Днепропетровск и Минск 4 страница

Вспоминает архиепископ Василий (Златолинский): «К Вла­дыке я постоянно обращался в письмах с вопросами, как быть в тех или иных обстоятельствах. Он мне всегда отвечал, даже когда был уже парализован, обязательно отвечал. Когда Вла­дыка заболел, я пошел на хитрость: спрашиваю о чем-то, но, зная, что ему трудно писать, продолжаю: „А вот так можно? — и привожу три варианта ответа или четыре. — Подчеркните, пожалуйста, то, что Вы считаете правильным”. Он подчерки­вал и присылал мне мое письмо обратно. Такое вот было обще­ние. Я, конечно, во всем старался следовать его советам, брать благословение на все более или менее стоящее, серьезное: о молитве, о переезде, еще о чем-нибудь, обо всем этом с ним консультировался».

К лету 1962 года состояние Владыки улучшилось настоль­ко, что он понемногу стал служить в Ризоположенском храме, правда с большим трудом — правая рука едва начала дей­ствовать, — и произносить проповеди. К этому времени туда был назначен довольно молодой настоятель. Как вспоминала

Е.В. Апушкина, «он все время старался игнорировать желание Владыки придерживаться богослужебного устава и противил­ся всем его указаниям. Наконец Владыка вызвал его на пря­мой разговор и предупредил, что если так будет продолжаться, то он, Владыка, не разрешит более возносить свое имя на бо­гослужении в этом храме, так как не желает отвечать за такое беззаконие. Настоятель промолчал». Изменилось ли что-либо после этого разговора, Елена Владимировна не сообщала.

Зато известно, как заботился о своих подчиненных тяже­лобольной архиерей. «Где-то в 1961-1962 году, — вспоминает протоиерей Валерий Бояринцев, — он очень переживал за сво­их иподьяконов: староста не заплатил кому-то из них (как раз тогда старосты распоряжались церковными финансами). Вот не буду здесь служить, пусть староста сам служит!..»

Игумения Евгения (Волощук) рассказывала, с каким уди­вительным благодушием переносил епископ Стефан свой недуг, мучивший его страшными болями: «Из Минска к нему поехал бывший водитель владыки Гурия. И говорил, когда вернулся:

— Я до того утешился! Никогда я не видел такого. Это ж только человек безгрешный может так поступать: такой боль­ной — и усмехается в своей болезни! Руку поднимает и не мо­жет поднять после паралича, здоровой рукой поддерживает больную, а сам говорит: „Алексей Николаевич, как Господь-то меня пожалел, что руку отнял: я не подписал негодного доку­мента. Удержал Господь меня болезнью! ” И улыбается».

Воспоминания друзей и духовных детей епископа Стефа­на обращают внимание на его глубочайшую любовь к Церкви. Владыка ясно видел, что политика, основанная на поиске ком­промисса с безбожной властью, приносит Церкви одни толь­ко страдания: начиная с 1927 года церковным «дипломатам» не раз приходилось в попытке облегчить ее положение посту­паться церковной свободой. Однако, декларируя на словах не­зависимость Церкви, на деле государство все время всячески пыталось использовать ее в качестве инструмента для дости­жения сугубо своих политических целей.

В 1960-х годах жесточайшее гонение на веру, развернутое внутри страны безбожными властями, усугублялось навязы­вавшимся высшему руководству Русской Православной Церк­ви участием в экуменическом движении и движении в борьбе за мир во всем мире. Эта активность во внешнеполитической деятельности была призвана создавать за границей впечатле­ние, что с верой в Советском Союзе все в порядке, и содействать реализации планов советского правительства на мировой по­литической арене.

Епископ Стефан не одобрял участия Русской Православ­ной Церкви в экуменическом движении. В своих воспоми­наниях игумения Евгения рассказывала, как ей довелось быть свидетельницей одной из его встреч с архиепископом Иоанном (Вендландом), приехавшим к Владыке в Ризополо- женский храм. С июня 1960 года владыка Иоанн был назна­чен епископом Среднеевропейским, Экзархом Московской Патриархии в Средней Европе, а вскоре членом Комиссии по межхристианским связям и вынужден был активно уча­ствовать в экуменической деятельности Патриархии. В авгу­сте 1961 года он был возведен в сан архиепископа. Надо ска­зать, что ни митрополит Гурий (Егоров), ни епископ Стефан не сочувствовали этой деятельности своего собрата. Извест­но также, что в том же ключе высказывалась о ней и блажен­ная Валентина Белорусская. Игумения Евгения вспоминала: «Владыка Стефан < „.> имел беседу с владыкой Иоанном, ко­торый зашел к нему и рассказывал с таким вдохновением:

— Так и так, вот, мы служили!

А владыка Стефан ему:

— Ас кем же ты служил!? Боже мой! Да нельзя же всту­пать в евхаристическое общение с ними! Это ж — еретичество! Что ты?! Нет, неправильно вы все там рассуждаете!..

Владыка Стефан уже был больной. Кулачки свои поднял (и больную руку) и — в спину его:

— Как из тебя выбить эту дурь?! Где ты ее набрался?! Го­споди, да спаси его!

Владыка Иоанн ушел, да так дерзновенно... А владыка Сте­фан заплакал и говорит:

— Потеряли мы владыку Иоанна! Больше он не придет... А я не мог воздержаться, и слов у меня не хватило, чтобы его как-то усовестить, Господи, Господи!..

Поздно вечером — стук в дверь. А храм закрывали снару­жи на замок (и Владыка под замком находился). Старушка тетя Катя в храме ночевала, ну и мне разрешили там побыть <...>. Сторож тут был, я говорю:

— Может, Вы откроете... Вижу, это владыка Иоанн приехал, наверное, отбывает за границу, с Владыкой зашел проститься.

Сторож вышел в другую дверь, открыл замок. Заходит владыка Иоанн:

— Владыко, ты прости меня!

А владыка Стефан:

— Брат, я так молюсь за тебя! Ну чего ж ты уходишь из огра­ды церковной?! Нам же предстоит явиться пред лицом Божиим!

А он:

— Владыка, обещаю оставить это все. Но ты ж пойми, я не могу, пока меня Патриарх не отзовет. Я не буду проявлять инициативы, и меня уберут оттуда».

Однако совсем не скоро владыке Иоанну было позволено отойти от экуменической деятельности.

Несмотря на то что епископ Стефан стал оправляться от бо­лезни, ему было предложено оставить Можайскую кафедру. Власти не собирались в период очередного «кавалерийского натиска» на Церковь терпеть на должности патриаршего вика­рия иерарха, не только не желавшего «поддерживать тесный контакт» с уполномоченным, но и неоднократно дерзавшего «нарушать установленный порядок», «активно делая попытки, направленные на укрепление церкви». Недуг Владыки стал весьма удобным поводом для отстранения его от дел.

Какому давлению подвергалось высшее церковное ру­ководство и сколь унизительным для него являлся «уста­новленный порядок» устранения неугодных властям цер­ковнослужителей, сегодня позволяют почувствовать пись­ма Патриарха Алексия I на имя председателя Совета по де­лам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР. Так 10 апреля 1962 года. Святейший сообщал В.А. Куроедову: «Глубокоуважаемый Владимир Алексеевич! Я го­ворил сегодня с епископом Стефаном. В результате нашего разговора он написал и дал мне прошение об увольнении его от должности викария и в общем довольно спокойно принял мой разговор с ним. Конечно, я был с ним особенно делика­тен, хотя волновался, пожалуй, больше, чем он... Посылаю ко­пию журнала Синода с постановлением. С искренним уваже­нием. Патриарх Алексий. 10.IV.62. Постановление сделано вчерашним числом».

Определение Священного Синода от 9 апреля 1962 года, опубликованное в «Журнале Московской Патриархии», офици­ально гласило: «Преосвященного Стефана <...>, согласно его прошению, по болезненному состоянию освободить от долж­ности епископа Можайского и от обязанностей председателя Хозяйственного Управления Патриархии».

Как на деле воспринимал отстранение от епархиальных дел владыка Стефан, ясно из сохранившегося письма прото­иерея Николая Голубцова к епископу Афанасию (Сахарову): «Очень огорчен предложением владыке Стефану отдыхать 3 мес[яца]. Служить он служит, но, конечно, огорчен тем, что случилось сие распоряжение до Пасхи. <...> Если сможет ра­ботать, то епархия будет предложена. Очень прошу Вас под­держать Владыку мудрым советом и утешить его».

Епископ Стефан стал думать, где ему можно было бы по­селиться на покое. Хотел устроиться в Кривом Роге, где жила, работая в больнице, после перевода митрополита Гурия в Ле­нинград монахиня Евгения (Волощук). Но потом духовный сын владыки Стефана еще со Средней Азии священник Геор­гий Кондратьев нашел способ поселить его в селе Кориже не­подалеку от Малоярославца. Однако переезд этот не состоял­ся, потому что 19 июля 1962 года постановлением Священного Синода епископ Стефан (Никитин) был назначен временно управляющим Калужской епархией. Правящий архиепи­скоп Калужский Леонид (Лобачев) по болезни временно был от управления епархией освобожден.

Перед отъездом на новое место служения епископ Сте­фан, так и не оправившийся от своей болезни, хотел побывать у епископа Афанасия в Петушках и просил А.Б. Ефимова ор­ганизовать эту поездку. Нанять такси на свою архиерейскую зарплату Владыке было не по карману, и он предполагал, что удастся договориться с водителем маршрутного такси «Мо­сква — Владимир», чтобы по дороге из Москвы пожилого больного епископа завезли в Петушки, а на обратном пути забрали бы назад. Но поездка так и не состоялась. Больше двум святителям не было суждено увидеться в земной жиз­ни. В августе 1962 года епископ Стефан (Никитин) переехал в Калугу.

Калуга

С конца 1950-х годов Калужская епархия вместе со всей Рус­ской Церковью подвергалась разрушительному натиску безбожной власти. Принятое в октябре 1958 года Совмином СССР постановление «О налоговом обложении доходов пред­приятий епархиальных управлений» сразу же ударило по ма­териальному положению большинства приходов. Многим храмам пришлось отказаться от платных хоров, духовенство было поставлено буквально на грань разорения. Управление епархией дезорганизовалось. Епископ Онисифор (Понома­рев), 77-летний старец, подорвавший свое здоровье в лагерях и ссылках, уже не мог выдерживать яростного богоборческо­го натиска, обрушившегося на вверенную ему епархию.

Клеветническая кампания по «разоблачению» в печати достойных священнослужителей как виновников «разврата и разложения окружающего населения», пресечение паломни­чества к святым местам и источникам, запрещение колоколь­ного звона, а также ряд административных мер — таких как целенаправленное внедрение в церковные советы склочников и «стукачей» и смена калужского уполномоченного — подгото­вили почву для массового закрытия храмов епархии. В марте 1960 года на место ушедшего на покой епископа Онисифора был назначен архиепископ Леонид (Лобачев). Ко времени его при­езда в Калугу в епархии действовало 37 православных храмов, было 18 священников и 6 диаконов. Уже к концу 1960 года число действующих церквей сократилось до 33. Причем 8 из них из-за нехватки священников стояли без службы, и к концу 1961 года «по просьбам трудящихся» еще 4 храма были закры­ты. Архиепископ по причине тяжелой болезни активного уча­стия в жизни епархии не принимал и большую часть времени вовсе отсутствовал на ее территории. Фактически епархия ни­кем не управлялась. Поэтому во второй половине лета 1962 года в Калугу и был временно назначен новый архиерей.

К моменту прибытия епископа Стефана в Калужскую епархию в ней оставалось уже только 28 действующих храмов. Одну церковь закрыли непосредственно перед приездом Вла­дыки, ее здание было передано восьмилетней школе под спорт­зал. Епископ Стефан, прибыв в Калугу, сразу же включился в работу по наведению порядка.

Первым делом он попытался решить кадровый вопрос. На I января 1963 года на регистрации в епархии значилось уже 34 священника и 4 диакона.

Уполномоченный по Калужской области В.А. Смолин в своем отчете В.А. Куроедову за 1962 год в разделе «епархиаль­ное управление» писал:

«Правящим архиереем Калужской епархии числится ар­хиепископ Леонид (Лобачев И.Х.). В Калуге работает с апре­ля 1960 года. Активной деятельности по наведению порядка, по руководству приходами не проявляет. Прибывающих свя­щенников из других областей, в особенности „западников”, как правило (за небольшим исключением), не принимал. Затухаю­щие приходы не поддерживал, материальной помощи не ока­зывал. По важнейшим вопросам советовался. Нарушений стре­мился не допускать. В настоящее время он болен и свыше года живет безвыездно в Бабушкино Московской области. В связи с этим патриархия в августе месяце 1962 года прислала вре­менно и.о. [управляющего] епископа Стефана (Никитин С.А.) из Московского епархиального управления. Он в настоящее время и управляет епархией. Епископ Стефан пытается поддер­живать приходящие в упадок общины, укрепить пошатнувшее­ся влияние церкви. В первые же дни пребывания своего в Калу­ге он с помощью патриархии заполнил вакантные должности в трех церквях, стремится подбирать более „достойные”, креп­кие в вере кадры. Знакомых священников из других епархий (Минской, Среднеазиатской, г. Ташкента), где ранее он работал, приглашает на работу в Калужскую епархию. Епископ Стефан тоже больной, он даже отказался служить во втором этаже Ге­оргиевского (кафедрального) собора (ему трудно подниматься), где служили прежние епископы, а служит в первом этаже со­бора (темном и малом по площади), а иногда в другой церкви г. Калуги (Николо-Козинской, одноэтажной). Епископ Стефан врач по специальности, ревностный служитель церкви, крайне религиозный, этого же требует и от священников, а нерадивых, допускающих нарушения или аморальные поступки, наказы­вает. Священника церкви г. Козельска иеромонаха Вениамина (Ермак С.К.) за службу в нетрезвом виде временно отстранил от работы. Сейчас священнику Ермаку он предоставил для лече­ния пятимесячный отпуск (с октября 1962 г. по I февраля 1963 г.), но последний еще и на го февраля в Калужскую область не при­был <...>».

Положение было тяжелым. В самой Калуге действовало только два храма — Свято-Георгиевский кафедральный собор и Николо-Козинская церковь. В состав приходского совета со­бора властям удалось ввести «много враждебно настроенных к Православию людей, которые блокировали любые полезные начинания». Настоятелем кафедрального собора и одновре­менно секретарем епархии являлся митрофорный протоие­рей Сергий, которому епископ Стефан не доверял и говорил, что общаться с ним даже труднее, чем с уполномоченным. Владыка был человеком прямым и не скрывал от настоятеля своего недоверия. Так или иначе, во избежание неприятностей все вплоть до арифметических расчетов в епархиальных документах архиерею приходилось делать самому.

Удалось установить неплохие отношения с уполномочен­ным — по словам Владыки, хорошим, но страшно болтливым человеком. И хотя больному архиерею было совсем непросто вести долгие беседы со словоохотливым чиновником, зато бла­годаря налаженным контактам удалось восстановить богослу­жение в двух пустовавших храмах. «Только никому не говори­те об этом, даже молодежи вашей, чтобы не было болтовни», — предостерегал Владыка Е.В. Апушкину.

Протоиерей Глеб Каледа рассказывал, как именно епи­скопу Стефану удалось убедить уполномоченного в необхо­димости открытия этих церквей: «Помню растерянность Вла­дыки при составлении годового отчета: „Не знаю, что делать: всюду церкви закрываются, а у меня в епархии два новых храма открылись. ЧП! Как писать? Я же могу подвести своего уполномоченного. С ним можно работать”. Как же он добился разрешения на открытие храмов? В глухих углах Калужской епархии крепкие православные бабки захотели открыть хра­мы. Конечно, отказ. Епископ уговаривает уполномоченного: „Если не разрешим им открыть храм, то они будут собираться по избам и домам, и там они наговорят все, что угодно, и за­крытые храмы вспомнят. В открытом храме все видно. Да и за нас с вами помолятся. С бабками надо быть очень осторож­ными”».

С жильем в Калуге было лучше, чем в Москве: архиерей­ский дом хотя и располагался достаточно далеко от кафедраль­ного собора, был удобным во всех отношениях. Окна его выхо­дили на плодовый садик, здесь же располагалась епархиальная канцелярия, кабинет епископа Стефана, так что была возмож­ность принимать приезжавших издалека даже в неурочное время. Сохранились воспоминания духовной дочери Владыки, как он, больной, принял таким образом священника, а когда тот, уходя, просил прощения за причиненное беспокойство, архипастырь ответил: «Не просите прощения, приезжайте

в любое время — ведь мне легче встать с постели и принять вас, чем вам ехать вторично за сто километров».

Приемными днями у епископа Стефана были понедель­ник и четверг. С и до 15 часов к нему приходил народ, не толь­ко духовенство, но вообще все желающие. Дела были самыми различными — и сложными, и пустяковыми; часто приходили с жалобами и клеветой на священников. Владыка выслушивал всех, но кляузникам умел ответить так остроумно, что в сле­дующий раз желания прийти с тем же уже не возникало.

Нравился епископу Стефану и климат, и близость этих мест к Оптиной пустыни, хотя и разоренной. Он радовался возможности изредка съездить туда, поплакать на святом ме­сте, вспоминая старцев, привезти с собою домой веточку в уте­шение. Говорил: «Много я жил в разных местах — и в Средней Азии, и в Днепропетровске, и в Минске, — но только во Вла­димирских пределах да здесь в Калуге я чувствую себя дома, в родном месте».

Одна калужанка вспоминала, что, несмотря на тяжелые болезни, в нем было много энергии, жизненности, внутрен­ней бодрости; свидетельствовала, что церковный народ Калу­ги успел искренно полюбить епископа Стефана, хотя служил Владыка из-за болезни не так уж часто, а благословлял народ только общим благословением. «Нам Владыка напоминал оптинских старцев — в нем было много общего с ними: его простота, его смирение, его кротость были поразительны. Он не мог не только обидеть кого-либо, но даже резко сказать что-нибудь. Даже если, говоря по телефону, он повышал голос, то потом, увидев лицо, с которым он говорил, он вставал, кла­нялся в пояс и говорил:

— Простите меня, Бога ради, я резко говорил с вами по те­лефону, — и не успокаивался до тех пор, пока не скажут ему:

— Бог Вас простит.

Однажды Владыка резко сказал что-то одной из работаю­щих у него. Прошло некоторое время. Вдруг Владыка, обраща­ясь к ней, говорит:

— Простите меня, я резко вам сказал.

Она говорит:

— Ну, что вы, Владыка, вы ничего плохого мне не сказали, мне и прощать вас не за что.

— Нет, я прошу вас простить меня.

— Да не за что прощать, — говорит ему это лицо.

А Владыка настаивает на своем.

— Ну, если вы так настаиваете, то Бог вас простит.

— Бог-то меня простит, а вот вы-то меня простите, — ска­зал Владыка, и только тогда успокоился, когда она сказала:

— Ну, и я вас прощаю».

В Калугу к епископу Стефану приезжали духовные дети. Бывал иерей Александр Куликов. Владыка рассказывал ему о Маросейке в годы настоятельства священномученика Сер­гия Мечёва: о приходской жизни храма, о богослужебных по­рядках. Приезжал священник Борис Златолинский (ныне ар­хиепископ Василий). Обстановка архиерейских покоев была скромной, «шторы <...> старенькие,...давно их сменить мож­но было». Владыка причащался ежедневно и после какого-то выговора тете Кате (монахине Августе) просил отца Бориса поисповедовать его, так как «ссора» не позволяла ему присту­пить к Святым Тайнам.

Несмотря на то что в Калуге Владыке стало лучше, все- таки он тяжко страдал от своей болезни.

— Бывают, — говорил он, — такие боли, что я тете Кате скажу: «Выйди, погуляй», а сам, чтобы немножко полегче ста­ло, просто хожу и кричу. Это хоть и слабо, но как-то облегчит боль, правда только на время. Вероятно, скоро я умру, сердце долго так не выдержит.

В конце августа — начале сентября 1962 года состоялась вторая встреча епископа Стефана с нынешним настоятелем

Николо-Кузнецкого храма в Москве, ректором Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета протоиере­ем Владимиром Воробьевым, которому тогда было немногим больше двадцати лет. Встреча оказалась очень значительной для всей последующей жизни будущего пастыря.

Епископ Стефан помог разрешить тогда сложную пробле­му, возникшую в связи с обращением к вере одной знакомой семье Воробьевых девушки. Ее родители сначала было выра­зили согласие на крещение дочери, а затем резко выступили против. Возникший в результате скандал мог грозить девуш­ке исключением из института. Знакомого священника, к ко­торому можно было бы обратиться за советом в создавшемся затруднительном положении, не было, и Владимир Воробьев вспомнил о епископе Стефане.

Сама по себе сложная семейная ситуация серьезно усугуб­лялась бушевавшим в стране гонением на веру. Как раз летом 1962 года государство ввело жесткий контроль над совершени­ем крещений, венчаний, отпеваний. Сведения о них должны были заноситься в специальные книги с подробным указани­ем личных данных их участников. Информация об участии в церковных обрядах передавалась советским официальным органам. Обращаться с просьбой о крещении к незнакомому священнику было действительно опасно, так как вскоре после этого вполне можно было оказаться со скандалом исключен­ным из учебного заведения или уволенным с работы.

Ради моральной поддержки Владимир позвал с собой в Калугу к епископу Стефану своего двоюродного брата Алек­сандра Салтыкова (ныне протоиерея). Епископ Стефан принял приехавших к нему без каких-либо рекомендаций и предвари­тельной договоренности молодых москвичей дома. Архиерею во время хрущевских гонений принимать у себя незнакомых молодых людей было совсем не безопасно. Но епископ Стефан не побоялся и, быстро поняв, в чем дело, посоветовал крестить девушку тайно и от своего имени благословил обратиться с этой просьбой к протоиерею Николаю Голубцову.

В ходе беседы Владыка говорил молодым людям о необ­ходимости хранить тайну своей христианской жизни от по­ругания неверными, подобно тому как призывается христиа­нин хранить тайну Евхаристии в молитве перед причащени­ем: «Не бо врагом Твоим тайну повем...» Отрекаться от веры во Христа нельзя ни в коем случае и ни при каких обстоятель­ствах. О том же, что касается внутренних церковных вопросов, не обязательно, а иногда и вредно ставить в известность чуж­дых Церкви людей.

На всю жизнь запомнили будущие пастыри образ свято­го старца-епископа, говорившего о сути христианской жизни: христианство—это прежде всего подвиг, требующий серьезно­го непрестанного труда и горения сердца. Владыка со скорбью констатировал, что из общего числа людей, стоящих на служ­бе в храме, хорошо если сыщется пять настоящих, а не только лишь по названию христиан.

28 октября 1962 года в Петушках скончался епископ Афа­насий (Сахаров). Великого святителя отпевали и похорони­ли во Владимире. Беспокоясь о состоянии здоровья еписко­па Стефана, близкие не решились послать ему телеграмму, просив сделать это его сестер. В результате вышла задержка, и Владыка узнал о смерти епископа Афанасия от посторон­них. Он был очень огорчен этим обстоятельством и повторял, не находя оправдания поступку опасавшихся за него: «Разве можно скрывать от сына смерть отца по какой бы то ни было причине?!»

Сохранилось письмо Е.В. Апушкиной к епископу Стефа­ну с подробнейшим описанием похорон любимого святителя: «Четверг, I/XI-62. Дорогой владыка Стефан! Очень хочется именно сегодня написать Вам, пока совсем свежи впечатления от похорон дорогого нашего владыки Афанасия. Вы знаете, как огорчила нас его смерть, знаете, что он оставил овец, не иму­щих теперь пастыря, но похороны его (не имевшие внешней пышности и не удостоенные посещения высоких московских гостей) были праздником, церковным торжеством...»

Поздней осенью епископ Стефан жаловался на жестокие боли в сердце: «Недавно за обедней такая была боль, думал, сейчас помру». «Что плохо — это приступы болей в сердце. Эти припадки тем опасны, что во время их может наступить смерть, как было у моего отца. Я как-то меньше стал бояться смерти: все равно должно не приготовиться, если бы Господь послал даже Мафусаилов век. Поэтому надеюсь только на ми­лость Божию».

А.А. Семененко Владыка говорил: «Я ведь сейчас готов­люсь служить, читаю правило, как готовлюсь к смерти».

Но пока мог, он служил и работал. Калужане вспоминали: «Владыка в храм приходил просто, безо всякой встречи, пря­мо проходил в алтарь, там его облачали. Почти после каждой службы он говорил проповеди, хотя и краткие иногда, но очень духовные и глубокие по своему содержанию. Первое время по прибытии к нам Владыка служил в нашем соборе в верхнем храме (у нас собор двухэтажный), но ему было очень трудно подниматься по лестнице. Тогда стали ставить на каждой пло­щадке табуретки <...>, и он посидит на первой площадке, от­дохнет, потом поднимется выше, на другой площадке посидит, отдохнет, и так же на третьей площадке, — но все же и с отды­хом трудно было ему подниматься, — тогда он перенес свое служение в нижний храм, где и скончался».

Протоиерей Глеб Каледа рассказывал: «Недалеко от архи­ерейского дома находилась приходская церковь. Владыка — тяжелый сердечник — не мог без отдыха дойти пешком до это­го храма, где любил бывать больше, чем в своем кафедральном соборе, и за ним обычно несли стул, и он несколько раз на про­тяжении метров 500-600 (больше, вероятно, там не будет) вы­нужден был садиться на него и отдыхать».

Зимой у епископа Стефана была сильная невралгия руки, сопровождавшаяся невыносимыми болями. Уколы и процеду­ры хотя и облегчали страдания, но совсем ненадолго. Е.В. Апушкина вспоминала: «Выглядел Владыка неплохо, но тетя Катя говорила:

— Владыка все помирать собирается, говорит: „Весну не переживу”. Только видя, что я все плачу, перестал говорить.

Сам Владыка говорил:

— Все мне трудно: сидеть устаю, стоять устаю, есть устаю. Мне вот говорят: „Вы рано вышли на служение после болезни” или „Вам бы уйти на покой”. А по мне лучше умереть стоя, чем жить лежа.

— Ну, а как же жил владыка Афанасий?

— Владыка Афанасий мог вычитывать все службы, мог пи­сать о богослужении. Аяи писать не могу. Стал приучаться писать левой рукой, но и то врачи не велят писать много, чтобы не повто­рился удар. Я могу только служить да говорить (проповеди)».

Весь Великий пост 1963 года епископ Стефан не мог посе­щать церковь: чувствовал себя очень плохо. Но на Страстной, почувствовав облегчение, стал ездить в храм.

В эти же Страстные дни к нему вдруг пришел некий иеро­монах, уволенный за штат еще епископом Онисифором за ряд грубых нарушений. Иеромонах стал требовать, чтобы его на­значили на какой-нибудь приход, но владыка Стефан отказал, так как знал о его недостойном поведении и скверном харак­тере. Придя в ярость, иеромонах даже замахнулся на больного старого архиерея, намереваясь ударить его. Владыка же сми­ренно и удивительно спокойно перенес это и говорил потом: «Сейчас ведь святые дни, вспоминаются страдания Христа Спасителя. Его били по ланитам, заушали, поносили, надру­гались над Ним. Так и мне надо в эти дни потерпеть». Епископ Стефан не только не возмутился дерзостью этого иеромонаха, но даже отплатил ему добром, дав денег на обратную дорогу.

Владыка служил на Пасху. На пасхальной вечерне первого дня в соборе произнес краткое слово, в котором признался, что очень соскучился по пастве за время болезни. Говорил о значе­нии праздника Воскресения Христова для человечества и о все­общей пасхальной радости. Отметил, что «мы чувствовали бы [ее] всегда, если бы не согрешали, но мы согрешаем, и гре­ховная завеса, как некое покрывало, затемняет эту радость».

В Светлый четверток, а затем в Фомино воскресенье епи­скоп Стефан служил литургию, а накануне вечером всенощ­ную. В тот же Фомин день к нему приехал духовный сын — мо­лодой инженер Валериан Кречетов. Во время беседы Владыка предложил ему толкование нескольких евангельских притч, обращая внимание будущего протоиерея на то, что текст Еван­гелия не содержит «междометий», каждое слово в нем глубоко значимо, и поэтому необходимо стараться цитировать слово Божие дословно. Владыка пояснил также слова Христа апо­столу Петру об апостоле Иоанне Богослове — последние сло­ва Христа в Четвероевангелии: «Аще хощу, да той пребывает, дондеже прииду, что к тебе; ты по Мне гряди» (Ин. 21: 22-23).

Когда уже Валериан Кречетов удалялся в сторону стан­ции, епископ Стефан, глядя через окно ему вслед, сказал своей келейнице тете Кате: «Как олень молодой полетел...» и с любо­вью все благословлял и благословлял на прощанье уезжавшего духовного сына. В следующее воскресенье Валериан Михайло­вич приехал в Калугу уже для того, чтобы попрощаться с бла­женно почившим в Бозе духовным отцом.

Всю последнюю неделю епископ Стефан вспоминал архи­епископа Мелхиседека (Паевского), скончавшегося в храме, рядом с престолом, и говорил: «Вот бы так умереть!..»

В субботу 27 апреля служил всенощное бдение, «приехал в храм задолго до начала службы, <...> Евангелие воскресное читал, как всегда, с большим подъемом, усердно, говоря отчет­ливо каждое слово».

Наутро в Неделю жен-мироносиц, 28 апреля, чувствовал себя очень плохо. Пока тетя Катя (монахиня Августа) собирала его в храм, дважды принимал сердечное лекарство. Видя его состояние, тетя Катя спросила:

— «Владыка, вы ведь говорите, что лекарства яд, что они вредные. Зачем же вы их принимаете?

— А как же быть? Я без них служить не могу.

— Да вы не ходите, не служите, если с сердцем плохо.

— Ну, вот какая хитрая не служите. Владыке Афанасию сегодня полгода, как же можно не служить.

— Да вы в церкви помрете!

— Вот хорошо-то! Дай Бог, чтобы по твоему слову вышло».

Игумения Евгения (Волощук) рассказала со слов тети Кати, что и в этот последний день не обошлось без искушений. Старо­ста собора без предупреждения забрала машину Владыки вме­сте с шофером по каким-то своим делам. Пришлось вызывать такси, из-за этого вышла задержка. Потом уже при входе в со­бор какой-то человек вдруг подошел и заявил: «Тебя же не зва­ли, что приехал? Когда позовут — приедешь». Человека того люди оттащили, и Владыка вошел в храм и служил, но инци­дент этот, конечно, не мог не расстроить его.