Протоиерей Александр Куликов

Когда в 1952 году я проходил срочную военную службу в Фер­гане, мне довелось познакомиться с отцом Борисом Холчевым. Это был замечательный пастырь, и я старался бывать у него во время каждого моего увольнения — то в храме, а то и дома по его приглашению.

Позже владыка Ермоген (Голубев) перевел отца Бориса из Ферганы в ташкентский Успенский кафедральный собор. Примерно в то же время и меня по службе перераспредели­ли на станцию Урсатьевская недалеко от Ташкента. Я стал ездить к батюшке Борису туда. Там он познакомил меня с от­цом Сергием Никитиным, будущим владыкой Стефаном. Сергей Алексеевич Никитин был некоторое время старостой в храме Святителя Николая в Клённиках и пострадал вместе с отцом Борисом. Его арестовали как активного прихожани­на и бывшего старосту церковной общины.

После первого нашего знакомства я еще несколько раз встречал отца Сергия в храме, мы неоднократно с ним беседо­вали.

Потом владыка Гурий (Егоров) пригласил его к себе в Дне­пропетровск. Я по случаю присутствовал, когда отец Сергий пришел прощаться с отцом Борисом. Отец Борис, которому нравилось в Ташкенте, удивлялся:

— Куда же ты едешь?..

Отец Сергий отвечал, что в Средней Азии ему трудно.

— И со здоровьем, — пояснял он, — у меня сейчас не очень хорошо, надеюсь, там будет лучше.

И уехал в Днепропетровск.

Потом, будучи еще священником (кажется, это был 1959 год), он приезжал в Москву и однажды пришел в семина­рию, где я тогда учился. Он навестил меня, и мы так хорошо поговорили с ним... Чувствовалось его буквально отеческое отношение ко мне, просто как к родному человеку, с которым недавно простились и вот — встретились.

После, когда уже он стал епископом Можайским, в Москве я с ним опять встречался несколько раз.

Потом — инсульт, перевод его из Москвы в Калугу. Конеч­но, по причине болезни Владыке уже трудно было справляться с делами, он ведь был епископом Можайским — служил по об­ласти, митрополиту Крутицкому помогал, в различных офи­циальных приемах участвовал, а кроме того еще был заведую­щим Хозяйственным управлением Патриархии.

А заболел он очень серьезно, одно время даже не служил: правая рука у него была парализована.

Я с ним встречался несколько раз, когда он уже болел. Во- первых, при храме Ризоположения, где он тогда жил: прямо в конце храма комнатка его была, и туда я приходил к нему.

И у отца Сергия Орлова в Акулове мы встречались. Отец Сергий (в монашестве — иеромонах Серафим) был на­стоятелем акуловского Покровского храма, там же и похоро­нен. Владыка Стефан был очень дружен и с отцом Сергием, и с владыкой Афанасием (Сахаровым), к которому он при­езжал, с которым вел переписку и который рукополагал его во диакона и во священника.

Как и владыка Афанасий, отец Сергий Орлов был очень духовным, глубоким человеком, удивительным молитвенни­ком: ежедневно дома правил службу, часто служил в храме — такую монашеского образа жизнь проводил. Владыка Стефан приезжал к нему исповедоваться. Они исповедовались друг другу. И мне приходилось бывать с ними, я просил, чтобы они поисповедовали и меня. Владыка на машине в Акулово при­езжал, потом мы вместе возвращались в Москву.

Еще мы встречались с ним на даче по северной дороге, на 43-м километре. Как-то мы там были с одним семинаристом, теперь он — архимандрит Лаврентий (в Троице-Сергиевой лав­ре). Так Владыка нас тогда даже «экзаменовал», вопросы зада­вал богословские — шутил таким образом. Много рассказывал нам о своей жизни, о своем тайном служении.

— И теперь иногда, — говорил он, — приходится тайно исповедовать в больнице или где-либо еще.

У него кофточка такая была, а к ней — пояс. Вот мы с ним как-то беседовали в саду, беседовали, я ему рассказываю все... Он выслушал, говорит:

— Я считаю, это исповедь.

Снимает с себя поясок, надевает его на шею:

— Не смущайся, это — епитрахиль, он (поясок) освящен как епитрахиль, — и разрешил мои грехи.

И мне он посоветовал:

— Когда ходишь в больницы, а сейчас же священнику от­крыто это делать невозможно, имей такую тайную епитра­хиль: ленточку освяти, поручи — тоже.

Вот и до сих пор у меня сохранились такие епитрахиль и поручи. С ними в больницы ходить приходилось. Вот, напри­мер, Мария Николаевна Соколова — монахиня Иулиания, иконописица, которая тоже из этого храма, —лежала в последний раз в больнице в Филях, я навестил ее там, она пожелала при­частиться, и я в таком вот виде, с этой епитрахилью-ленточкой с благословения владыки Стефана исповедал и причастил ее. Там — коридор и холл такой приятный, цветочки стоят. Вот хо­дили мы с ней по этому холлу, вроде бы разговаривали, а на са­мом деле она исповедовалась, и потом я тайком из маленькой Чаши причастил ее. По благословению владыки Стефана много пришлось послужить таким образом. И, конечно, очень это его благословение помогло, потому что можно было и в тюрьмы так ходить, и в больницы. Писателя Яшина я таким образом тоже исповедовал и причащал.

Тайное пастырство — это было воистину великое дело, великое благословение Владыки. Конечно, этим тогда зани­мались многие священники, хотя они были официальными и служили в храмах: зачастую просто не было возможности открытого служения. Например, в больницу открыто мож­но было прийти редко: разрешение иногда давали, а иногда и нет. И в домах тоже открыто служить было нельзя. Поэтому почти все духовенство ходило в светском костюме, редко ког­да кто носил постоянно рясу, подрясник.

Потом Владыку перевели в Калугу, и туда я тоже к нему ездил, даже с матушкой моей мы раза два были, навещали его. Но он и там болел сильно.

— Бывают, — говорил он, — такие боли, что я тете Кате скажу: «Выйди, погуляй», а сам, чтобы немножко полегче ста­ло, просто хожу и кричу. Это хоть и слабо, но как-то облегчит боль, правда только на время. Вероятно, скоро я умру, сердце долго так не выдержит.

И добавлял:

— Но мне здесь, в Калуге, очень приятно, потому что я вспомнил Оптину. Я езжу туда периодически на машине. Приеду, поплачу там, побуду рядом с дорогими могилками...

Он помнил, где были могилки старцев. Оптина была вся разорена: там размещалась школа механизаторов — трактора стояли даже в храме.

— И вот я съезжу, утешусь как-то, — говорил Владыка.

Умер он в храме, во время проповеди.

Я был тогда в Калуге, участвовал в отпевании...

И вот как интересно получилось: я приехал к отцу Сергию в Акулово и говорю, что негде хоронить Владыку:

— Там, в Калуге, сейчас что-то очень сложно, да и хоте­лось бы, чтобы он в Москве был. Обещали сначала — в Пере­делкине, там, где дача Патриарха, но что-то не выходит.

И тут у меня всплыло в памяти:

— Отец Сергий, а помните, Владыка однажды сидел здесь и говорит: «Как здесь хорошо-то! Вот если бы здесь и похоро­ненному быть...»

— Да! — вспомнил отец Сергий. — Давайте будем доби­ваться. У меня тут знакомства есть.

— А я сообщу в Калугу, как только Вы здесь все выясните.

Отец Сергий стал хлопотать и, действительно, вскоре по­лучил разрешение похоронить Владыку у алтаря акуловского храма. Я позвонил в Калугу, туда как раз приехал правящий архиерей, он в епархии не жил из-за болезни, и владыку Сте­фана назначили исполнять его обязанности. Тут он приехал на похороны Владыки и утвердил предложение о захоронении его в Акулове.

После отпевания в Калуге Андрей Ефимов и Валериан Кречетов (будущий отец Валериан) сопровождали машину в Отрадное. Мы встречали епископа Стефана в Акулове. Ког­да внесли Владыку в храм, отец Сергий сказал:

— Такое, показалось, величие вместе с ним входит! Нео­быкновенное!

Батюшка послужил панихиду. Похоронили уже позд­ним вечером: сначала долго ехали, потом отпевание долгое было...

Теперь вот на могилку езжу. Всегда бываю. Там же еще похоронен митрополит Нафанаил Харьковский...

Еще я могу сказать, что Владыка очень любил богослуже­ние, знал прекрасно церковный устав, не окончив ни семина­рии, ни академии. Это было глубочайшее знание, приобретен­ное практикой, реально совершаемой службой, потому что, как и отец Сергий Орлов, владыка Стефан правил суточную службу в келье, если в данный день не было храмового бого­служения: и утреннюю, и вечернюю службы, а порой и по­вечерие совершал. Вот это очень важно. И не только у себя, а иногда знакомых навещали и вместе молились. В нашем-то приходе это было давно принято: уже за некоторое время до, а уж тем более после закрытия храма даже литургию на квар­тирах служили. И благословение епископов каких-то на это, безусловно, было — не самовольно это делалось.

Не любил Владыка акафистов, он мне так говорил:

— Акафист — неуставная служба. К сожалению, сейчас вошло в обычай сокращать до минимума изменяемые части, такие как стихиры, канон, где весь смысл праздника, весь смысл духовной жизни, и «вталкивать» в службу неуставные акафисты (акафист-то раз в году положен), да еще порой так неудачно составленные... Пробовал я бороться с этим в раз­ных местах. Когда уже был епископом Можайским и жил при Ризоположенском храме, я всегда вечером в воскресенье шел в алтарь, стоял службу, просил пополнее читать и петь стихи­ры, а потом, когда начинался акафист, я торжественно уходил. Кого-то, может быть, смущало, а некоторые думали: «Ну, Вла­дыка больной, ему акафист тяжело стоять».

Вот такой у него был принцип. Да, он подчеркивал, что уходил именно торжественно, по-архиерейски. Ну, понимать- то не все понимали, конечно, может быть, священники пони­мали, певчие...

Я считаю, что надо готовиться владыку Стефана прослав­лять.

У меня хранится Служебник, подаренный владыкой Афа­насием протоиерею Сергию Никитину в день годовщины его рукоположения во священника, и еще несколько книг вла­дыки Стефана — мне их передали после его смерти: Октоих в двух частях и еще кое-какие книги, а в основном его библи­отека пошла к отцу Георгию, он, по-моему, уже скончался, по северной дороге служил...

Относительно датировки священнической хиротонии С.А. Никитина определенно мне утверждать трудно, прямых разговоров на эту тему у нас с Владыкой не было. Но когда он меня исповедовал в тот раз — когда пояском-епитрахилью накрывал — сказал:

— Не смущайся, у нас в тюрьмах так было: епитрахиль — пояс, скатерть — риза, нарукавники-ленточки — поручи...

Что это он сам так в тюрьме служил, Владыка не говорил, но, возможно, он уже и был тогда в сане.

24 октября 2004 г.