Несегментные морфемы

Рассмотренные выше материал свидетельствуют о том, что аддитивная модель морфологии охватывает далеко не все типы явлений, представлен­ные в естественных языках. Главная проблема описания этих отклонений состоит в том, что морфема (т.е. материальный носитель некоторого языкового значения) уже не может быть выделена в результате простой линейной сегментации текста на фонемы, и для ответа на вопрос «чем выражается в данном случае данное значение?» требуются более сложные процедуры лингвистического анализа.

В предыдущем разделе мы показали, что львиная доля таких откло­нений связана с явлением контекстной вариативности морфем, приво­дящей к полной фузии (т. е. к исчезновению сегментного означающего морфемы). Однако фузией отклонения от аддитивной модели не исчер­пываются. Действительно, аддитивная модель морфологии предполагает, что цепочки фонем, являющиеся означающими морфем, непосредствен­но (и с минимальными контактными эффектами) присоединяются друг к другу, образуя текст; иными словами, эта модель предполагает, что вся­кая морфема — это некоторая непрерывная последовательность фонем, т. е. линейная сегментная единица. Однако то, что целесообразно выде­лять в качестве плана выражения языковых значений (т. е. морфемы), сегментной единицей оказывается далеко не всегда.

Не следует забывать, что морфема может быть не только несегментной еди­ницей; она может быть и нелинейной («разрывной»). Примеры таких морфем хорошо известны: это разрывные аффиксы (называемые циркумфиксами, напри­мер, русск. раз-...-ся в раз-бежать-ся) и разрывные корни (которые не имеют специального названия, но вставляемые в них аффиксы называются инфиксами). Существуют, кроме того, разрывные корни, которые комбинируются с разрыв­ными же аффиксами; эта техника типична для семитских языков и называется трансфиксацией или диффиксацией (классич. арабск. kataba 'он написал' при kutiba 'он написан': корень k-t-b, трансфиксы активного и пассивного перфек-тива -а-а- и -и-/- соответственно; в семитологии существуют, впрочем, и иные трактовки этого явления). Как можно видеть, лингвистическая терминология лучше разработана для разрывных аффиксов (хотя учитывает и не все возможные позиционные типы), а разные типы разрывных корней (так сказать, «циркум-

корни», «ин-корни» и «транс-корни») терминологически дифференцировать во­обще не принято; подробнее см. также в разделе о позиционных типах морфем (Гл. 3, §2). Все же, как кажется, нелинейность сегментных морфем не создает непреодолимых теоретических проблем для аддитивной модели (о современных попытках осмыслить этот феномен см. обзор в [Spencer 1991: 133-156]).

Действительно, вернемся еще раз к одному из рассмотренных выше примеров, а именно, к таким императивным формам русских глаголов, как клади, встань и ляг. Все три формы носитель языка безошибочно отождествляет как императивные, во всех трех формах есть некото­рое указание на это грамматическое значение. Однако только в первом случае таким указанием является некоторый самостоятельный фоне­тический сегмент (фонема /i/, присоединение которой сопровождается палатализацией предшествующей согласной); во втором случае о наличии императивного значения свидетельствует только появление палатализо­ванной согласной на конце основы вместо нормально свойственной ей непалатализованной. Наконец, в третьем случае императивное значение выражается тем, что никакой показатель после основы не употреблен: значимым становится наше, так сказать, «обманутое ожидание» (по­скольку мы знаем, что всякая русская глагольная словоформа должна непременно выражать те или иные грамматические значения).

Данные примеры представляют три характерных класса языковых знаков, являющихся в равной степени объектом морфологического опи­сания: это сегментные знаки, операции и нулевые знаки (два последних типа знаков часто объединяются под общим названием несегментных; нулевые морфемы будут более подробно рассмотрены в разделе о грам­матических значениях, см. Часть вторая, Гл. 1).

В отличие от сегментного знака, планом выражения которого является цепочка фонем, планом выражения операции является некоторое пре­образование над цепочкой фонем¹⁸¹. Существенно, однако, что не всякое преобразование в морфологии допустимо считать означающим операции: например, не принято говорить, что в русском языке форма дательного падежа местоимения ему получена из формы (или основы) именительного падежа он- путем какой-либо операции над этой фонемной цепочкой. Ло­гика тут абсолютно такая же, как и при решении проблемы «фонологичес­кое vs. нефонологическое чередование» (см. раздел 3.4): операция должна формулироваться в терминах определенного (существующего в данном языке) фонетического процесса, т. е. являться не просто заменой одной последовательности фонем на другую, а преобразованием системы их

^|В> Существует еше один, особый тип операций — не над сегментным означающим морфемы, а над ее контекстом (морфологическим или синтаксическим): таковы, например, изменение рода существительных (как в испанск. manzano [м.] 'яблоня' -* manwna [ж.] 'яблоко', русск. супруг -* супруга, и т.п.), изменение части речи (как в англ, water [сущ.] 'вода* -* water |глаг.) 'поливать', и т.п.). Подобные операции, состоящие в замене одних фонем другими, называются конверсиями (см. также ниже).

различительных признаков. Но, в отличие от чередования, которое лишь сопутствует сегментному показателю морфологического значения, опе­рация является единственным носителем морфологического значения¹⁹'; поэтому контекст морфемы, затронутой операцией, не может содер­жать никакого фонологического «катализатора» операции (и результатом применения операции является, как мы видели, полная фузия или ку­муляция). Частным случаем операций являются также редупликации; так же, как и описание чередований, описание редупликаций апеллирует к фонологическим характеристикам морфем, предписывая полное или частичное повторение элементов исходной цепочки (или повторение ча­сти их различительных признаков; подробнее см. [Spencer 1991: 150-156; Mel'6uk 1996: 41-52]; ср. также [Moravcsik 1978]). Полная редупликация встречается, например, при образовании множественного числа имен (как в индонезийском языке) или дистрибутивных числительных (типа 'по пять'); те же значения могут выражаться и частичной редупликацией, семантический спектр которой существенно шире — от интенсивности и аттенуативности до перфектива (как в известных латинских примерах типа mordet 'он кусает' ~ momordit 'он укусил') или отпредикатного имени (ср. догон pala 'высокий' ~ pa[la]pala 'высота').

Частным случаем операции является, по-видимому, и изменение просодичес­ких (т.е. супрасегментных, а не сегментных) признаков морфемы: таково, напри­мер, изменение места ударения как средство образования некоторых отглагольных существительных в английском языке (ср. contrdst [глаг.] 'противопоставлять' -» ctintrast [суш.] 'противопоставление') или изменение тона как показатель паде­жа в ряде нилотских языков (Восточная Африка). Использование этого приема в морфологии является очень редким. С нашей точки зрения, говорить о преобра­зованиях такого типа как об особом классе языковых знаков («супраморфах»), противопоставленных и сегментным знакам, и операциям, нецелесообразно. Иная трактовка представлена, однако, у И. А. Мельчука [ 1997: 110 и др.], где «супрамор-фы» не только объявляются самостоятельным классом знаков, но и сближаются, скорее, с сегментными знаками, чем с операциями.

Являются ли операции морфемами? Разные теории языка дают на этот вопрос разный ответ, в зависимости от того, насколько существенны для данной теории постулаты аддитивной модели морфологии. Если за мор­фемой закреплено представление о чем-то, что непременно является

> Ъ терминологической системе И. А. Мельчука различаются «альтернации» (чередова­ния, сопутствующие присоединению сегментного показателя) и «апофонии» (чередования, являющиеся планом выражения операции); в традиционной терминологии это же различие иногда определяется как различие между «незначащими» и «значащими» чередованиями. Так, палатализация конечной согласной основы в словоформе клади — альтернация (не­значащее чередование); она же в словоформе встань — апофония (значащее чередование). Нам представляется более обоснованной та точка зрения, согласно которой это чередование входит в план выражения императивного значения в обоих случаях (но в первом случае — наряду с сегментным средством); ср. также ниже.

материальным объектом (как и положено элементам аддитивных ком­плексов), то операции уже не могут считаться морфемами. Но в этом случае исследователь вынужден констатировать, что языковые значения могут выражаться как «материальными» объектами — морфемами, так и нематериальными сущностями — операциями.

Между тем, если исходить из того, что морфема — это языко­вой знак, двусторонняя единица языка, то нет никаких особых причин (кроме стереотипов аддитивной модели) считать, что план выражения морфемы обязательно должен быть сегментным. Функциональная экви­валентность сегментных и несегментных средств отчетливо проявляется в языковых системах (вспомним еще раз пример с выражением русского императива); вполне естественно поэтому и об операциях говорить как о морфемах. Именно такой терминологии мы в настоящей книге и будем придерживаться.

Конечно, утверждение о функциональной эквивалентности морфем-«объектов» и морфем-«операций» не означает признания их полной эквивалентности в естественных языках. О диахронической исходности сегментных средств по отношению к несегментным нам уже не раз прихо­дилось говорить. По-видимому, существуют и психолингвистические кор­реляты таких отношений (которые в неявном виде проникают и в идео­логию многих морфологических моделей): сегментные средства в неко­тором очень общем смысле осознаются как первичные по отношению к несегментным. С нашей точки зрения такая интуиция в целом верна, и адекватная модель морфологии должна по мере возможности учитывать «принцип первичности сегментных средств». Однако следование этому принципу не должно заходить настолько далеко, чтобы вовсе отказывать­ся считать несегментные средства морфемами: это неоправданно услож­няет описание и навязывает языку слишком резкие противопоставления. В любом случае, лингвист должен расстаться с иллюзией, что линейной членимостъю текста начинаются и заканчиваются проблемы морфологии: в данном параграфе мы привели достаточно много примеров (от разрыв­ных морфем до фузии и кумуляции), свидетельствующих об обратном.

Дальнейшая судьба такой «свежеиспеченной» морфемы (которая лишь недавно, напомним, сама была автономной словоформой) опреде­ляется движением вдоль континуумов двух типов: семантической аддитив­ности и формальной аддитивности. По мере перемещения вдоль первого из этих континуумов морфема постепенно теряет семантическую адди­тивность, приобретая идиоматичность (сначала, как правило, частичную, а впоследствии полную) и превращается сначала в морфоид (лишь струк­турно выделимый из морфемы-поглотителя), а потом, возможно, и просто вливается в состав этой морфемы (т.е. подвергается «опрощению»).

По мере движения вдоль континуума формальной аддитивности все больше усиливается контекстная вариативность морфемы, степень ее формальной спаянности с контактирующими морфемами; конечным ре­зультатом такого слияния оказывается фузия и, впоследствии, кумуляция. Иначе говоря, данная морфема также перестает существовать как само­стоятельный языковой знак.

Таким образом, движение вдоль обоих континуумов приводит, вооб­ще говоря, к одинаковому результату: к потере линейной выделимости элемента (либо в плане выражения, либо в плане содержания, либо в обоих планах одновременно). Круг замыкается: то, что было некогда словоформой, становится сначала значимой частью другой словоформы, а потом и вовсе растворяется в ней; новая словоформа, в свою очередь, может повторить весь путь. Конечно, этот процесс может занимать мно­гие столетия, но маятникообразное движение от свободных словоформ к утрате линейной свободы (сначала в предложении, потом в словофор­ме) и к новым свободным словоформам продолжается в любой языковой системе. В каждый момент времени языковая система отражает какой-то конкретный этап этого процесса, и типологические характеристики языка могут существенно меняться в зависимости от того, какой именно этап мы наблюдаем. В следующем параграфе мы хотели бы обсудить разные теоретические аппараты, которые предлагались для описания той или иной совокупности известных нам морфологических особенностей кон­кретных языков (или, как принято формулировать эту проблему, разные «модели морфологии»).