Глава 8 Сталин и Ежов

«26 октября 1938 года

Только лично

Народному Комиссару

Николаю Ивановичу Ежову

Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, чтобы я, — после девятнадцати лет безупречной службы партии и Советской власти, после тяжелых лет подполья, после моей активнейшей и полной самопожертвования борьбы последних двух лет в условиях ожесточенной войны, после того, как партия и правительство наградили меня за боевую работу орденами Ле­нина и Кр. Знамени, — ушел от Вас.

Вся моя безупречная жизнь, полная служением интересам про­летариата и Сов. власти, прошла перед глазами партии и коллек­тива работников нашего наркомата...

9 июля я получил телеграмму, лишенную всякого оперативно­го смысла, в которой я ясно прочел, что по диким и совершен­но непонятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе «Свирь».

В телеграмме предлагалось мне явиться в Антверпен 14 июля, куда на этом пароходе прибудет «товарищ, которого я знаю лич­но». «Желательно, — гласила телеграмма, — чтобы первая встре­ча произошла на пароходе...» Для «обеспечения конспиративно­сти встреч» телеграмма предлагала мне поехать на дипломатиче­ской машине нашего посольства во Франции в сопровождении ген консула...

Я анализировал телеграмму: почему первая встреча должна про­изойти именно на пароходе? Зачем, если не для того, чтобы оглу­шить меня и увезти уже как заведомого врага. Почему меня дол­жен сопровождать генконсул в дипломатической машине, если не для того, чтобы не спускать с меня глаз по пути и, в случае за­минки у парохода, засвидетельствовать властью консула, что я — сумасшедший, контуженный в Испании, которого заботливо везут в СССР. Сопровождение меня в дип. машине не объяснялось в телеграмме интересами обеспечения конспиративности встреч...

Эта бездарная в оперативном отношении телеграмма просто являлась плохой дымовой завесой для заготовленной для меня, человека ни в чем не повинного, коварной ловушки. Для меня стало ясно, что руководитель отдела переусердствовал в «чистке» аппарата и пытался укрепить свою карьеру намерением выдать меня... за преступника, которого необходимо ухищрениями, кста­ти, очень бездарными, заманить на пароход как врага народа, и потом кричать «ура» и ждать награждения, как за хорошо прове­денную операцию. Таким образом я узнал, что моя судьба пред­решена и что меня ждет смерть.

Я перед собой ставил вопрос: имею ли я право, как парти­ец, даже перед угрозой неминуемой смерти отказаться от поез­дки домой. Товарищи, работавшие со мной, хорошо знают, что я неоднократно рисковал жизнью, когда это требовалось для дела партии.

Я систематически находился под ожесточенными бомбарди­ровками. Вместе с морским атташе я в течение двух недель под бомбами фашистской авиации разгружал пароходы с боеприпа­сами (хотя это не входило в мою обязанность). Я неоднократно жертвовал своей жизнью при выполнении известных Вам бое­вых заданий. На расстоянии трех шагов в меня стрелял извест­ный Вам белогвардеец, как в ненавистного большевика. Когда в результате автомобильного крушения у меня был сломан по­звоночный столб (2 позвонка), я, будучи наглухо залит гипсом, вопреки запрету врачей не бросил работы, а систематически разъезжал по фронтам и городам, куда меня звали интересы борьбы с врагом...

Никогда партия не требовала от своих членов бессмысленной смерти, к тому же еще в угоду преступным карьеристам.

Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой рас­правы остановила меня от поездки на пароход... Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная девочка окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь «врага народа», как дочь отца, которым она гордилась как честным коммунистом и борцом, — выше моих сил.

Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый при­говор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребенок обречен на такие жуткие муки и терзания, — выше моих сил.

Мог ли я рассчитывать по прибытии в СССР на справедли­вое разбирательство моего дела? — Нет и еще раз нет! Вот мо­тивы:

1. Факт не открытого вызова меня домой, а организация за­падни на пароходе уже предопределила все. Я уже был занесен в список врагов народа еще до того, как моя нога вступила бы на пароход.

2. Я оказался бы в руках преступника Дугласа, который из низменных личных побуждений уничтожил двух честнейших ком­мунистов.

Этого мало. Мне известно, что Дуглас дал распоряжение об уничтожении героя войны Вальтера, добровольно проведшего шестнадцать месяцев на передовой линии огня. Имя этого Вальтера является одним из нескольких популярнейших имен, известных каждому солдату. Это распоряжение было отдано Дугласом на основании необоснованных слухов, что у него, мол, «нездоровые настроения, могущие привести к невозвра­щенчеству...».

Честные люди не пошли на исполнение этого преступного приказа. Вальтер вскоре добровольно поехал домой с радостным чувством выполненного задания партии. Есть много других при­меров, характеризующих преступность этого человека (Д.), гото­вого из карьеристских мотивов погубить десятки заведомо чест­ных людей и партийцев, лишь бы создать видимость оператив­ной работы и успешной борьбы с врагами.

В поисках популярности этот карьерист Дуглас в присутствии большинства моих работников выбалтывал ряд важнейших ведом­ственных тайн. Он терроризировал моих сотрудников перечисле­нием десятков фамилий наших бывших работников, расстрелян­ных без суда (в освещении, достойном «Нового времени»). Сам Дуглас, да и кроме него даже честные работники, приезжавшие из дому, терялись в догадках: на основании чего были признаны шпионами и расстреляны без суда даже такие наши работники, которые пользовались полным доверием, в то время как с их бывшей сетью продолжают работать и поныне? И действительно, если П., например, был шпионом, то как же продолжают рабо­тать с таким человеком, как «Тюльпан», которого он сдал. Как он не предал «Тюльпана»? Или если М. был шпион, то как же он не предал «Вайзена», «Зенхена» и других, с которыми продолжа­ют работать до сих пор.

Вот вкратце причины, заставившие меня, человека, преданного партии и СССР, не идти на заготовленную мне карьеристом и преступником Дугласом ловушку на пароходе.

Я хочу, чтобы Вы по-человечески поняли всю глубину пере­живаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.

Моя цель — довести своего ребенка до совершеннолетия.

Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу проле­тариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из нашей страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных лю­дей выбросили меня как рыбу на лед... По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое унич­тожение. Остановите своих людей! Достаточно, что они ввергли меня в глубочайшее несчастье, лишив меня завоеванного моей долголетней самоотверженной работой права жить и бороться в рядах партии, лишив меня родины и права жить и дышать одним воздухом совместно с советским народом.

Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ни­чего против партии и н. страны.

Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проро­нить ни слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.

Швед».

«В Политбюро ЦК ВКП(б)

23 ноября 1938 года

Тов. Сталину

Совершенно секретно

...

Прошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам:

1. При обсуждении на Политбюро 19-го ноября 1938 года за­явления начальника УНКВД Ивановской области т. Журавлева целиком подтвердились изложенные в нем факты. Главное, за что я несу ответственность, это то, что т. Журавлев, как это видно из заявления, сигнализировал мне о подозрительном поведении Лит­вина, Радзивиловского и других ответственных работников НКВД, которые пытались замять дела некоторых врагов народа, будучи сами связаны с ними по заговорщицкой антисоветской деятельности. В частности, особо серьезной была записка т. Жу­равлева о подозрительном поведении Литвина, всячески тормо­зившего разоблачение Постышева, с которым он сам был связан по заговорщицкой работе. Ясно, что, если бы я проявил долж­ное большевистское внимание и остроту к сигналам т. Журавле­ва, враг народа Литвин и другие мерзавцы были бы разоблачены давным-давно и не занимали бы ответственных постов в НКВД.

2. В связи с обсуждением записки т. Журавлева на заседании По­литбюро были вскрыты и другие, совершенно нетерпимые недостат­ки в оперативной работе органов НКВД. Главный рычаг разведки —

агентурно-осведомительная работа оказалась поставленной из ряда вон плохо. Иностранную разведку, по существу, придется создавать заново, так как И НО был засорен шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иност­ранными резидентами агентурой. Следственная часть также страда­ет рядом существенных недостатков. Главное же здесь в том, что следствие с наиболее важными арестованными во многих случаях вели неразоблаченные еще заговорщики из НКВД, которым удава­лось, таким образом, не давать разворота делу вообще, тушить его в самом начале и, что важнее всего, — скрывать своих соучастников по заговору из работников ЧК. Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры. Вместо того чтобы учитывать, что заговор­щикам из НКВД и связанным с ними иностранным разведкам за десяток лет минимум удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников, я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпионами и заговорщиками. Ясно, что за все это я должен нести ответственность.

3. Наиболее серьезным упущением с моей стороны является выяснившаяся обстановка в отделе охраны членов ЦК и Полит­бюро. Во-первых, там оказалось значительное количество нера­зоблаченных заговорщиков и просто грязных людей от Паукера. Во-вторых, заменивший Паукера, застрелившийся впоследствии Курский, сейчас арестованный Дагин также оказались заговорщи­ками и насадили в охранку немало своих людей. Последним двум начальникам охраны я верил как честным людям. Ошибся и за это должен нести ответственность. Не касаясь ряда объективных фактов, которые в лучшем случае могут кое-чем объяснить пло­хую работу, я хочу остановиться только на моей персональной вине как руководителя Наркомата. Во-первых, совершенно оче­видно, что я не справился с работой такого ответственного Нар­комата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы. Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос со всей остротой, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б). Во-вто­рых, вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в Нар­комате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недо­статки, барахтаясь один, пытался выправить дело. Выправлялось туго — тогда нервничал. В-третьих, вина моя в том, что я чисто делячески подходил к расстановке кадров. Во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арес­том, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим

мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответ­ственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы. В-чет­вертых, вина моя в том, что я проявил совершенно недопусти­мую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отде­ла охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханова и др.). В-пятых, вина моя в том, что, со­мневаясь в политической честности таких людей, как бывший на­чальник УНКВД ДВК предатель Люшков и в последнее время Наркомвнудел Украинской ССР председатель Успенский, не при­нял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японии и Успенскому пока неизвестно куда, розыски которого продолжаются. Все это, вмес­те взятое, делает совершенно невозможным мою дальнейшую ра­боту в НКВД. Еще раз прошу освободить меня от работы в Нар­комате внутренних дел СССР. Несмотря на все эти большие не­достатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово.

Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК считает необходимым меня использовать, — оправдать дове­рие ЦК.

Ежов

Прошу Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-мате­ри. Ей 70 лет. Она ни в чем не повинна. Я последний из четырех детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо».

Выписка из решений Политбюро ЦК ВКП(б) «Протокол № 65а от 24 ноября 1938 г. П. 160. Заявление т. Ежова Н. И.

Рассмотрев заявление тов. Ежова с просьбой об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел СССР и принимая во внимание как мотивы, изложенные в этом заявлении, так и его болезненное состояние, не дающее ему возможности руково­дить одновременно двумя большими наркоматами, — ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Удовлетворить просьбу тов. Ежова об освобождении его от обязанностей народного комиссара внутренних дел СССР.

2. Сохранить за тов. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта.

Секретарь ЦК Я. Сталин».

Ежова арестовали 10 апреля 1939 года.

..

«Начальнику 3 спецотдела НКВД полковнику тов. Панюшкину

Рапорт

Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при произ­водстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 ап­реля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.

1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в од­ном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от пат­ронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, к револьверу

«Кольт»).

Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Ка­менев», «Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.

2. Изъяты мною при обыске пистолеты «Вальтер» № 623573, калибра 6, 35; «Браунинг» калибра 6, 35 № 104799 — находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет «Вальтер» калибра 7, 65, № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.

3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книга­ми были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустые полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.

4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иност­ранных языках.

Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. По­скольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставле­ны в кабинете и собраны в отдельном месте.

5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подле­жащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием «О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской

группе». Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10—15, а далее до самого кон­ца текста не имеют — сброшюрована совершенно чистая бу­мага.

При производстве обыска обнаружены и изъяты разные мате­риалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партий­ного характера, согласно протокола обыска.

Пом. начальника 3 спецотдела НКВД

Капитан государственной безопасности

Щепилов

11 апреля 1939 года»,

«Народному комиссару

внутренних дел Союза ССР

Комиссару государственной

безопасности первого ранга

Тов. Берия

Рапорт

Согласно вашего приказания о контроле по литеру «Н» писа­теля Шолохова доношу: в последних числах мая поступило зада­ние о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, ко­торый с семьей остановился в гостинице «Националь» в 215 но­мере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г. Копии сводок имеются.

Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать не­обходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и, узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Коро­левой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стено­графистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежо­ва у Шолохова.

Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше де­сяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была за­фиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова.

Зам начальника первого отделения 2-го специального отдела НКВД лейтенант госбезопасности (Кузьмин)

12 декабря 1938 года».

«УТВЕРЖДАЮ

Начальник Следственной части НКВД СССР

Комиссар госбезопасности 3 ранга

Кобулов

11 июня 1939 года

Постановление

г. Москва, 1939 года, 10 дня

Я, ст. следователь Следчасти НКВД СССР, ст. лейтенант Госу­дарственной Безопасности Сергиенко, рассмотрев материалы, поступившие на Ежова Николая Ивановича, 1895 г. р., из рабо­чих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 года, судимого в 1919 году Военным Трибуналом запасной армии республики и осужденного к одному году тюрем­ного заключения — условно, занимавшего пост Народного Ко­миссара Водного Транспорта СССР и проживавшего в г. Моск­ве, — нашел:

Показаниями своих сообщников, руководящих участников антисоветской, шпионско-террористической заговорщической организации Фриновского, Евдокимова, Дагина и другими мате­риалами расследования Ежов изобличается в изменнических, шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Япо­нии.

Запутавшись в своих многолетних связях с иностранными раз­ведками и начав с узкошпионских функций передачи им сведе­ний, представлявших специально охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по поручению правительственных кру­гов Германии и Польши перешел к более широкой изменниче­ской работе, возглавив в 1936 году антисоветский заговор в НКВД и установив контакт с нелегальной военно-заговорщической орга­низацией РККА. Конкретные планы государственного переворо­та и свержения Советского правительства Ежов и его сообщни­ки строили в расчете на военную помощь Германии, Польши и Японии, взамен чего обещая правительствам этих стран территориальные и экономические уступки за счет СССР.

Для практического осуществления этих предательских замыс­лов Ежов систематически передавал германской и польской раз­ведкам совершенно секретные экономические и военные сведе­ния, характеризующие внутриполитическое положение и оборон­ную мощь СССР.

В этих же антисоветских целях Ежов сохранял и насаждал шпионские и заговорщические кадры в различных партийных,

советских, военных и прочих организациях СССР, широко про­водя подрывную, вредительскую работу на важнейших участках партийной, советской и в особенности военной и наркомвнудель-ской работы, как в центре, так и на местах, провоцируя недоволь­ство трудящихся и ослабляя военную мощь Советского Союза.

Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин прак­тически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в соверше­нии террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве.

Через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты за границей Ежов и его сообщники стре­мились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, в частности, через группу заговорщиков работников полпредства в Китае Ежов проводил вражескую работу в том направлении, чтобы ускорить разгром китайских национальных сил, обеспечить захват Китая японски­ми империалистами и тем самым подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток.

Действуя в антисоветских и корыстных целях, Ежов организо­вал ряд убийств неугодных ему людей, а также имел половое сно­шение с мужчинами (мужеложство).

Руководствуясь статьей 91 УКП, постановил:

Приговорить Ежова Н. И. к уголовной ответственности по признакам ст. ст. 58-1 «а», 58-5, 19-58 п.п. 2 и 8, 58-7, 136 «г», 154 «а» ч. 2 УК РСФСР и приступить к следственному производ­ству по его делу.

Меру пресечения способов уклонения от следствия и суда ос­тавить прежнюю — содержание под стражей.

Справка: Ежов Н. И. арестован 10 апреля 1939 года и содер­жится под стражей в Сухановской особой тюрьме НКВД СССР.

Ст. следователь следственной части НКВД СССР

Ст. лейтенант госуд. безопасности Сергиенко».

Записка из тюрьмы (без даты, между 12 и 16 июня 1938 г.)

«Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которых я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину остаюсь до кон­ца. Твой Ежов».