Грамматикализация модальности: наклонение

Показатели «нелокутивной» ирреальной модальности в языках мира могут иметь морфологическое выражение, но никогда не формируют грамматические категории, так как оппозиции вида 'Р ~ хотеть Р' явля­ются привативными и относятся к сфере (продуктивного) словообразова­ния. Существуют морфологические показатели желания (дезидеративы), возможности (поссибилитивы) и необходимости (дебитивы); они широко представлены, например, в самодийских, тунгусо-маньчжурских, эски-мосско-алеутских и других языках.

Дальнейшая грамматикализация показателей модальности возможна при их переходе в сферу оценочной, т. е. «локутивной» модальности, когда они начинают описывать точку зрения не субъекта ситуации, а го­ворящего. В этом случае возникают показатели целого ряда косвенных наклонений, которые противопоставлены индикативу (прямому, или «изъ­явительному» наклонению), описывающему реальную и/или достоверную ситуацию.

Эпистемические наклонения (возникающие на базе показателей воз­можности и необходимости) выражают различные виды эпистемической оценки: эпистемическую невозможность, или сомнение (дубитатив), эпистемическую возможность, или вероятность (пробабилитив), эписте­мическую необходимость, или уверенность (ассертив); адмиратив чаще имеет тенденцию выражаться совместно с показателями эвиденциально-сти (см. 2.5). Эпистемическими наклонениями богаты тюркские, само-дийские, дагестанские и другие языки. Как разновидность эпистемичес-кого наклонения можно рассматривать и выражение ирреального условия.

С другой стороны, дезидеративные наклонения возникают на базе по­казателей желания. Переход от выражения желания субъекта к выражению желания говорящего дает оптатив — одно из наиболее распространен­ных в языках мира наклонений (засвидетельствованное, в частности, в санскрите и древнегреческом).

Если оптатив выражает желание говорящего, так сказать, в чистом виде, то императив совмещает выражение желания с выражением по­буждения: сам факт произнесения императивной словоформы является попыткой говорящего побудить адресата к совершению действия Р (или, в случае прахибитива, к его несовершению, см. ниже).

Императив является одним из примеров того, что произнесение языкового выражения может иметь какую-то иную функцию, чем простая передача ин­формации; иначе говоря, произнесение языкового выражения в данном случае эквивалентно (невербальному) действию. Языковые явления такого рода вызвали всплеск интереса лингвистов после начала «прагматического периода» в изучении языка, ознаменовавшегося работами Якобсона и Бенвениста (ср. выше, Гл. 5). Пионером в изучении «вербальных действий» (или «речевых актов», как их приня­то называть, ср. англ, speech acts) был английский философ Джон Остин, в конце 50-х гг. предложивший их классификацию в соответствии с «иллокутивной си­лой», т. е. той функцией, которую данный речевой акт должен по замыслу говоря­щего выполнять в диалоге. Помимо побуждений (которые интересуют нас в связи с выражением модальности желания), различают речевые акты, содержащие обе­щания, декларации («объявляю собрание закрытым»), вопросы (т.е. побуждение сообщить говорящему некоторую информацию), и некоторые другие. Из всех этих речевых актов только выражение вопроса может осуществляться с помощью морфологических показателей (ишперрогативов), которые в ряде случаев близки к эпистемическим; впрочем, чаще интеррогативы образуют особую подсистему. О теории речевых актов см. подробнее [Остин 1962; Серл 1976] и др.

Императив является, по-видимому, универсальным грамматическим значением в языках мира. В рамках императива как фа ммати кал и зеван­ного средства выражения побуждения различается множество подтипов, из которых мы бегло коснемся лишь наиболее важных (подробнее см., на­пример, работу [Володин/Храковский 1986], которая может считаться наиболее полным типологическим описанием императивных значений).

Виды побуждения различаются, во-первых, по степени категорично­сти, в зависимости от того, высказывает ли говорящий просьбу, совет, предложение, требование или разрешение выполнить действие и т. п. Во многих языках эти значения могут передаваться разными морфологи­ческими показателями императива (часто совмещенными с выражением различных степеней вежливости, ср. выше, Гл. 5, 2.4). О выражении вре-меннбй дистанции в составе показателей императива также говорилось выше (Гл. 5, 4.4).

Во-вторых, побуждение существенно различается по своей семанти­ке в зависимости от того, к какому участнику речевой ситуации оно обращено. Прототипический императив предполагает, что будущим ис­полнителем действия Р является непосредственный адресат говорящего, т. е. второе лицо. Однако возможны и различного рода «смешенные» (или несобственные) побуждения, которые обращены либо к первому, либо к третьему лицу. Если исполнителем является первое лицо (как

правило, не единственного числа), то побуждение обычно трансформи­руется в приглашение к совместному с говорящим действию (ср. русск. давай[те\); напротив, в случае исполнителя, совпадающего с третьим лицом, прямое побуждение трансформируется в косвенное: на непо­средственного адресата говорящего возлагается задача воздействовать на реального исполнителя (ср. русск. пусть он...).

Соответственно, устройство глагольной парадигмы императива в есте­ственных языках будет различаться в зависимости от того, трактуются ли показатели приглашения к действию (гортативы) и показатели кос­венного побуждения (юссивы) как морфологически образованные на базе собственно императива, или как полностью самостоятельные. В первом случае в языке будет представлена «расширенная» императивная парадиг­ма [Володин/Храковский 1986], во втором случае — показатели трех само­стоятельных наклонений, К языкам с расширенной императивной пара­дигмой относится, например, венгерский, где во всех лицах в качестве по­казателя побуждения присутствует суффикс -у-; напротив, для тюркских или дагестанских языков типично морфологическое противопоставление императива, юссива и гортатива. Иногда морфологически противопоста­вляются только два типа побуждения (например, императив и гортатив, как в японском языке). Во многих языках только императив в узком смы­сле имеет морфологическое выражение (так обстоит дело и в русском).

Важной разновидностью императива является такая, когда побужде­ние направлено не на совершение, а на не-совершение действия. Это «отрицательное побуждение» следует отличать от обычного отрицания, которое является утверждением сложности соответствующего высказыва­ния, а не разновидностью побуждения. Семантическая самостоятельность «отрицательного императива» (прохибитива) подтверждается и тем, что специализированный показатель прохибитива (отличный от показателя отрицания) встречается во многих языках мира и в целом является весьма распространенным феноменом.

В плане выражения различается морфологический (аффиксальный) и немор­фологический (аналитический) показатели прохибитива. Аффиксальные показа­тели прохибитива характерны, в частности, для дагестанских языков (ср. леэгинск. -mir, арчинск, -gi), для дравидийских языков (ср. тамильск. -ate-), для языков Нигер-Конго (ср. догон -gu), алгонкинских языков и др. С другой стороны, специализированные аналитические «отрицательные частицы», выражающие за­прет и отличные от показателей обычного отрицания, имеются в армянском (mi), новогреческом (m/л), персидском (та), в целом ряде авсгронезийских, нигеро- конголезских, шари-нильских языков и др. Весьма своеобразный ана­литический способ выражения запрета характерен для многих финно-угорских языков, использующих конструкции с императивом так называемого «запрети­тельного глагола» (финское а/-, хантыйское о/- и др.), который, как правило, не употребляется за пределами прохибитивных конструкций. Типологически этот способ может быть сопоставлен с менее специализированными аналитическими

прохибитивами, подобными тем, какие представлены, например, в английском (конструкция с don't) или латинском языке (конструкция с императивом глагола nolle 'не желать' и инфинитивом основного глагола, ср. «о/Г tangere 'не трогай*, букв, 'не-желай трогать' ^|7>).

Наконец, особой семантической разновидностью прохибитива явля­ется адмонитив, выражающий предостережение адресату относительно возможных негативных последствий совершения Р ('лучше бы тебе не...*; 'смотри не...'); специализированные показатели адмонитива характер­ны, в частности, для австралийских языков. Семантически адмонитив соотносится с прохибитивом примерно так же, как некатегорический императив (или побуждение-совет) — с нейтральным.

Как уже много раз отмечалось, в эволюции грамматических категорий большую роль играют синтаксические правила употребления их граммем; доля таких правил увеличивается пропорционально степени грамматика­лизации соответствующего значения (и пропорционально его, так сказать, «возрасту» в языке). Граммемы наклонения самым непосредственным образом подтверждают эту закономерность: роль синтаксических употре­блений на поздних стадиях эволюции наклонения необычайно велика — вплоть до того, что в глазах целого ряда исследователей (опиравшихся, главным образом, на материал сильно десемантизированных наклонений романских и германских языков) синтаксическая функция оказывалась у граммем наклонения важнейшей (если не единственной); важность синтаксических употреблений для понимания природы наклонения под­черкивается и во всех основных типологических описаниях этой катего­рии (см. [Palmer 1986; Bybee et al. 1994]; ср. также [Мельчук 1998: 153-154 и 313-315]).

Употребление показателей косвенных наклонений в глагольных сло­воформах, синтаксически подчиненных глаголам желания или менталь­ного состояния (ср. русск. Я хочу, чтобы она пришла/беспокоюсь, как бы него не вышло, и т. п.), на начальных этапах имеет бесспорное се­мантическое обоснование, поскольку статус синтаксически подчиненной ситуации Р в таких предложениях является ирреальным; более того, ана­логичное маркирование (со сходными семантическими эффектами) воз­можно и в независимых предложениях (ср. Вот бы она пришла; не вышло бы хуже и т. п.). Однако с течением времени семантическая составляю­щая в таких конструкциях ослабевает, а синтаксическая — усиливается, в результате чего правила употребления наклонения в подчиненных предложениях начинают иметь все более формальную природу, а само наклонение превращается просто в показатель синтаксической зависимо­сти глагола. Ср., например, семантически весьма слабо мотивированное

^|7* Парадоксальная форма современного итальянского прохибитива 2 ЕД (обычное от­рицание поп + инфинитив глагола: ср. поп parlare 'не говори' vs. поп partate 'не говорите' со стандартным окончанием 2 МН) восходит, скорее всего, именно к этой латинской конструкции.

использование французского косвенного наклонения, так называемого subjonctif (с исходным оптативно-юссивным значением, в современном языке уже маргинальным), после уступительных союзов типа Ыеп que 'хотя' (в семантике которых практически нет компонента ирреально­сти). Такая эволюция граммем наклонения весьма напоминает эволюцию падежных граммем, также проходящих путь от маркирования конкрет­ной семантической роли к обобщенному маркированию синтаксически зависимого статуса существительного.