Путешествие слона в жопу таракана

— Банк закрыт, — корчит козью морду охранник. — Приходите утром.
Трясу связкой ключей:
— Сейф там, понимаешь? Компрандеву, хомбре? Сейф с баблом! С моим. Личным!
Ватага выползла из машины и наблюдает.
— Целку и то легче ломать, — говорит Хряк.
Та еще компания. Барбудос впал в самую черную меланхолию. Л. пристроился около Польки и что-то шепчет на ушко. У Лярвы — линька. Но Хряк крепко держит ее за лодыжку.
— Господа, я последний раз повторяю — банк закрыт и не обслуживает клиентов. Если вы сейчас же отсюда не уйдете, то я буду вынужден… — подмусорок кашляет, хватается за грудки, падает подкошенным на мраморное подворье.
— Полный uyebon, — заявляет Полька. — Кто положил? Папик, bun chut, твое гнилье?
— Закрой хлебало, животное, — Хряк пинает неподвижного охранника. — Я тут ни при чем.
— Отряд не заметил потери бойца, — замечает Л.
— Сердце, — предполагает Барбудос.
— Что делать будем? — встревает Лярва. Лежать на спине с задранной ногой ей уже надоедает.
Ночь стрекочет. Колоссальная, отвратная личинка ворочается в плотном комке выжранной плоти и готова выдавиться наружу в потоке гноя и крови.
Хряк отпускает Таньку, поднимается по ступенькам, дергает дверь. Та распахивается. Изнутри новоявленного храма Золотому тельцу веет теплом и баблом. Немерянным. Хряк принюхивается, шевелит пятачком.
— Сигнализация должна сработать, — поет Барбудос.
— Счас, сработает, — ворчит Хряк. — Нам ихнего вообще ничего не надо. Эй, дуй сюда…
Дую. Беспредел хоть и укладывается в некие лингвистические правила, но логике обыденности соответствовать отказывается. Тихо. Темно. Светятся огоньки камер слежения. Болтаю ключами. Позваниваю со значительностью хозяйки. Ведь это МОЙ банк! Рекламный слоган. Слова. А за слова отвечать надо, Blyahyer-nahyer. Очко играет. Пеппи хочется пи-пи.
— И куда? — урчит Хряк.
— Туда… — двигаемся поперек реальности. Не пропадем. Сегодня для давалки отдыхон, работаем не нижними губками.
Хряк возбуждается:
— Давай по быстрому… Наклонись… Да держись ты… Еб…
Хватаюсь. Знакомая решетка. А вот и ключик. Вставляю. Вставляют. Поворачиваю. Вгоняют. Открываю. Кончают. Ни удовольствия, ни чали. Так, стряхнул каплю, боров.
— Huj ли нам, кабанам, nayebyemsya и лежим…
Вытирает потное лицо. Смотрится в блестящие ящички.
— Где бабло?
Открываю, вытягиваю чемоданчик.
— Что за эклер? — Хряк пытается перехватить ручную кладь. — Ты его гирями набила, манда?
— Золотом, мудила.
Водружаю на стол, открываю крышку.
— Ап! — Хряк смотрит как на украинца. — Ну, ты, мать, даешь…
— Даю, — соглашаюсь. — Но не всякому. И не всегда. Предлагаю сделку.
Хряк облизывается.
— Польку. В полное и безраздельное пользование, — объявляю.
— За pizdyushku?! Ohuyela?
— Люблю узеньких…
Хряк начинает икать. Первый раз наблюдаю свинячий смех.
— Узеньких… хрю-ю-ю… ви-и-и-и… Может она и была узенькой… хрю-ю-ю… но теперь разработана по полной… ви-и-и-и… Или ты думала я с ней все еще в куклы играю?! Лохматый сейф сделан вчистую… Хотя, какой он там — лохматый… сейф… так, гладкая заначка…
Остолбенение. Точно нежданный сюрприз. Стимул без отработанной и привычной реакции. Что ожидать от десятилетней кисы за рулем в полном неглиже под шиншиллой?! Что ожидать от довольного хряка, отвалившегося от кормушки отрубей? Ночь… Вечная ночь… Полюс тьмы человеческой, где магнитные стрелки, указующие направления добра и зла бессильно вертятся в клубке хомомагнитных аномалий…
Созерцательность — спасение в апокалипсисе человечности. Но созерцательность выживает только там, где есть страх. Неагрессивное познание человеческой природы необходимо должно сопровождаться непрерывным воспроизводством страха, ужаса, трепета, жути. Стоит пересилить себя, припасть к дурно пахнущему, но столь живительному источнику, и достигните таких вершин прозрения, что не сможете найти в себе силы вернуться…
…Коберн на столе, среди рассыпанных монет, в расплывчатом блеске, под аккомпанемент тяжело дышащей туши.
— Вставляй… вставляй… — хрипит боров. Алчность. Поршень продолжает свой привычный путь. Нащупываю монету, крепче обхватываю ногами, шарю рукой. Вот. Золото в копилку. Хихикаю. Большая, жирная, потеющая копилка. Никогда еще не оттягивалась с копилкой. Сначала пальчик, затем монетка. Тугрик. Хряк вздрагивает, натягивает глубже, ожидаю взрыва, но он терпит. Основной инстинкт алчности. Нащупываю вторую монетку…
Насильники, убийцы, самоубийцы, некрофилы, педофилы и каннибалы — вот пустые оболочки освобожденной страхом души. Она подобна древним окаменелостям давно сгинувших созданий — жалкие остатки былого величия души, мрачные бурые карлики в мантии разорванной сверхновой… Лишь тщательное документирование ископаемых, инвентаризация разбитых черепков может дать ключ к той великой тайне пробудившейся души…
Еще монетка в оргазмирующую копилку… Вагину захлестывает, но хряк могуч и тверд. Золото — вот в чем разгадка. Кто посмел назвать эрекцию лихорадкой?! Слюна тонкой струйкой течет на щеку, безумные глаза, язык зажат зубами. Смеюсь. Кручу перед носом монеткой, вставляю себе в глаз драгоценный монокль, напрягаюсь, сжимая вентиль… Хряк возобновляет трясучку…
А что, если все так? Если избранные души созревают во влажной глубине тел гораздо раньше, чем иссякает усилие во времени? Если они уже не могут и не должны ждать распада бренной оболочки и выклевываются из нее еще живой? Прорывают и трансцендируют, оставляя на земле лишь бездушный механизм, сому, хватательный пищевой аппарат, продолжающий существовать по инерции, потерявший способность различать добро и зло — удобное вместилище мелких бесов… и золотых монет…
— А где папик, sharlila? — интересуется крыска, кутаясь в шубку.
— Приступ геморроя, — объясняю, — но теперь у тебя есть мамик. Понятно, дитя?
— Первый признак старости — это когда начинаются проблемы с задницей, — авторитетно заявляет лейб-медик Л.
Whole sick screw нехотя забирается в машину.