Учеба и перевоспитание

Учеба – вот что у нас было главнейшим оружием перевоспитания. Но мало было лишь как можно лучше, добросовестнее преподавать свой предмет. Надо было при этом еще и обучить наших ребят умению так заниматься, чтобы быть в состоянии за один месяц усвоить то, на что их сверстникам в школах обычного типа понадобилось два-три месяца. Ведь эти сверстники учились уже в седьмых-восьмых классах, тогда как мы были еще где-то между четырьмя и пятью классами в лучшем случае. Надо было догнать их. Такая задача встала перед нами с первых же месяцев, а теперь должна была решаться быстро, без промедления: или мы справимся с нею, или у нас ничего не выйдет. Вот старшее отделение. В нем около пятнадцати переростков. У них богатое, иногда чересчур богатое прошлое, и очень туманное будущее. Они не верят ни в сон, ни в чох и никого не боятся. Уважают лишь силу, но не только физическую. Они любят позубоскалить, на все смотрят скептически, с иронией. В учителе они ценят его знания, умение преподавать и находить подход к ним. Они не стерпят в нем ни фальши, ни трусости, ни лжи, но уважают его убежденность, принципиальность, умение держать себя с достоинством, требовательность и даже суровость. Сентиментов они не выносят. Но самое главное – они очень хотят учиться, «чтобы выйти в люди».

Небольшая комната, пятнадцать подростков с острыми глазами и один учитель. Он знает: или пан, или пропал, на щите или … не на щите, а даже хуже того, под щитом. Вот при каких условиях вырабатывалась методика каждого предмета и приемы его преподавания.

Я не помню, чтобы мы, учителя и воспитатели, часто и долго заседали над проблемами педагогики, но в течение дня мы постоянно общались, бывали друг у друга на уроках и помогали, если надо, друг другу.

В три часа кончалась первая половина дня, и все учителя, воспитатели, старосты и дежурные ученики сдавали заведующему свои рапорты; нужное записывалось в «Летопись», записывались также постановления, которые выносились на таких собраниях. Они-то, эти короткие собрания, и были нашим главным оперативным органом. По окончании вечерних занятий такое же собрание, но лишь из воспитателей и ученических старост, подводило итоги рабочего дня. При всем различии вкусов, взглядов и характеров наших педагогов общая работа рука об руку, всегда напряженная и требовавшая постоянной боевой готовности, сближала нас и позволяла быстро и сообща находить надлежащие приемы как в преподавании, так и в воспитании ребят. Были, кроме таких ежедневных маленьких оперативных собраний, иногда и педсоветы, но в минимальном количестве и длительности: постоянная боевая обстановка в школе не позволяла нам сколько-нибудь часто и надолго собираться всем вместе, оставляя без прикрытия фронт и тыл. Были и общие собрания учащихся – эти почаще и, наконец, совещания с ученическим активом в разном его составе, довольно частые, когда этого требовала обстановка.

Но как бы ни старались ребята, они не справились бы с подобной учебной нагрузкой, если бы нам не удалось путем вот такой практики внести в нашу учебную работу надлежащих изменений, облегчавших труд учащихся и снижавших до минимума их утомляемость.

Это было прежде всего знакомое уже нам правило: «всякое учение превращай в деяние», то есть в какое-нибудь законченное действие: в рисунок, в вещь, в статью, инсценировку, в игру. Что угодно, лишь бы знание не оставалось мертвым. Этот прием вводил в обучение игровое начало, а оно очень оживляло учебу: дети, играя, не скоро утомляются. Мои прежние ученики очень охотно превращали уроки по истории в рисунки, напоминавшие наивную живопись первобытного человека: люди в виде квадратиков с кружочком вместо головы и четырьмя палочками вместо конечностей. Самодельные альбомы из таких рисунков очень нравились ребятам и пригодились им и при прохождении и при повторении курса.

Применение игрового начала в обучении позволило нам не только очень оживить классную работу, превратив ее в некоторых моментах в подготовку к разного рода инсценировкам, но и обеспечило возможность продолжать классное обучение на вечерних занятиях в иной форме – в виде веселых инсценировок. Этим далеко не исчерпываются возможности применения игрового начала в обучении.

Индивидуальный подход к особенностям каждого учащегося, невозможный в классах из 40 человек, у нас был не только возможен, но и естественно вытекал из необходимости обеспечить для каждого из ребят возможность идти вместе с классом, несмотря на различие в степени первоначальной подготовки. Для этого на уроках каждому из учащихся отводилась посильная роль, а для вечерних занятий подбирался для каждого соответствующий материал.

На уроках в первую половину дня проходилась программа-минимум, обязательная для каждого ученика, независимо от его вкусов и способностей; вечерние же занятия предназначались не столько для приготовления уроков, сколько для самостоятельной работы. Это означало, что надо было научить ребят самостоятельно работать над книгой, над учебником, то есть нам надлежало решить задачу, над которой и в наши дни всерьез работают и методисты, и учителя. Разумеется, в те времена мы только ощупью решали ее.

Впоследствии, работая над созданием таких приемов преподавания, которые развивали бы у учащихся активность, умение быстро и самостоятельно ориентироваться в обстановке, а также упорство и неутомимость в работе, я сформулировал суть этих приемов в десятке коротких правил, из которых приведу здесь лишь три:

– «поменьше учителя – побольше ученика»,

– «поменьше объяснений – больше упражнений»,

– «тяжело в учении – легко в походе».

Разумеется, в школе Достоевского такие приемы лишь зарождались. И все-таки они давали всходы, ведь те многочисленные ученические журналы и газеты, которыми она славилась, издавались самими ребятами безо всякого вмешательства учителей; состояли же эти журналы из разных статей, которые тоже писались вполне самостоятельно силами учащихся. А это означало, что ребята уже владели в минимальной хотя бы степени искусством не только писать, но и работать над книгой и статьей, умением выражать собственные мысли.