В России

(окончание)

После декабря 1991 г. мар­ксисты на Западе и в СССР пе­решли от критики «казармен­ного коммунизма» к прямой пропаганде не только эксплуа­тации трудящихся, но и безра­ботицы и даже бедности. Надо же помогать «колесу истории»! На этапе перестройки, готовя общество к приватизации, наши рыночники опирались на Мар­кса, на его веру в то, что отно­шения купли-продажи и есть “свобода”. Л.С. Мамут (отец из­вестного олигарха) цитирует Маркса: “В обмене, покоящемся на меновых стоимостях, сво­бода и равенство не только уважаются, но обмен меновыми стоимостями представляет со­бой производительный, реаль­ный базис всякого равенства и всякой свободы. Как чистые идеи, равенство и свобода представляют собой всего лишь идеализированные выра­жения обмена меновыми стои­мостями: будучи развиты в юридических, политических, социальных отношениях, они представляют собой все тот же базис, но в некоторой другой степени”.

При этом всем было пре­красно известно, что в действи­тельности “обмен, покоящийся на меновых стоимостях”, вовсе не является «реальным бази­сом всякого равенства и всякой свободы», что сам же Маркс и доказывал на примере купли-продажи рабочей силы. Но вы­вод из неравенства рабочего и капиталиста при таком обмене Маркс делал такой: «Если один беднеет, а другой обогащается, то это их добрая воля, и это от­нюдь не вытекает из самих эко­номических отношений, из са­мой экономической связи, в ко­торой они находятся между со­бой». Так что Чубайс, с томом Маркса в руке, мог бы прямо крикнуть нам: «Я принес вам равенство и свободу!»

Эти виртуозные марксисты вышли на политическую арену в России в конце ХХ века, в войне против советского строя, кото­рый уже просуществовал не­сколько исторических периодов, доказал свою жизненность и далеко ушел в социальном, тех­нологическом и культурном плане от крестьянского уравни­тельного коммунизма. А во вто­рой половине ХIХ века приве­денное выше рассуждение о грубом общинном коммунизме было теоретическим основа­нием для отрицания русской ре­волюции самим Марксом. Из этой концепции прямо вытекала необходимость разрушения об­щины и раскрестьянивания России, превращения крестьян в фермеров и сельский проле­тариат.

Маркс писал в «Капитале»: «Итак, к чему сводится первона­чальное накопление капитала, т.е. его исторический генезис? Поскольку оно не представляет собой непосредственного пре­вращения рабов и крепостных в наемных рабочих и, следова­тельно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприа­цию непосредственных произ­водителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоя­щейся на собственном труде».

Но в России крестьяне не имели «частной собственности, покоящейся на собственном труде» (за исключением дере­вянной сохи и небольшого коли­чества скота) - земля находи­лась в общинной и феодальной собственности. Более того, и феодальная собственность не была частной. Исторически в ходе собирания земель, в про­цессе превращения «удельной Руси в Московскую», шло уп­разднение зачатков частной собственности – процесс, об­ратный тому, что наблюдалось на Западе. Владение землей стало государственной платой за обязательную службу. Исто­рик Р. Пайпс пишет: «Введение обязательной службы для всех землевладельцев означало... упразднение частной собствен­ности на землю. Это произошло как раз в то время, когда Запад­ная Европа двигалась в проти­воположном направлении. По­сле опричнины частная собст­венность на землю больше не играла в Московской Руси сколько-нибудь значительной роли».

По Марксу, капитализм произ­водит первоначальное накопле­ние через экспроприацию мел­кой частной собственности. Ее наличие – необходимое условие для развития капитализма. Но для создания мелкой частной собственности в России надо было сначала разрушить об­щинную собственность. На этой стадии и произошло социальное и культурное столкновение в России, кульминацией которого и стала Октябрьская револю­ция, а затем Гражданская война. В Западной Европе в ходе аналогичного столкнове­ния община потерпела пораже­ние, а в России победила – ре­форма Столыпина, почти бук­вально предусмотренная Мар­ксом, не прошла. По России «колесо истории» прокатилось иначе, чем по Западной Европе.

Стоит заметить, что Маркс с напряженным вниманием изу­чал эволюцию русской кресть­янской общины после реформы 1861 г. В сентябре-октябре 1882 г. он даже читал, делая заметки на полях, книгу А.Н. Энгель­гардта «Письма из деревни (1872-1882)». В этой книге дано основательное эмпирическое описание русской общины, ко­торое принципиально противо­речило доктрине Маркса. До этого Маркс изучил и даже сде­лал конспект книги М.М. Кова­левского «Общинное землевла­дение. Причины, ход и послед­ствия его разложения», вышед­шей в Москве в 1879 г.

В этой книге дана история общинного землевладения, на­чиная от первобытного строя, у разных племен и народов (в Америке, Индии, Северной Аф­рике и др.). Составленный Мар­ксом подробный конспект этой книги с замечаниями и добавле­ниями относится к числу его важных трудов. Здесь для нас интересна сделанная Марксом выписка из книги, посвященная политике колониального режима Франции в отношении общинной собственности на землю в Ал­жире (приводя ее, я восстанав­ливаю некоторые слова, заме­ненные Марксом, на те, которые употреблял сам Ковалевский). Эта выписка показывает, что утверждения Бакунина и народ­ников о том, что общинная соб­ственность на землю предопре­деляет коммунистические ус­тановки крестьян, казались оче­видными даже для колониаль­ной администрации в Алжире. А у Маркса и Энгельса эти утвер­ждения вызывали лишь едкую иронию или восклицания типа «осёл!».

Ковалевский пишет, ссылаясь на французские документы: «Установление частной земель­ной собственности – необходи­мое условие всякого прогресса в экономической и социальной сфере. Дальнейшее сохранение общинной собственности «как формы, поддерживающей в умах коммунистические тенден­ции» (Дебаты Национального собрания, 1873) опасно как для колонии, так и для метрополии; раздел родового владения по­ощряется, даже предписыва­ется, во-первых, как средство к ослаблению всегда готовых к восстанию порабощенных пле­мен, во-вторых, как единствен­ный путь к дальнейшему пере­ходу земельной собственности из рук туземцев в руки колони­стов. Эта политика неизменно проводится французами при всех свергающих друг друга ре­жимах, начиная с 1830 г. до на­стоящего времени. Средства иногда меняются, цель всегда одна и та же: уничтожение ту­земной общинной собственно­сти и превращение ее в пред­мет свободной купли-продажи и тем самым облегчение конеч­ного перехода ее в руки фран­цузских колонистов. На заседа­нии 30 июня 1873 г. при обсуж­дении нового законопроекта де­путат Эмбер сказал: «Пред­ставленный на ваше обсужде­ние проект является лишь за­вершением здания, фундамент которого заложен целым рядом распоряжений, декретов и зако­нов, которые все сообща и каж­дый в отдельности преследуют одну и ту же цель – установле­ние у арабов частной земельной собственности»…

Большинство французских скупщиков земли вовсе не на­мерено было заниматься зем­леделием; они спекулировали лишь на перепродаже земли; покупка по смехотворным це­нам, перепродажа по относи­тельно высокой цене – казались выгодным помещением их капи­талов».

Так что интерес скупщиков земли, спекулянтов и колониза­торов, изымающих «земельную собственность из рук туземцев», идет рука об руку с прославле­нием частной собственности и ненавистью к «грубому кресть­янскому коммунизму». Здесь и пролегла пропасть между мар­ксизмом и народниками.

Энгельс в связи с брошюрами Ткачева предупреждал в 1875 г.: «Русские должны будут поко­риться той неизбежной между­народной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем осталь­ной Европы». К чему же свелся этот европейский контроль? Прежде всего, к атаке на рос­сийское народничество и к по­буждению русских марксистов вести такие атаки и внутри Рос­сии.

Энгельс пишет Вере Засулич (3 апреля 1890 г.): «Совершенно согласен с Вами, что необхо­димо везде и всюду бороться против народничества - немец­кого, французского, английского или русского. Но это не меняет моего мнения, что было бы лучше, если бы те вещи, кото­рые пришлось сказать мне, были сказаны кем-либо из рус­ских» [? *].

Приняв эти установки, рос­сийские марксисты много сде­лали для разгрома народников, а затем большевики, возглавив советскую революцию, вынуж­дены были на ходу и по крупи­цам, с большими потерями со­бирать наследие народников, чтобы ввести революцию в кон­структивное русло.

На первом этапе своей поли­тической деятельности в раз­громе народников принял уча­стие и Ленин. В работе “От ка­кого наследства мы отказыва­емся” (1897) он так определил суть народничества, две его главные черты: “признание ка­питализма в России упадком, регрессом” и “вера в самобыт­ность России, идеализация кре­стьянина, общины и т.п.”. Глав­ным противоречием, породив­шим русскую революцию, мар­ксисты считали в то время со­противление прогрессивному капитализму со стороны тради­ционных укладов (под ними по­нимались община, крепостниче­ство – в общем, “азиатчина”). Исходом революции должно было стать “чисто капиталисти­ческое” хозяйство.

В момент написания книги “Развитие капитализма в Рос­сии” (1899) и даже в первый пе­риод после революции 1905-1907 гг. Ленин следовал тезису о неизбежности прохождения России через этап господства капиталистической формации. Отсюда вытекало, что и назре­вающая русская революция, смысл которой виделся в расчи­стке площадки для прогрессив­ной формации, должна была быть революцией буржуазной.

В статье “Аграрный вопрос и силы революции” (1907) Ленин еще писал: “Все с.-д. убеждены в том, что наша революция по содержанию происходящего общественно-экономического переворота буржуазная. Это значит, что переворот происхо­дит на почве капиталистических отношений производства, и что результатом переворота неиз­бежно станет дальнейшее раз­витие именно этих отношений производства».

В предисловии ко второму из­данию “Развития капитализма в России” (1908 г.) Ленин дает две альтернативы буржуазной ре­волюции: “На данной экономи­ческой основе русской револю­ции объективно возможны две основные линии ее развития и исхода:

Либо старое помещичье хо­зяйство... сохраняется, превра­щаясь медленно в чисто капи­талистическое, “юнкерское” хо­зяйство... Весь аграрный строй государства становится капита­листическим, надолго сохраняя черты крепостнические... Либо старое помещичье хозяйство ломает революция... Весь аг­рарный строй становится капи­талистическим, ибо разложение крестьянства идет тем быстрее, чем полнее уничтожены следы крепостничества”.

Таким образом, Ленин исхо­дит из того постулата, который мы находим уже в предисловии к «Капиталу» Маркса – капита­листический способ производ­ства может охватить все про­странство («весь аграрный строй государства становится капиталистическим»). То есть, вся сельская Россия в принципе может стать капиталистической, и к этому направлена русская революция. И народники, и А.Н. Энгельгардт в своих «Письмах из деревни» старались пока­зать, что это невозможно именно в принципе, а не из-за умственной косности крестьян­ства. Для людей, воспитанных под сильным влиянием евро­центризма, объяснения народ­ников были неубедительны.

Предвидения о буржуазном характере русской ре­волюции не сбылись. Революция 1905-1907 гг. свершилась, а ка­пита­листического хо­зяйства как гос­под­ствующего уклада не сложи­лось ни в одном из ее течений. По­пытка капиталистиче­ской мо­дернизации, предпринятая Сто­лы­пиным, была разру­шитель­ной и вела к пауперизации боль­шой части крестьян­ства. Это была исто­рическая ло­вушка, осознание которой ока­зывало на кре­стьян революцио­ни­зирующее действие. Именно урок револю­ции 1905-1907 гг. за­ставил Ленина пере­смотреть представле­ние о смысле рус­ской революции.

После 1908 г. Ленин уже по-иному пред­ставляет сущность спора марксистов с народни­ками. Он пи­шет в письме И.И. Скворцову-Степанову: «Воюя с народниче­ством как с неверной доктриной социа­лизма, мень­шевики доктринерски просмот­рели, прозе­вали исторически ре­альное и прогрессив­ное исто­рическое со­держание народни­че­ства... Отсюда их чу­довищ­ная, идиотская, ренегатская идея, что крестьянское движе­ние реакционно, что кадет про­грессивнее трудовика, что «дик­татура пролетариата и кресть­янства» (классическая поста­новка) противоречит «всему ходу хозяйст­венного развития». «Противоречит всему ходу хо­зяйственного развития» - это ли не реакционность?!».

Из этого ясно видно, что трак­товка, которую давал про­блеме сам Ленин за десять лет до этого, ушла в прошлое, он о ней даже не вспоми­нает. «Чудо­вищная, идиотская, ренегат­ская идея» меньше­виков, не поняв­ших прогрессивного со­держания народниче­ства - это полное от­рицание марксистской догмы.

Что отражает Толстой как “зеркало русской революции”? Теперь, согласно новому взгляду Ленина, он отражает “протест против надвигающе­гося капита­лизма, разорения и обезземе­ления масс, который должен был быть порожден патриар­хальной русской дерев­ней”. Не буржуазная революция, а про­тест против надвигаю­щегося капитализма! Это - со­вер­шенно новая трактовка ре­волю­ции. Ленин осторожно вы­дви­гает кардинально новую для марксизма идею о революциях, движущей силой которых явля­ется не устранение препятствий для господства “прогрессивных” производственных отношений (капитализма), а именно пре­дотвращение этого господства - стремление не пойти по капи­та­листическому пути развития. Можно даже сказать, что кре­стьянская революция более ан­тибуржуазна, нежели проле­тарская, ибо крестьянство и ка­питализм несовместимы, а ка­питал и труд пролетария – лишь партнеры на рынке, спорящие о цене.

В 1910 г. Ленин пишет в связи со смертью Л.Н. Толстого: “Его непреклонное отрицание част­ной поземельной собственности передает психологию крестьян­ской массы... Его непрестанное обличение капитализма пере­дает весь ужас патриархального крестьянства, на которое стал надвигаться новый, невидимый, непонятный враг,.. несущий с собою невиданное ра­зорение, нищету, го­лодную смерть, оди­ча­ние, проституцию, сифи­лис...”. Здесь уже и речи нет о прогрес­сивном влиянии капита­лизма, устраняющем “азиат­чину” из русской деревни. На­оборот, ка­питализм несет в нее одичание и невиданное разоре­ние.

Представим теперь в качестве мысленного эксперимента, что в России после 1908 г. не воз­никло организован­ного движе­ния дисси­дентов марксизма, большевиков. Тогда, скорее всего, катаст­рофа революции стала бы для России смер­тель­ной. Ведь в этом случае против всего «культурного», «про­грес­сивного» слоя, ор­ганизованного каде­тами, социал-демокра­тами, эсерами и Запа­дом, воевали бы «зеле­ные». Взаимоуничтоже­ние русских, распад страны и раз­рушение потенциала развития были бы несравненно более глубокими.

Это остро почувство­вали по­эты и писатели, особенно те, кто знал деревню (Пришвин, Есенин, Клюев). Л. Анд­реев пи­сал: «Двадцать пятого октября 1917 г. русский стихийный и жестокий Бунт приоб­рел голову и подобие организации. Эта го­лова - Ульянов-Ленин. Это по­добие организа­ции - большеви­стская Советская власть». А.М. Горький написал более под­робно: «Гра­жданская война, ве­ро­ятно, продолжалась бы и до сего дня, если бы Владимир Ле­нин и его товарищи, рискуя со­вершенно распылить и уничто­жить незначи­тельную численно пар­тию большевиков - ра­бочих в массе анархи­зированного войной крестьянства, не дви­нули эту партию на пе­редовые посты, возгла­вив ею крестьян­ство. Этим Ленин спас Рос­сию от окончательного разрушения и порабо­щения капиталистами Европы, - история не может не признать за ним эту заслугу».

Таким образом, большевики, выдвинув идею союза рабочего класса и крестьянства, который осуществит антибуржуазную ре­волюцию вместо того, чтобы помочь буржуазии расчистить путь для развития капитализма в России, нарушили важнейший постулат марксизма, «пере­прыгнули» через важнейший в его учении этап. В связи с этим А. Грамши писал в июле 1918 г. в статье “Утопия” об утвержде­нии, согласно которому для России был необходим этап буржуазной революции, кото­рый должна была завершить буржуазия: “Где была в России буржуазия, способная осущест­вить эту задачу? И если господ­ство буржуазии есть закон при­роды, то почему этот закон не сработал?.. Истина в том, что эта формула ни в коей мере не выражает никакого закона при­роды. Между предпосылкой (экономическая система) и следствием (политический строй) не существует простых и прямых отношений... То, что прямо определяет политическое действие, есть не экономиче­ская система, а восприятие этой системы и так называемых за­конов ее развития. Эти законы не имеют ничего общего с зако­нами природы, хотя и законы природы также в действитель­ности не являются объектив­ными, а представляют собой мыслительные конструкции, по­лезные для практики схемы, удобные для исследования и преподавания”.

По этому вопросу раскол в среде российских марксистов был очень глубоким. Он про­должился после исчерпания в Гражданской войне конфликта большевиков с меньшевиками в форме конфликта «национал-большевиков» (собравшихся во­круг Сталина) с «большевиками-космополитами» (которых пред­ставлял Троцкий). Об этой сто­роне расхождений и установках большевиков пишет М. Агур­ский: «На VI съезде партии, в августе 1917 года, первым вы­сказал их Сталин. При обсужде­нии резолюции съезда Преоб­раженский предложил поправку, согласно которой одним из ус­ловий взятия государственной власти большевиками было на­личие пролетарской революции на Западе. Выступая против этой поправки, Сталин заявил, что «не исключена возможность, что именно Россия явится стра­ной, пролагающей путь к социа­лизму... Надо откинуть, - сказал Сталин, - отжившее представ­ление о том, что только Европа может указать нам путь».

Это было открытым наруше­нием важной догмы марксизма. В дальнейшем отрицание «за­конности» советской революции было оформлено теорией «перманентной революции» Троцкого. Согласно этой теории, Россия не должна была перехо­дить к строительству нового жизнеустройства, ей следовало продолжать революционные преобразования общества, пока оно не дойдет до предусмот­ренных марксизмом кондиций.

Агурский пишет об этом вос­приятии троцкизма: «Уже вы­двигая свой лозунг [«социализм в одной стране»] в декабре 1924 г., Сталин сразу же намекает на презрение Троцкого к русскому народу. «Неверие в силы и спо­собности российского пролета­риата - такова подпочва теории перманентной революции». Тот же мотив мы находим у близ­кого к Сталину Кирова: «Оппо­зиция обвиняет нас в том, что мы с вами настоящая кацапня, дальше того, что есть в нашей стране, мы ничего не видим, что мировая революция и все про­чее, этому-де мы с вами не ве­рим, мы узкие националисты, ограниченные люди. А вот Троцкий и Зиновьев - это на­стоящие интернационалисты».

Отрицательное отношение Маркса к самой идее русской антикапиталистической рево­люции нельзя объяснить только теоретическими соображе­ниями. За ними скрывается за­прет на такую революцию рус­ским как народу. Именно инте­ресы господствующих народов не могли позволить, чтобы ре­акционные народы (особенно русские) вырвались из-под их контроля и производили рево­люции, угрожающие «промыш­ленно более развитым стра­нам».

Выше мы видели, как Маркс заботился об «уничтожении московитского влияния в Ев­ропе» - как же можно было до­пустить, чтобы московиты пре­вратились в лидеров революци­онного пролетариата Европы! Как можно это допустить, если «русским обеспечены ненависть всей Европы и кровавая рево­люционная война всего Запада против них»! Ведь славяне, по выражению Энгельса, «видят свое спасение только в регрессе всего европейского движения, которое они хотели бы напра­вить не с запада на восток, а с востока на запад, и что орудием освобождения и объединяющей связью является для них рус­ский кнут». Русская революция и могла бы стать таким орудием освобождения, «движением не с запада на восток, а с востока на запад» - заменив собой россий­скую монархию, которая таким орудием стать не смогла.

Надо подчеркнуть, что такое видение отношений Запада с Россией вовсе не было особен­ностью марксистского взгляда на историю. Оно было частью метаидеологии Запада и про­являлось почти одинаково и с удивительной преемственно­стью в разных конкретных идеологиях и в разных истори­ческих условиях. Вальтер Шу­барт в известной книге «Европа и душа Востока» (1938) писал, например: «Смысл немецкого фашизма заключается во враж­дебном противопоставлении Запада и Востока... Когда Гит­лер в своих речах, особенно ясно в своей речи в Рейхстаге 20 февраля 1938 года, заяв­ляет, что Германия стремится к сближению со всеми государст­вами, за исключением Совет­ского Союза, он ясно показы­вает, как глубоко ощущается на немецкой почве противопостав­ление Востоку - как судьбонос­ная проблема Европы». Совершенно конкретно обо­значил цель войны против СССР министр фашистского правительства Германии А. Ро­зенберг. В речи, произнесенной в Берлине 21 июня 1941 г., он сказал, что цель эта - «оградить и одновременно продвинуть да­леко на восток сущность Ев­ропы» («первоначальную сущ­ность европейских исторических сил»).

Западные идеологи, конечно, понимали, что самостоятель­ная, неподконтрольная евро­пейским центрам революция в России будет означать пере­сборку русского народа, которая придаст ему новый духовный и организующий импульс. Если эту пересборку не пресечь, то Россия еще на целый историче­ский период станет неуязвима для глобализации под эгидой Запада. Эту мысль четко выра­зил Геббельс в марте 1942 г.: «В русских кроется целый ряд воз­можностей. Если их действи­тельно реорганизовать как на­род, они, несомненно, предста­вили бы огромнейшую опас­ность для Европы. Стало быть, этому нужно воспрепятствовать, и это и является одной из це­лей, которых мы должны дос­тичь в ходе предстоящего на­ступления. Дай бог, чтобы оно нам удалось».

В свете этих общих устойчи­вых установок и надо восприни­мать странную, на первый взгляд, горячность и настойчи­вость, с которыми основопо­ложники марксизма отговари­вали русских революционеров от самой мысли о возможности в России самобытной антикапи­талистической революции. Этот конфликт был тем более стран­ным, что именно русские рево­люционеры составляли, начи­ная с 70-х годов, едва ли не са­мый близкий Марксу и Энгельсу кружок соратников (что видно, например, по доле русских имен в числе их корреспондентов). Русский язык был первым из иностранных языков, на котором вышел «Капитал» Маркса. Ес­тественно, что русские стали обращаться к Марксу и Эн­гельсу за разъяснениями – и в открытых, и в личных письмах.

Важно учесть еще и тот факт, что к концу ХIХ века марксизм стал блокировать разработку русской революционной док­трины тем, что постепенно из­менил сам вектор своих устрем­лений, готовя почву для пово­рота социал-демократии от коммунистической революции к реформизму. В 1890 г. уже и сам Энгельс считал, что даль­нейшее развитие капитализма – в интересах господствующих народов («нашим немцам я же­лаю поэтому поистине бурного развития капиталистического хозяйства» – замечательная формулировка в устах знаме­носца мировой пролетарской революции). В свете этой уста­новки социалистическая рево­люция в России, о которой гово­рили Бакунин и народники, в свете марксизма представля­лась вдвойне реакционной. Она уже не только подрывала про­гресс производительных сил в самой России, но и угрожала интересам «наших немцев», от­влекая их от «бурного развития капиталистического хозяйства».

Надо заметить, что крайне резкие выступления Маркса и Энгельса против русских рево­люционеров не могли не вы­звать удивления в среде запад­ных социалистов, а затем и в среде российских марксистов. Антирусские штампы в статьях, опубликованных по горячим следам событий революции 1848 г., можно было как-то объ­яснить горечью от поражения этой революции при участии вооруженных сил царской Рос­сии (такие оправдания приводил Ленин, и они появляются даже в нынешней левой печати в РФ). Но как объяснить перенесение этого антирусского пафоса с «душителей революции» на ре­волюционеров, которые начали смертельную борьбу против этих самых «душителей»! Тут наглядно обнаруживалось пол­ное отсутствие классового под­хода и революционной соли­дарности.

из книги «Маркс против

русской революции»

--------------------------------------------------