Начала архитектурной науки

Архитектура – непосредственная часть жизнестроительства, связанная с созданием среды жизнедеятельности. Этот факт уже хорошо известен и ранее в пособии рассматривался. В трактовке А.В. Иконникова к основным сферам архитектуры относят:

· градостроительство — раздел архитектуры, решающий задачи проектирования и развития городской среды, в том числе комплексно охватывает вопросы развития планировочного решения города, строительства новых объектов, санитарно-экономические и экологические проблемы;

· архитектуру зданий и сооружений, узко понимаемую как объёмное проектирование (иногда просто архитектура, зодчество) — основной раздел архитектуры, связанный с проектированием и строительством зданий и сооружений;

· ландшафтную архитектуру — раздел архитектуры, посвященный организации садов, парков и других сред, в которых материалом является ландшафт и естественная растительность;

· архитектуру малых форм — раздел архитектуры, к которому относятся объекты функционально-декоративного характера, объекты, являющиеся частью городского благоустройства (напр., фонари), объекты-носители информации (напр., стенды, рекламные щиты);

· дизайн интерьеров — раздел архитектуры, связанный с оформлением интерьера зданий, то есть непосредственно среды обитания человека. [29]

Соответственно принято классифицировать и направления архитектурной науки. Разные документы и авторы периодически классификацию изменяют, но в целом её характер, связанный с предметом рассмотрения остаётся близким.

Назначение архитектурной науки – эффективная помощь в совершенствовании среды жизнедеятельности, в том числе с привлечением имеющегося опыта и современных технологий. Исходя из такого её назначения, научную деятельность во все времена вели проектирующие и строящие архитекторы и только в ХХ веке появились теоретики, занимающиеся только наукой.

Как и во всех областях знаний в архитектурную науку входят фундаментальные и прикладные дисциплины. В недрах этой общей классификации продолжают появляться новые направления и включение смежных дисциплин, в частности, психологических, без чего вряд ли сможет эффективно развиваться фундаментальная теория формирования архитектурного облика.

К фундаментальным относятся теория архитектуры и теория градостроительства, история архитектуры и градостроительства, теория композиции.

К прикладным относятся архитектура зданий и сооружений, архитектурная физика, архитектурная психология. Сюда же относятся строительные конструкции, инженерное оборудование зданий и сооружений. Пожалуй, сюда же следует отнести и теорию дизайна среды.

Если к историческим дисциплинам и большей части прикладных дисциплин претензий почти нет, то к теории архитектуры как к фундаментальной науке их предостаточно. Проблема заключается в том, что того, что обычно содержат фундаментальные науки, в теории архитектуры пока нет. Нет пока законов и закономерностей. Нет фундаментальной теории среды жизнедеятельности.

Попытка создать подобную фундаментальную дисциплину предпринял С.Н. Булгаков с возглавляемым им авторским коллективом в книге «Теория здания. Том 1. Здание-оболочка». Как пишет в аннотации автор, «сделана попытка создания целостной теории здания. В первом томе рассматривается здание как часть пространства, ограниченного внешней оболочкой, внутри которой создаются заданные климатические условия. Сформулирована философия здания как сложной природо-техносистемы с нестатичными стадиями жизненного цикла. Отслежена эволюция архитектурно-пространственных систем зданий и их типологии в увязке с функциональным назначением. Предложена методика расчета характеристик технологичности здания и определения рациональных параметров. Особое внимание уделено теории теплофизики оболочки здания и формированию микроклимата в нем. На современном уровне знаний о внешних воздействиях на здание — оболочку природных сейсмических и техногенных вибрационных нагрузок предложена методология расчета сейсмостойкости и виброзащиты здания».[16] Однако, в предложенной теории это всё же скорее постройка, чем произведение архитектуры.

Кроме того, предложенное в этой теории понимание здания как оболочки проблематично. Оно скорее литературная метафора и художественное обобщение, нежели реально существующее явление, описанное научно. Проблема здесь возникает как отход от принятого научного языка, ориентированного на сами факты, а не их довольно-таки вольную интерпретацию. Реально же здание, фактически, существует как ограниченное со всех сторон наружными ограждениями пространство. Ограждения обычно перфорируют двумя видами проёмов (отверстий): проникающими (дверными, воротными, люками) и проницаемыми (оконными, витражными, фонарными, вентиляционными, вводными для инженерных коммуникаций). Проёмы заполняют устройствами, позволяющими их открывать и закрывать, ограничивать контакт с внешней средой и осадками. В общем виде это – окна, двери, ворота вентиляционные решётки. Ограждения здания скорее можно уподобить мембранам, организующим пространства ячеек – своеобразных «клеток организма» здания, это более общий вид, чем частный вид оболочки. И всё-таки это будет лишь аналогией, а не самим фактом или явлением реальности.

На теорию зданий и сооружений ложится необходимость разобраться в очень щекотливой проблеме. Это – проблема включения в архитектуру дизайна. Для её формулирования предлагается обратиться к компетентному мнению специалиста-теоретика А.Г. Раппопорта.

Как пишет в редакторском врезе к интервью с А.Г. Раппопортом санкт-петербужский журнал «Под ключ»: «Взаимосвязи архитектуры и дизайна в современном мире столь многочисленны и эффект их сотрудничества столь очевиден в экологическом, технологическом, коммерческом, рекламном и прочих аспектах, что сами понятия эти начинают то и дело объединяться и возникает новый термин " архитектурный дизайн". Для английского уха это звучит не так, как для русского - слово " дизайн" по-английски означает также " рисунок, замысел или проект". Но для русских за этим двойным термином стоит нечто иное - высокотехнологичный и отчасти гламурный образ современной архитектуры».

Сам же А.Г. Раппопорт считает, что …сейчас достигнута та цель, которую ставили перед собой архитекторы 20 – 30-х годов прошлого века. Архитектура стала индустриальной: все делается на заводах. В результате мы имеем абсолютно точные элементы, ровные поверхности стекла, идеальную пригонку. Такой подход мало отличается от самолетостроения: каждая пружинка и винтик там идеальны. И так как все сделано " индустриально", то вы легко можете встретить одни и те же элементы в разных концах города.

Из архитектуры почти исчезла категория тяжести, веса, материальности, грузности. Она вся легкая, прозрачная, эфемерная, с тонкими скелетами. Это стремление к легкости присуще дизайну просто потому, что дизайн изначально был ориентирован на производство мобильных вещей, т. е. вещей в движении. А архитектура, наоборот, изначально была ориентирована на изготовление неподвижных вещей. Главным таким неподвижным предметом, который лежит в основании архитектуры, было надгробие, могила или храм, стоящий в определенном месте, на определенной точке земной поверхности, который не может быть сдвинут с этого священного места. Архитектура вобрала в себя какую-то часть земли, земной тяжести, земной сакральности. Архитектура - это освященная часть земли, которую она унаследовала генетически от надгробий.
Долгое время в XX веке считали, что архитектура умерла и ее заменит дизайн. На этой волне изменения вкусов и оценок, изменения понимания архитектуры все и строится до сегодняшнего дня. Недавно у меня возникла идея о так называемой планетарной клаустрофобии, которая, как мне кажется, станет конечным результатом такого отношения.

До сих пор клаустрофобия проявлялась в основном в локальных местах. Люди порой боятся закрытых помещений, иногда они тяготятся неизменностью своего района, но с началом космической эры началось обострение ощущения замкнутости земной поверхности как планеты. Сначала люди рванулись в космос, еще не отдавая себе отчет, что их тяготит замкнутость земли. Им захотелось полететь на Марс и дальше, дальше... Через некоторое время они поняли, что скорость освоения космоса не так велика, как кажется. Сейчас этот энтузиазм начал остывать. Именно космос и космические исследования наглядно показали, что жить можно только на земле. И даже если когда-нибудь мы полетим на другие планеты, то, скорее всего, люди будут пытаться восстановить земные условия, среду нашей планетарной земной жизни. Суть планетарной клаустрофобии, на мой взгляд, будет состоять в том, что сама эта привязанность к Земле превратится в ощущение вынужденной замкнутости и ограниченности человеческой судьбы.

Проблема в том, что замкнутость земной поверхности дизайном еще больше подчеркивается. Человек не может покинуть землю не просто в физическом смысле, он не может ее покинуть в символическом и метафизическом смысле. И жажда бесконечности, как форма стремления к свободе, оказывается обреченной. До какого-то времени земля казалось ему бесконечной. Но, начиная с Колумба, мысль о том, что человечество заполнило до предела всю территорию планеты, становится все более очевидной. Когда вы прилетаете в новый город, то видите: вся среда - аэропорт, магазины… - везде одинаковые. И это следствие единых проектных форм. Дизайн оказался средством стереотипизации земной поверхности.

Когда речь идёт о планетарной клаустрофобии следует иметь в виду, во-первых, реальную физическую ограниченность планеты, а во-вторых, символическую ограниченность средств, которыми эту планету обустраивают. Мне кажется, что эта ограниченность вскоре начнет вызывать психические явления, связанные с клаустрофобией, причем, мне кажется, что, как ни парадоксально, это чувство станет проявляться уже у детей. Хотя мир детей, как известно, пространственно весьма ограничен - своя квартира, дом, школа, район города или село, - но дети наделены острым предчувствием будущего. И они раньше или позже станут ощущать эту ограниченность земного шара как единственного места жизни. Ведь дети, в особенности мальчики, поглощены идеей скорости - они обожают все, что движется с большой скоростью. А на чем основана эта любовь? На потребности расширения места своего обитания. Если же дети почувствуют, что само место обитания человека имеет пределы, ограничено, то рост скоростей станет бессмысленным. Все люди на земле окажутся запертыми пределами планеты. И дизайнерское освоение земной поверхности весьма ускоряет процесс этого исчерпания земного пространства, так как уничтожает разнообразие разных мест. Ощущение неповторимости, уникальности места, тяжести, неподвижности рождает совершенно другое отношение человека к окружающему его миру. На фоне планетарной клаустрофобии начнется отторжение дизайна, вплоть до вандализма, я не исключаю такого поворота событий, когда дизайн будет вызывать не восхищение, как сегодня, а озлобление. И, наоборот, все, что вросло в землю, что неподвижно, подвержено старению, начнет вызывать восхищение.

Высшим критерием этих вещей будет уже не функциональность, не чистота, не аккуратность, не блеск, не гламур, а уникальность. В какой-то мере это существует уже и сегодня, и на этом растет стремление к туризму и путешествиям. Но пока что этот энтузиазм еще не омрачен представлением о конечных пределах многообразия, еще сохраняется иллюзия бесконечности планетарных сред. А когда эта ограниченность будет осознана, возможно, возродятся старые архитектурные интуиции. При этом дизайн не умрет, но сузится до класса вещей, которые не могут быть сращены с землей, смысл которых в подвижности, то есть до мобильных телефонов, автомобилей, самолетов... Предметы дизайна сделаются чем-то вроде насекомых, которые, с нашей точки зрения, все одинаковые. А то, что связано с жизнью, судьбой, с местом, где человек родился, где похоронены его предки, начнет возвращать себе ценности. Тогда изменится тактика и стратегия архитектурного творчества. И вместо сооружения небоскребов Газпрома станут строит невысокие дома, но с уникальной планировкой и отделкой, начнется сложная, изысканная игра со светом, живыми растениями.

Конечно, некоторые небольшие и подвижные вещи, органически связанные с историей и биографией человека, тоже уйдут из области дизайна и возвратятся в область прикладного искусства с его уникальностью - таковы ювелирные изделия, костюм, изысканная парфюмерия.

Из архитектурного сознания вырастет новая духовная, физическая, интуитивная, мифологическая энергия. Именно мифы, в отличие от науки и дизайна, умеют ценить неповторимое, единственное. Мы долгое время думали, что мифы ушли в прошлое, но мифологические основы культуры никогда никуда не исчезают. Они лишь на время уходят под воду, но в близком будущем и, может быть, уже в XXI веке, всплывут обратно. Особенно мне хочется подчеркнуть, что старая эстетическая категория единства в многообразии, восходящая к древней мифологии, в XXI веке может радикально изменить свой смысл. Подлинным единством становится единство земной поверхности, а уникальность станет новым частным видом единства, так как единство и уникальность - категории одного порядка, указывающие на единственность.[

Позиция может и не однозначная, но выглядит весьма убедительно, если к ней отнестись и с позиций видеоэкологии, и с позиций гештальт-психологии. Проблема вырисовывается как фундаментальная и глобально значимая, а значит и актуальная, нуждающаяся во взвешенном своевременном решении.

Другая проблема, о которой здесь повсеместно говорится, также поддерживается А.Г. Раппопортом: «При самом первом знакомстве с вопросом о роли эмоций в архитектуре, ее теории и истории бросается в глаза кажущееся отсутствие интереса к эмоциональному воздействию архитектуры во многих профессиональных трудах. Особенно редко касаются эмоций работы по истории и теории архитектуры.
Создается впечатление, что чем серьезнее работа, тем меньше места в ней уделено чувствам.

Напрасно было бы искать учение об эмоциях в архитектуре у Витрувия. Может показаться, что эмоциональность вообще не входит в круг интересов зодчего или историка архитектуры, тогда как в текстах публицистических, обращенных к массовому читателю, путеводителях и т.п. описания чувств и настроений, вызываемых архитектурными сооружениями, встречаются довольно часто.

Но было бы преждевременным утверждать, что эмоциональная сторона архитектуры интересует лишь публицистику. И в трудах по истории и теории архитектуры, и в текстах, принадлежащих знаменитым зодчим, мы находим весьма эмоциональные описания архитектурных переживаний.

Сталкиваясь с трудностями эмпирического исследования восприятия архитектуры в городской или природной среде, порой пробуют отказаться от известных профессиональных суждений и пытаются подходить к среде как к совершенно новому объекту проектирования. При этом теряется опыт профессионального архитектурного мышления, а он заслуживает, вероятно, бережного отношения, поскольку впитал в себя историческое богатство человеческих чувств и мыслей.

Нет особой архитектуры для архитекторов и архитектуры для всех остальных людей. Архитектура едина, и критерии ее оценки, нормы вкуса и эмоциональное восприятие ее общие. Архитектурная критика и теория во внутри профессиональной полемике лишь предельно заостряют противоречия развивающейся архитектуры, которые в принципе касаются всех каждого.[11]

Указанные проблемы смыкаются и, в конечном итоге перерастают в единую проблему, связанную с психическим, а через это и с физическим здоровье людей. Они значимы как в градостроительных масштабах, так и масштабах здания или сооружения.

Чтобы выстраивать продуктивные теории в рамках специальности «Архитектура зданий и сооружений» попробуем решить проблему нечёткости в основных категориях.