Экзистенциальная «философия любви» в романе В. В. Набокова «Лолита» и его поэтическое своеобразие.

Роман В. Набокова «Лолита» принес писателю мировую, хотя во многом и скандальную славу, богатство, равно как и обвинения в аморализме. Это, бесспорно, самое известное творение набоковского гения. Удивительно, однако, что этот великий роман ХХ в. до сих пор, кажется, не был проанализирован с точки зрения ключевого вопроса: какова концепция любви, воплощенная в нем?

Одна из самых очевидных и трудно объяснимых странностей «Лолиты»: роман, в основе которого лежит исповедь педофила, посвящен жене! Что это: издевательство над читателем или кощунство по отношению к жене?

В России начала ХХ в. сформировалась оригинальная концепция эротической любви. «В отличие от западных философов русские мыслители начала века, — отмечает современный автор, — … обращаясь к потаенным вопросам пола, связывали сексуальную энергию человека не только с продолжением рода, но и с пониманием духовной культуры человека – с религией, художественным творчеством, с поиском новых нравственных ценностей. Философия любви оказывается одновременно и этикой, и эстетикой, и психологией, и постижением божественного. Этот синкретизм – одна из характерных особенностей русского Эроса».

О половой любви как об экзистенциальной проблеме человеческой жизни и о том, что с нее необходимо снять проклятие «стыдной темы», заговорил В. Розанов. Его полуязыческий восторг перед Эросом и в высшей степени откровенные (по тем временам, конечно) размышления об интимнейших сторонах человеческой жизни произвели по-своему ошеломляющее впечатление. Но его поддержал Н. Бердяев. «Говорят, Розанов – половой психопат, эротоман … я считаю …, что все ведь люди, все люди без исключения, в известном смысле половые психопаты и эротоманы … Необходимо победить ложную стыдливость и лицемерное ханжество в вопросе о поле, иначе человечеству грозит гибель от подпольных тайн пола, от внутренней анархии пола, прикрытой внешним над ним насилием … Поистине, трагедия пола есть самое страшное в жизни, и половая любовь не может быть оставлена на произвол судьбы; она нуждается в религиозном освящении и религиозной организации».

Собственно любовь, любовь-Эрос, принципиально и последовательно выводилась русскими философами за рамки, с одной стороны, физиологических процессов продолжения рода, деторождения, а с другой — процессов социально-общественных. «Есть две разные проблемы – сексуальная и эротическая, пол и любовь, — подчеркивал Н. Бердяев. — Даже три проблемы – пол, семья и любовь».

Отрицая любовь физиологическую, родовую, русские философы отнюдь не противопоставляли ей, в качестве положительной альтернативы, любовь идеальную, абстрактно-мистическую. Напротив, и Вл. Соловьев, и Н. Бердяев, и А. Жураковский, и С. Троицкий, а тем более В. Розанов, Д. Мережковский или З. Гиппиус последовательно доказывали ущербность аскезы. «Ложная духовность есть отрицание плоти, — писал Вл. Соловьев, — истинная духовность есть ее перерождение, спасение, воскресение». Еще дальше шел Н. Бердяев, утверждая: «Есть сладострастие плоти и сладострастие духа … само сладострастие может быть разное: может быть дурное и уродливое, может быть хорошее и прекрасное … Сладострастное томление есть, быть может, корень жажды победить в мире разделение, непроходимость граней между людьми, есть мистическое предчувствие блаженства всеобщего слияния в Боге … индивидуализированная любовь, Богом указанное избрание, с великим трудом побеждает природу и подготавливает ее преображение».

Набоков последовательно и очень убедительно высмеивает ханжество и мертвенность традиционной морали. «Социальные ограничения прав любви вызывали во мне бурный протест, и в разговорах на эту тему мне случалось приходить в бешенство. Любовь есть интимно-личная сфера жизни, в которую общество не смеет вмешиваться», — под этим credo Н. Бердяева, я думаю, вполне мог бы подписаться Набоков. Проблема Гумберта Г. отнюдь не в том, что его любовь противоречит общепринятым нормам морали, и не в том, что невозможен его брак с Лолитой. «Любовь, — писал Н. Бердяев, — всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умершая. Легальность существует лишь для обыденности, любовь же выходит из обыденности».

Нормы общепринятой морали в романе Набокова явно не работают. Зато художественно реализует себя новая этика любви, генезис которой во многом восходит к неоплатонизму русских мыслителей начала ХХ в.

«Лолита» начинается рассказом об одном из вариантов любви общей — с описания специфического эротического пристрастия Гумберта Г. Эротические эмоции вызывают у героя только «нимфетки»: девочки в возрастном диапазоне от 9 до 14 лет. «Нимфетка» — это девочка, хорошенькая или не очень, но такая, которая обнаруживает «истинную свою сущность — сущность не человеческую, а нимфическую (т.е. демонскую)». Об уединенном блаженстве с такой обобщенной «нимфеткой» на волшебном необитаемом острове мечтает герой. В сущности, эта мечта в романе сбылась. Но почему-то принесла ему отнюдь не улучшение здоровья и блаженство, а болезнь, страдание и смерть.

Перед нами художественная иллюстрация размышлений русских философов о губительности для человека Эроса физиологического, общего. «Сексуальное влечение само по себе, — писал Н. Бердяев, — не утверждает личности, а раздавливает ее. Пол безлик, не видит лица. В жизни пола есть безжалостность в отношении к человеку, есть согласие отказаться от чисто человеческого». Еще в раннем стихотворении «Лилит» Набоков выразил изначальный трагизм чувственного вожделения: всепоглощающая устремленность к сияющему всеми цветами эротической радуги райскому наслаждению, и низвержение героя в ад фатальной неудовлетворенности.

В романе Набокова есть потрясающая сцена – воспоминание Гумберта Г. о том, как после «баснословных, безумных трудов» в нем просыпалась человеческая нежность к ней и «тут нежность … переходила в стыд и ужас», но на высшей точке этого человеческого чувства – «внезапно, с мерзкой иронией, желание нарастало снова».

Так возникает трагический гордиев узел любовного чувства Гумберта Г.: чистая любовь к ребенку, изысканная поэтичность нежного чувства к расцветающей женственности и истинная любовь к Лолите единственной — оказались фатально неотделимы от общего, физиологического вожделения, эгоистического стремления к обладанию и удовлетворению самых низких инстинктов. Русские философы также говорили о диалектическом взаимодействии Эроса и секса в феномене истинной любви: «Эротическая любовь коренится в поле и без пола ее нет. Но она преодолевает пол, она вносит иное начало и искупает его». Произошло ли такое преображение-преодоление в романе Набокова?

Часто говорят, что в финале «Лолиты» свершается нравственное просветление, возрождение Гумберта Г. и от грубой греховной страсти он поднимается до любви истинной. Действительно, любовь к Лолите победила его «нимфолепсию». Во всяком случае, он никогда уже больше «не мечтал о возможном счастье» с обобщенной девочкой, с одной из Лолитиных сестричек «в каком-нибудь диком и безопасном месте» (Н.; 2.315). Заметим, однако, что любовь к Лолите в его душе побеждает тогда, когда уходит Эрос. Ведь еще раньше он с тоской думал о том, что будет делать со своей постаревшей наложницей, когда той исполнится 14 лет. Семнадцатилетняя Лолита, беременная и преждевременно созревшая, не вызывает у него полового влечения.

Так что прозрение Гумберта Г. если и наступает, то, во всяком случае, никак не решает его проблем. Воскресшая любовь Гумберта Г. – это отнюдь не полноценная эротическая любовь. Это любовь ущербная, как и он сам. Трагедия набоковского героя в том, что заложенное в него безличной природой половое влечение победило его любовь. Вот тогда-то Гумберт Г. и начинает осознавать себя несчастным зверем, заключенным в клетке своих физиологических пристрастий.

Набоков написал роман, в котором глубоко исследовал проблему греховной любви, одну из величайших проблем человеческой жизни, во всей ее сложности. Современный читатель привык к решениям в сфере нравственной жизни человека псевдосложным, а на самом деле весьма элементарным. Во многом поэтому он склонен воспринимать отношения Гумберта Г. и Лолиты как историю великой любви: не находя в романе отрицания дидактико-морализаторского, читатель склонен думать, что его нет вообще.

Вместе с тем в решении темы «нимфетства» Набоков наследует этико-философскую традицию русской литературы XIX в., осмысливая проблему в той же системе экзистенциально-нравственных координат, что и русские художники слова, в частности Достоевский. В фокусе проблематики «Лолиты» – комплекс кардинальных вопросов человеческого духа, поставленных перед человечеством создателем образом Свидригайлова и Ставрогина. И главный из них: как соотносятся категории греха и свободной воли человека?

Современное искусство знает, в сущности, два варианта отношения к греху: или оправдать преступление, доказав его правомерность и даже моральную неизбежность, или безжалостно осудить преступника, изобразив его исчадьем ада, маньяком. В обоих случаях грубо попирается принцип свободной воли личности, ибо с нее, по существу, снимается ответственность за содеянное.

В художественном мире русских писателей XIX в. действовала более сложная модель нравственной оценки человеческой жизни: назвать зло злом, но пожалеть преступника. И Набоков, будучи истинно русским писателем, прекрасно понимал нераздельность свободной воли и ответственности личности. Поэтому Гумберт Г. у него не маньяк и не герой, бросающий смелый вызов общественной морали, а несчастный грешник, вызывающий сострадание.

Набоков–художник осмелился заглянуть в глубинные, сокровенные и «стыдные» тайники жизни личности и осмыслить их не с точки зрения традиционной общественной морали или религиозных догматических установлений, но в категориях живой, человеческой нравственности.

Американский роман Набокова «Лолита», как это ни парадоксально, возникнув в точке пересечения традиций русской литературы XIX в. и философской мысли начала ХХ в., воплотил сугубо русское понимание проблем любви.