Импликативная реализация граммем

Обязательность грамматической категории $\ (для элементов из клас­са УС} предполагает такую ситуацию, когда какая-то одна из граммем ff\ выражена при всех случаях употребления соответствующего элемента из.? Г («носителя категории») в тексте. Между тем, существуют такие случаи (именно они и будут предметом обсуждения в этом и частично в следующем разделе), когда грамматическую категорию считают обяза­тельной несмотря на то, что в ряде контекстов никакая из ее граммем не выражена при носителе категории.

Один из таких случаев (который мы предлагаем называть «импли­кативной реализацией» грамматической категории) состоит в том, что в «спорных контекстах» употребление граммем категории ff\ запрещено: оно блокируется граммемами некоторой другой грамматической катего­рии ^2 • Так, в русских глагольных словоформах в принципе различается либо лицо/число, либо род/число подлежащего; лицо (но не род) раз­личается в формах презенса (я приду, он/она придет); род (но не лицо) различаются в формах прошедшего времени (я/ты пришел/пришла, он пришел, она пришла). При буквальном понимании терминов и род, и лицо для русского глагола окажутся не обязательны; но мы видим, что невоз­можность выразить эти значения всякий раз, так сказать, вынужденная: обе грамматические категории (вообще говоря, безусловно совместимые и друг с другом, и с разными граммемами времени — вспомним ситуацию в арабском языке) оказываются в данном случае подчинены выражению категории времени: презенс блокирует выражение рода, прошедшее вре­мя — выражение лица. Сходным образом в литовском языке число подлежащего не различается в глагольных формах 3 лица (всегда разли­чаясь в формах 1 и 2 лица): граммема *3 лицо' блокирует грамматическую категорию числа (в литовском языке эта зависимость имеет место во всей глагольной парадигме). Наличие одной категории (или граммемы) тем самым имплицирует отсутствие другой — отсюда и название «им-шшкативная реализация» для этого класса случаев. В силу специального соглашения допустимо считать, что невозможность выразить грамматиче­скую категорию @\ из-за «капризов» другой грамматической категории ^ не влияет на решение относительно обязательности $\ (ср. формулировку

Е, С. Масловой: «выражение данного значения либо обязательно, либо невозможно» [Маслова 1994: 49]).

По-видимому, ситуация именно такого рода наблюдается в тех тюрк­ских и иранских языках, про которые утверждается, что категория числа или падежа в них необязательна. Это утверждение делается на основе того факта, что форма единственного числа и/или именительного падежа (не имеющая специальных показателей) может употребляться в контек­стах, которые явным образом подразумевают семантику множественности и/или требуют косвенного падежа. Иными словами, налицо как будто бы привативная оппозиция между «маркированной» и «нулевой» формой.

В действительности, правила употребления этой «нулевой» формы несколько сложнее. Если в одних случаях она может выражать имени­тельный падеж единственного числа, то в других случаях выбор этой формы никак не зависит от факторов, определяющих употребление па-дежно-числовых граммем. Однако оказывается, что в этих случаях выбор нулевой формы определяется другим фактором — она выражает грам­мему 'нереферентность' категории детерминации (т. е., грубо говоря, не соотносится ни с каким конкретным объектом; подробнее о грамме­мах детерминации см. Гл. 6, §2). Нереферентность блокирует выражение надежно-числовых граммем, а это позволяет считать значения числа и па­дежа по-прежнему обязательными, т. е. нормальными граммемами (хотя и со специфическими правилами употребления), а не «квазиграммемами».

Таким образом, если вполне можно согласиться с тем, что — на уров­не описания — «в турецком языке отсутствие аффикса множественного числа не обязательно означает единичность, существительное без пока­зателя падежа употребляется и как подлежащее, и как дополнение, и как определение» [Яхонтов 1991: 105], то из этого факта, как представляется, еще не следует делать поспешного вывода о том, что это отсутствие аффикса не имеет «определенного значения» [ibidem]; просто оно мо­жет выражать граммему другой категории и в силу этого оказывается не в состоянии обслуживать свои «законные» значения.

Подчеркнем, что «импликативная реализация» усматривается прежде всего там, где две конфликтующие грамматические категории могли бы быть совмести­мы. Когда И. А. Мельчук говорит о «неглобальном характере» грамматических ка­тегорий [Мельчук 1997: 252-253], он приводит отчасти близкие, но на самом деле не вполне тождественные примеры. Так, неразличение форм времени в императи­ве — универсальная характеристика глагольных систем (подробнее см. в разделе о наклонении, Га. 7, §2); императив всегда соотносится с неактуальной ситуацией, поэтому граммемы времени и не должны сочетаться с формами императива (ско­рее, их можно пытаться объединить в рамках единой грамматической категории). Существенно, однако, что при любом подходе к этой проблеме взаимодействие грамматических категорий друг с другом — важный дополнительный фактор, влияющий на способ описания самых основных понятий. К сожалению, этот фактор нередко недооценивается, и в целом проблема взаимодействия категорий

является одной из наименее разработанных в теории грамматики (интересные попытки по-разному поставить и решить эту проблему можно найти, например, в статьях [Ревзина 1973; Храковский 1996; Aikhenvald/Dixon 1998]).

4.4. Феномен «частичной обязательности»

Если обязательность понимается как градуальное свойство, то, следо­вательно, должны существовать примеры «более обязательных» и «менее обязательных» значений. Мы можем указать по крайней мере два клас­са таких случаев (практически не связанных друг с другом); возможно, существуют и другие.

Первый случай касается существования таких семантических элемен­тов, которые хотя и являются в полном смысле слова обязательными, но выступают в этой роли по отношению к очень узкому классу лексем. Это, скорее, обязательность внутри лексики языка, которая не имеет от­ношения ни к грамматике, ни к морфологии, и тем не менее механизмы ее проявления точно те же, что и для грамматической обязательности. Приведем сначала искусственный пример. Пусть в некотором языке не­обходимо выразить смысл 'нож' (я» 'инструмент, предназначенный для того, чтобы резать твердые объекты'). Вполне вероятна такая ситуация, что «в чистом виде» данный смысл выразить в данном языке будет невозможно: для понятия «нож вообще» в нем просто не найдется под­ходящей лексемы. Зато будет существовать множество других лексем, выражающих, помимо смысла 'нож', другие семантические элементы, например: 'нож с большим плоским лезвием', 'нож с узким зазубрен­ным лезвием', 'нож, используемый женщинами для чистки рыбы', 'нож, используемый для разделки мяса*, 'нож, служащий боевым оружием', 'священный нож, используемый жрецами в специальных обрядах', и т.д., и т. п. Это положение дел очень напоминает грамматическую категорию: выбор в процессе коммуникации смысла 'нож' «навязывает» говоряще­му необходимость определенных семантических приращений, причем эти приращения выбираются из небольшого списка взаимоисключающих эле­ментов, образующих в данном языке «категорию» (если принять, что нож, используемый жрецами, уже не может иметь плоского лезвия, не может употребляться для чистки рыбы и т.д., и т.п.: здесь, как это и характер­но для естественно-языковой логики, для описания каждой конкретной разновидности ножа выбираются логически не исключающие друг дру­га, но реально оказывающиеся несовместимыми признаки). Собственно, отличие от грамматической категории здесь только в том, что «носители категории» образуют очень ограниченное множество, а в семиотичес­ком отношении эта категория структурирована несколько хуже. Данное явление иногда называется «лексической обязательностью» (см. [Апре­сян 1980: 17-19]; ср. также интересный разбор конкретного материала

русского и французского языков в [Гак 1989]); оно, так же как и грамма­тическая обязательность, имеет прямое отношение к концептуализации мира в языке — в данном случае, в области лексической номинации. Лекси­ческая обязательность особенно характерна для определенных областей лексики с относительно дискретной концептуальной структурой — та­ких, как глаголы движения, имена родства, цветообозначения и т. п. (не случайно все эти области лексики служили излюбленным полигоном для ранних структуралистских теорий значения типа компонентного ана­лиза или анализа по «дифференциальным признакам», равным образом применявшегося как к лексике, так и к грамматике).

Так, в области терминов родства во многих языках не существует обозначе­ния для смысла 'брат' — имеются только лексемы 'старший брат' и 'младший брат'; с другой стороны, и в языках типа русского нет обобщающей лексемы для обозначения смысла 'ребенок тех же родителей' (по-русски следует обязательно уточнить пол, т. е. сказать либо брат, либо сестра). В русском языке также нет обобщающей лексемы для обозначения родственника по браку (ср. франц. beau-parent); для выражения этого смысла говорящий по-русски обязан осуще­ствить дополнительный выбор на основе достаточно сложного набора параметров (ср. шурин, деверь, золовка, теща и т. п.).

Второй класс случаев касается «настоящих» грамматических показа­телей, которые, однако, в отличие от обычных граммем, в определенных контекстах не употребляются (т. е. существуют такие контексты, в которых ни одна из граммем соответствующей категории невозможна, а нужный смысл выражается другими средствами). Хорошим примером являются правила употребления показателей детерминации в английском языке: ни имена собственные, ни указательные и притяжательные местоимения, ни посессивные группы не допускают употребления определенного арти­кля; между тем, все такие контексты считаются определенными (ср. [*the] ту house 'мой дом', [*the] this house 'этот дом', [*the] John 'Джон', \*the] John's house 'дом Джона' и т. п.). Значение определенности в них один раз уже выражено, и дублирование этого значения граммемой не допускается (хотя в нормальном случае граммемы легко дублируют те лексические значения, которые могут быть выражены в контексте). Данное ограниче­ние не универсально (хотя и нередко): существуют языки (итальянский, армянский, иврит и др.), в которых показатель определенности может употребляться во всех или некоторых из приведенных контекстов¹⁷'.

Другой характерный пример «контекстной вытеснимости» граммем — невозможность в некоторых языках употребить показатель грамматиче­ского времени в контексте обстоятельств времени типа 'завтра' или 'сейчас¹, эксплицитно задающих временную рамку высказывания.

^|7> В статье (Даниэль/Плунгян 1996] данное явление было названо «контекстной вытес-нимостью» грамматического показателя.

Во всех рассмотренных случаях лексические показатели как бы втор-гаются в парадигму, образуемую граммемами, принимая на себя функции соответствующих по смыслу граммем. С одной стороны, здесь налицо отступление от принципа обязательности; но, с другой стороны, семан­тическая обязательность соответствующей категории все же соблюдается, хотя эта категория и выражается «незаконными» средствами.

Такая ситуация отчасти похожа на рассмотренную ранее «импликатив-ную реализацию» грамматических категорий — с той, однако, разницей, что в примерах данной группы выражение грамматической категории блокируется не другими (и при этом случайными) грамматическими эле­ментами, а лексическими элементами, причем именно теми, которые содержат смысл отсутствующей граммемы. «Импликативная реализация» есть внутрисистемный каприз грамматической сочетаемости; «контекст­ная вытеснимость» — запрет на дублирование лексической информации грамматическими средствами. Но в некотором смысле и то, и другое явление представляют ограниченную, неполноценную обязательность, которая часто возникает на начальной стадии грамматикализации пока­зателя (и может быть преодолена в процессе языковой эволюции).