Евгения Степановна Донадзе

Я должна сразу сказать, что Валерия Юльевна Стурцель, племянница епископа Стефана и мать моей ученицы Ели­заветы Черняк, была очень осторожна в рассказах о своем дяде. Не без ее участия состоялось мое знакомство с ним в квартире Стурцель на Малой Бронной. Но позднее Валерия Юльевна уже никогда не касалась этого вопроса. Сколько я ни пыталась спрашивать ее о Владыке, она ничего больше мне не рассказывала, всячески стараясь избегать разгово­ров о нем.

Может быть, причина заключалась в том, что время было такое — 1960-е годы...

Я учитель и тоже тщательно хранила в тайне свою ре­лигиозность. Никому из знакомых и в голову не пришло бы, что я верующий человек, что я посещаю церковь. Как можно было об этом рассказывать? Я в роно работала, а это уже была номенклатура райисполкома, с такими особенно не пооткро­венничаешь. Поэтому я за счастье считаю, что имела возмож­ность познакомиться с человеком, который в моей жизни све­точ, — с епископом Стефаном (Никитиным).

Лиза, как я уже говорила, была моей ученицей. По-моему, она была тогда во втором или в третьем классе, заболела и не­сколько дней отсутствовала в школе. А раньше у нас было та­кое неписаное правило: если ученик болен, то не стоит посы­лать к нему ребят, а самой пойти и посмотреть, что там с ним делается, помочь, посмотреть, в каком он состоянии, как де­лает уроки, может ли он их выполнять или нет.

Валерия Юльевна меня спросила, узнав, что я намерена к ним зайти:

— Как вы смотрите, Евгения Степановна, если вы у нас за­станете моего дядю-епископа?

Я, конечно, в восторг пришла и одновременно в страх впа­ла, устрашилась, потому что я не знала, как себя вести с чело­веком такого сана. Что мне делать? У меня прямо похолодели конечности. Но идти было надо. И я сказала, что приду.

И пришла. Валерии Юльевны дома не оказалось, видимо, она была на работе, встретила меня бабушка Лизы Елизавета Алексеевна. Это совершенно необыкновенный, чудный был че­ловек. И чем-то они с братом были очень похожи друг на друга — и характерами, и эмоциями, и знаниями. По всему было видно, что они между собой друзья. Елизавета Алексеевна очень любила меня, прекрасно ко мне относилась — как к близкому, родному человеку. Буквально с распростертыми объятиями меня встре­тила, а Лиза в это время занялась какими-то играми. Вдруг от­крывается дверь одной из комнат и появляется невысокого роста человек. Седой, с большой бородой, с очень добрыми глазами. По­является так тихо, так незаметно, как будто ангел влетел в поме­щение. Я, конечно, вся затрепетала внутренне и думаю, как быть, как надо сложить руки... Такое лицо... Так необычно... Он сразу понял мое такое состояние, что я растерялась очень и не в состоя­нии уже даже говорить, «язык проглотила», тут же повернул все это в шутку, и как-то у нас пошел разговор о литературе. Здесь он проявил себя как очень глубокий знаток и поэзии, и прозы: я была потрясена, мне было стыдно даже подумать, как же мы воспитываемся, как мы учимся и как все это неглубоко, — чего он только не знает... Потом коснулось дело истории. Позже, когда он увидел, что я уже немножко пришла в себя, что я уже не дро­жу и не трясусь как осиновый лист, мы перешли к богословским вопросам, он показал мне биографию — довольно большая была книга — преподобного Серафима Саровского и сказал:

— Я вам очень рекомендую познакомиться с житием это­го величайшего нашего современного святого. Это величай­ший святой.

Я поняла это как благословение и подумала про себя:

— Да, надо найти.

Он спросил:

— Есть ли у вас Библия?

Я говорю:

— Ну что вы, как можно? Нет у меня, конечно, Библии. Евангелие есть. Крестная дает мне в руки Библию, когда я ее посещаю.

Потому что все это хранилось в величайшей тайне. Не дай Бог, чтобы кто-то из соседей вдруг узнал, что у тебя есть Би­блия, Евангелие, что у тебя есть что-то такое... Вот и она от­крывала свой заветный шкафчик, вынимала: на, почитай, сколько сумеешь, сколько успеешь...

Говорю:

— Вот только так я знакома с Библией.

Он:

— Имейте в виду, Библия за мной. Я вам ее подарю.

Я, конечно, — на седьмом небе. Потом Елизавета Алек­сеевна организовала трапезу. Мы пили чай, опять разгова­ривали. Он очень много цитировал Фета, Тютчева и покорил меня совершенно. Такое доброе лицо, такая эрудиция, такое спокойное отношение, нормальное! Он понял мое состоя­ние. Сразу. И так хорошо провел нашу встречу, что я с легким сердцем с ним распрощалась, но опять совершила ряд ошибок в связи с благословением, и вместо благословения получи­лось, что мы друг друга обняли и расцеловали. И это осталось у меня в памяти.

Затем я узнала, что он заболел и попал в больницу. Вот тут- то мне надо было сориентироваться и бежать к нему. И опять кто-то — некто — все время создавал препятствия:

— Вот ты пойдешь в больницу... Ты учитель. Всем будет известно...

Зачем это все было надо?! Конечно же, нужно было идти! Тем более что я даже купила все необходимое: и апельсины — тогда это большая редкость была, — и всякую всячину, и дума­ла: «Вот сейчас пойду...» И опять, и снова та же мысль: «А как я встречусь с таким человеком? Удобно ли это?»

Вот почему мы все связаны такими непонятными мелоча­ми? Ведь встреться я с ним тогда, конечно, это оставило бы еще один совершенно неизгладимый след в моей душе.

Та первая и единственная встреча бесплодной не осталась. Я, конечно, и Библию заимела, заимела и житие преподобного Серафима Саровского. И Церковь любила. И все знакомые всег­да говорили мне:

— Знаем-знаем, ты любишь батюшек, ты их обожаешь. Ты, как только придешь, так сразу об этом начнешь говорить.

Я отвечаю:

— Да, потому что про это надо говорить.

Ведь для того, чтобы добыть фотографию епископа Стефа­на, мне пришлось разорить «Журнал Московской Патриархии» за 1963 год, где был помещен очень жалкий, на мой взгляд, не­кролог, ничего не говорящий ни о том, что будущий Владыка был репрессирован, ни о том, что он долго тайно служил. Ни звука. Как будто все — тишь и гладь... Но там была его фото­графия. И я долго-долго колебалась: что делать? Уж очень мне хотелось иметь его образ. И с болью в душе я вырезала эту фо­тографию, решив, что если что-нибудь когда-нибудь изменится в моей жизни, я верну ее туда, хотя некролог и не стоит ничего абсолютно — такой весь выхолощенный. Я вставила фотогра­фию в рамку, и с тех пор она у меня дома на видном месте.

Когда епископ Стефан умер, мне послали открытку, где сообщалось о его смерти. Хоронили под I мая, и почта плохо работала, получила я эту открытку только 5-го или 6-го чис­ла, то есть когда он уже был похоронен. Это для меня было ужасно.

Я решила, что обязательно найду, где он погребен. Но Ва­лерия Юльевна была предельно осторожна, и только через Ли­зочку, мою ученицу, уже спустя годы удалось мне выяснить, куда нужно ехать. Лиза попыталась мне объяснить и сказа­ла, что как-то, приехав, не смогла отыскать могилу, посколь­ку на ней не было таблички. Но я поняла, что могила в ограде церкви, и однажды все-таки собралась и поехала, решив, что больше уже ждать невозможно, что это позор и стыд и я долж­на быть на могиле. Приехала на станцию Отрадное. Какой-то пожилой человек спрашивает:

— Что вы хотите, что ищете?

— Хочу найти местную церковь.

— Я иду в церковь, пойдемте вместе.

Это было воскресенье. И по дороге, пока мы шли, он спросил:

— А что, собственно, привело вас к нам?

— Мне нужно найти здесь могилу одного человека, кото­рого я очень почитаю. Я тоскую, хочу найти ее.

Рассказала.

— Я не знаю точно, но за алтарной частью почти целое кладбище образовалось, там похоронены лица духовного зва­ния. Возможно, там и найдете...

Пришла на кладбище и не знаю, что делать: множество деревянных крестов, надписей нет. Как найти? Ведь приехала куда надо, место нашла, а как определить могилу? Тут вижу, дальше какая-то пожилая женщина что-то сажает в землю или поливает. Я — к ней. Она сразу оставила свое занятие и подвела меня к могиле Владыки. Никаких цветов на могилке не было, рос только один цветок — колокольчик. Так трогательно...

Стояла там долго. Смотрю, многие люди, идя на богослу­жение, подходят к ней, целуют крест. И я так обрадовалась: значит, он не забыт.

Все, кому я показываю эту фотографию, говорят одно:

— Какое лицо! Какое прекрасное, доброе, одухотворен­ное лицо. И я радуюсь всегда, что довелось мне познакомиться с этим человеком.

27 ноября 2005 г.