «беспартийности» художника.