Днепропетровск и Минск 1 страница

Одной из основных проблем Днепропетровской епархии, пра­вящим архиереем которой с 1955 года был назначен архиепи­скоп Гурий (Егоров), являлась катастрофическая нехватка священников. Собственно, в те годы на территории СССР не было ни одной епархии, где бы не стояла эта проблема. Го­сударство в течение четверти века не позволяло Церкви вос­питывать молодых священнослужителей на смену пастырям, планомерно уничтожавшимся богоборческим режимом. Слу­жившие еще в дореволюционное время и уцелевшие от ре­прессий священники к пятидесятым годам уже состарились. Вторая и не менее насущная проблема заключалась в том, что уровень образования духовенства был очень низким. Духов­ные школы, которые власти позволили открыть в конце Вели­кой Отечественной войны, физически не могли восполнить явной нехватки церковных кадров.

Уполномоченный Совета по делам Русской Православ­ной Церкви по Днепропетровской области в своем информа­ционно-отчетном докладе за 1957 год писал: «В составе духо­венства произошли <...> изменения в сторону уменьшения. Если на I января 1957 года бьл зарегистрирован 201 человек, то на I января 1958 года осталось 189 чел[овек], т.е. произошло сокращение на 12 человек за счет умерших или уволенных за штат по старости <...>. По нашей области 32 церковных при­хода находятся без священников. <...>

Духовенство в своем составе разнородно; по возрасту, грамотности, опытности и другим качествам. Большинство из них престарелые.

По грамотности большинство с низшим [образовани­ем] — 67% со средним образованием — 27% и высшим — 6%

Духовное образование имеют лишь 35%».

«Правящий архиепископ Гурий заметно старается сокра­тить свободные приходы, то есть прикрыть их священниками. С этой целью он охотно принимает священников, приезжаю­щих из других епархий <...>».

23 июня 1957 года протоиерей Сергий Никитин прибыл в город Днепропетровск. На вокзале его встречала инокиня Свято-Тихвинского монастыря Анастасия (Волощук), коман­дированная архиепископом Гурием сопроводить нового члена епархиального клира к архиерею.

Основанный в 1866 году Свято-Тихвинский женский мо­настырь, старшим священником которого архиепископ Гурий назначил протоиерея Сергия Никитина, был закрыт боль­шевиками в 1924-м и открылся вновь в 1942 году во время не­мецкой оккупации. Главный собор монастыря (в честь Воз­несения Господня и Тихвинской иконы Божией Матери), тог­да же отремонтированный, после единственной совершенной в нем службы был взорван неизвестными. На момент приезда отца Сергия в монастыре действовало два храма: летний — Марии Магдалины и зимний в честь великомученицы Варва­ры. Монастырь был бедным, бесприходным. Храмы стояли без куполов. С 1953 года в нем служил один семидесятилетний ие­ромонах. Монахинь было 8о, большею частью — старушки.

Регистрация нового монастырского священника была оформлена уполномоченным к 28 июня, после чего протоиерей Сергий смог приступить к исполнению своих обязанностей.

Важным источником сведений о днепропетровском перио­де жизни епископа Стефана наряду с его собственными пись­мами служат воспоминания игумении Свято-Никольского Могилевского-на-Днепре монастыря Евгении (Волощук). С июля 1942 года по 5 августа 1959 года она являлась насельницей Свято- Тихвинского Днепропетровского монастыря. Обладая высшим техническим образованием и замечательной памятью, иноки­ня Анастасия (с 23 марта 1959 года — монахиня Евгения) несла послушание делопроизводителя в монастыре и в Епархиальном управлении. Принимая большое участие в жизни будущего свя­тителя, игумения Евгения сообщила много подробностей о его жизни в Днепропетровске и тех изменениях, которые внес при своем появлении в обители протоиерей Сергий Никитин.

Первым делом старший священник не мог не заметить ис­кажений богослужебного устава, имевших место в монастыре. Его сильно огорчало и расстраивало, когда на литургии сразу вслед за заупокойной ектеньей неожиданно исполнялся кон­дак «Со святыми упокой» или «Вечная память», а на вечерне вдруг вовсе опускались стихиры. А на панихиде вместо заупо­койного тропаря вдруг звучала сразу последняя его строчка.

Однако, будучи человеком в монастыре новым и опаса­ясь вызвать «своими нововведениями» смущение привыкших к этим устоявшимся уже отступлениям престарелых батюшки- иеромонаха и монастырских насельниц, протоиерей Сергий решил навести порядок в службе как бы руками самого епар­хиального архиерея. По совету матушки Анастасии, он соста­вил и передал архиепископу Гурию рапорт о всех замеченных им богослужебных нестроениях, прося архиерейского благо­словения на их исправление.

Владыка Гурий, будучи активным поборником возрожде­ния Русской Церкви и любителем уставного богослужения, вос­принял просьбу старшего священника Тихвинского монасты­ря с большой радостью. Еще во времена своего архиерейства в Саратове он собственноручно составил и издал обращение к настоятелям храмов епархии, где достаточно подробно раз­бирал насущные проблемы организационно-хозяйственного устройства приходов, нравственного облика клира, первое и центральное место отводя при этом вопросам богослужеб­ным. Недаром уполномоченный Совета по делам Русской Пра­вославной Церкви Я. Днепровский в августе 1958 года, узнав, что архиепископ Гурий намерен распространить текст этого «Обращения» среди духовенства Днепропетровской епархии, писал Г.Г. Карпову в Москву: «Гурий с особой приверженностью описывает воспитательное значение богослужебных вопросов. <...> Богослужение, по его выражению, должно быть чинным, благолепным, понятным, назидательным, с внешней сторо­ны благоговейным и красивым. <...> Священнику <...> надо чаще совершать литургию, независимо от того, соберется на­род или нет. Частое благоговейное совершение литургии име­ет, — утверждает Гурий, — большое воспитательное влияние как на самого священника, так и на прихожан, которые будут знать, что их пастырь молится о них, они ведь, прежде всего, ищут в священнике искренне верующего, хорошо настроенно­го пастыря, любящего молитву. <...> Я <...> считаю, что надо под благовидным предлогом посоветовать Гурию <...>, чтобы он этого воззвания не рассылал духовенству епархии потому, что в нем [проглядывает] ярко выраженное стремление к под­нятию авторитета духовенства и укреплению церкви».

Итак, сам являясь сторонником уставной службы, Днепро­петровский архиерей всецело поддержал инициативу нового монастырского священнослужителя и на основании представ­ленного рапорта и в ответ на него издал документ «Обязанно­сти регентши монастыря и уставщицы». Хотя имя старшего монастырского священника на нем не значится, по свидетель­ству игумении Евгении, возник он благодаря рвению и забо­те о правильности храмового богослужения именно прото­иерея Сергия Никитина.

Текст документа показывает, что отец Сергий, как и вла­дыка Гурий, придавали особое значение тому, каким напевом исполнялись в храме молитвы: оба делали выбор в пользу на­певов «строго церковных, монастырских, и без сольных эле­ментов». Следить за «строго церковным направлением пения», а также заботиться о внятном и понятном чтении в храме обя­зывался регент. Порядок каждой службы и ее музыкальный состав должен был отныне согласовываться регентом со стар­шим священником, то есть как раз с протоиереем Сергием, и с настоятельницей монастыря.

Основная (по объему) часть «Обязанностей регентши...» посвящалась разъяснениям, что именно надлежало «немед­ленно исправить» в исполнении читаемых и поемых текстов. Указания касались, в частности, третьего антифона, тропарей и кондаков по входе, 33-го псалма на литургии. На вечерне предписывалось исполнять по возможности все стихиры, по­ложенные по уставу, и уж ни в коем случае не опускать первую и последнюю (Богородичен). Давались рекомендации по ис­правлению отступлений при служении всенощного бдения, малого повечерия, а также водосвятного молебна.

В отношении нарушений при совершении отпевания и па­нихиды отмечалось, что необходимо «после кондака „Со свя­тыми [упокой]” петь полностью икос „Сам Един еси”», и пояс­нялось, что «пение конца икоса „Надгробное рыдание...” без начала икоса бессмысленно».

«Монастырь стал духовно обогащаться, — рассказыва­ла игумения Евгения. — При этом жизнь исправлялась тихо и спокойно. Мы шли на полунощницу, вместе с нами — батюш­ки... Помолятся, совершат проскомидию. Заранее. Синодики почитают. Не борзясь».

Священники служили в чреде поседмично. Матушка Ев­гения вспоминала, как назидательно было смотреть на взаи­моотношения двух внешне таких разных пастырей. Иеромо­нах Антоний, с юности инок Киево-Печерской лавры, был поч­ти неграмотным, протоиерей же Сергий — высокообразован­ ным, но это не мешало им относиться друг ко другу с истинно христианской любовью, которая не могла укрыться от сестер обители.

Епископ Стефан, рассказывая духовным детям о своей жизни в Днепропетровске, сравнивал два года, проведенные там, с золотым яичком, что «раз в жизни курочка приносит: никакой заботы — только молитва, монастырь. Ни лагерей, ни двадцаток». С епархиальным архиереем были полное еди­нодушие и взаимопонимание.

23 октября 1957 года отец Сергий писал А.С. Богомоло­вой: «Моя жизнь идет, по милости Божией, более или менее спокойно. Конечно, где розы, там и шипы, нельзя без этого, но все же мне надо и день и ночь благодарить Бога. Одно то, что нет пресловутой „двадцатки” и церковноприходско­го совета (так как я живу в монастыре, а здесь не положено ни 20, ни прих[одского] совета), много значит: я хлебнул пол­ную чашу со всеми этими двадцатками и советами. Затем, я не знаю ни хозяйственных, ни административных дел. Ар­хиепископ, помимо моего основного служения, дал мне це­лый ряд ответственных назначений: х) с I октября я назначен членом епархиального совета; 2) духовником духовенства г. Днепропетровска и района, а также ставленников епархии; 3) председателем экзаменационной комиссии по испытанию лиц, желающих получить духовный сан, но не имеющих семи­нарского образования.

Помолитесь обо мне: особенно боюсь ответственности перед Богом за пункт второй (духовничество)».

Готовить ставленников к принятию сана в основном при­ходилось нелегально, поскольку возможности получения ими семинарского образования практически не было: Днепропе­тровская епархия, как и большинство епархий того времени, не имела ни своей семинарии, ни каких-либо официально зарегистрированных курсов по подготовке духовенства. Свя­щенников же, как уже было сказано выше, катастрофически не хватало.

Поначалу протоиерея Сергия с приехавшей вслед за ним из Ташкента келейницей тетей Катей разместили в двух комнатках священнического дома, рядом с отцом Антонием. А примерно через год им была выделена отдельная квартирка в пристройке при Варваринском храме — три комнаты и ве­ранда с отдельным входом в церковь. Одну из комнат заняла тетя Катя, две — отец Сергий. Оба были очень рады и благо­дарны: «Самое главное, <...> я живу не при храме, а в самом храме. Из моей квартиры есть ход в храм. Утренние и вечер­ние молитвы могу совершать в храме перед св. алтарем. Это — великая милость Божия и не сравнимое ни с чем счастье». Здесь же, на первом этаже, располагалась монастырская боль­ница на 20 коек, откуда в церковь вело слуховое окно: боль­ные монахини могли слышать службу. Монастырские сестры с медицинским образованием ухаживали за больными. К это­му служению с радостью подключился и старший священник монастыря, квалифицированно оказывая нуждающимся одно­временно и врачебную, и духовную помощь.

Но не только в монастырском лазарете доводилось при­менять свои медицинские навыки протоиерею Сергию Ники­тину. Поклониться образу Тихвинской иконы Божией Мате­ри в обитель стекалось множество верующих. Ближе к концу 1950-х годов городские власти, видимо, «в порядке устранения недостатков научно-атеистической работы» стали устраивать провокации на почве народного почитания монастырской свя­тыни. Засылали хулиганов, которые, притворяясь бесноваты­ми, начинали кричать на все голоса и безобразничать, мешая службе и не обращая внимания ни на какие просьбы и замеча­ния монахинь. Игумения Евгения вспоминает, как спокойно и по-деловому отец Сергий реагировал на подобные выходки: «Он смиренно выходил к толпе бесчинников в белом халате поверх подрясника, на голове — колпак, и, как врач <...>, при­нимал соответствующие меры. Ко всем:

— Ну что, больные, будем лечиться?

Подойдет к одному:

— Что, миленький дружок?..

И какой-то разговор с ними заводит.... Потом одних туда поставит, других — сюда. Бесчинных, как правило, оказыва­лось больше, чем пришедших помолиться. Нам:

— Вызовите мне „скорую”, я их сопровожу в больницу — надо проверить как следует и оказать помощь».

После такого оборота событий толпа постепенно начинала рассасываться, и к приезду машины «скорой помощи» отправ­лять на ней было некого. Действительно же больным людям отец Сергий всегда был готов с любовью прийти на помощь.

Одним из днепропетровцев-мирян, активно посещавших в 1950-х годах службы в Свято-Тихвинском монастыре, был Сергей Сергеевич Бояринцев. Он сблизился с протоиереем Сергием Никитиным и познакомил с будущим святителем всю свою семью. 16-летний сын Сергея Сергеевича Валерий стал ду­ховным сыном старшего монастырского священника. Сегодня протоиерей Валерий Бояринцев вспоминает: «Общение с ним оставляло своеобразное, неповторимое ощущение прикосно­вения к чему-то совершенно уже не встречающемуся в жизни. К чему-то древнепатриархальному и в то же время искрометно живому, активно интересующемуся всем происходящим.

Прихожу однажды в монастырь. Он сидит у домика на ла­вочке и читает учебник географии:

— Все нужно знать!

Его облик был очень характерным, в Днепропетровске уже никто так не ходил: в рясе, скуфье, огромная седая борода, низкого роста, полный, очень спокойный.

Часто, идя в школу, я, хотя это и было некоторым крюком, заходил в монастырь, прикладывался к иконам и шел даль­ше — учиться.

Однажды я так вот перемещался по церкви от иконы к иконе, отец Сергий кадил храм на 6-м часу. Остановил меня и строго отчитал за шумные шаги. Вообще на службе он был очень строг.

На исповеди однажды спросил, чем я грешен.

— Всем грешен, — ответил я.

— У соседа корову крал?.. На большой дороге убивал?.. Глупостей не отвечай!

Недалеко от монастыря жили бдительные комсомолки- одноклассницы <...>. От них в школе стало известно, что я хожу в монастырь. Были проблемы. Я рассказал об этом отцу Сергию. Он очень огорчился: что за этим может последовать, знал прекрасно. Дал мне наказ — в монастырь не ходить. Не появляться вообще. Ходить в окраинные церкви.

Я, не послушавшись, стал ходить в расположенный неда­леко Благовещенский храм, где вскорости меня ввели в алтарь. Узнав об этом, отец Сергий сам приехал туда во время одной из служб и объяснял священникам, которые там служили, по­чему мое посещение алтаря их храма неуместно. Он всегда рас­судительно предвидел, что может произойти из того или иного действия».

Действительно, несоблюдение необходимых правил пре­досторожности на фоне вновь разворачивавшейся в стране волны гонения на Церковь могло серьезно отразиться на всей дальнейшей жизни семьи Бояринцевых, и ее духовник не мог этого не понимать. Насколько прав или неправ был прото­иерей Сергий, запретивший духовному сыну приходить к себе в монастырь, а потом, узнав о посещении последним алтаря Благовещенского храма, ринувшийся «отбивать» мальчика у тамошнего настоятеля, показывает отчет уполно­моченного Совета по делам Русской Православной Церкви по Днепропетровской области за 1958 год: «Из вопросов, каса­ющихся нарушений духовенства, наиболее характерным был установлен[ный] факт прислуживания двух мальчиков школь­ного возраста в Благовещенской церкви. Привлек их к прислу­живанию настоятель указанной церкви Волкославский Н.П., который в беседе со мной по этому вопросу заявил, что он это сделал по просьбе родителей. Последнему было разъяснено, что участие детей и подростков <...> в церковных службах противоречит законам о труде и всеобщем обучении и поэто­му является недопустимым <...>. По этому вопросу мною ин­формированы обком КП Украины и облисполком».

Из Днепропетровска протоиерей Сергий вел обширную пере­писку. Сохранились его письма того времени к епископу Афа­насию (Сахарову), А.С. Богомоловой, Н.П. Сосновской. В на­чале сентября 1957 года старший священник Днепропетров­ского Свято-Тихвинского монастыря во время небольшого отпуска гостил в Петушках. Там в ознаменование очередной приближавшейся годовщины его священнической хиротонии и ко дню своего рождения отец Сергий получил в дар от епи­скопа Афанасия «Служебник» с памятной надписью: «Возлю­бленному о Господе всечестному протоиерею отцу Сергию Никитину на память о празднике Воздвижения Честнаго Креста и мученика Никиты и к празднику преподобного Сер­гия — от епископа Афанасия. День Воздвижения. 14/27 сен­тября 1957 года»125. Бывший «карабановский доктор» старался использовать любую возможность, чтобы навестить любимого Владыку. Удавалось это, однако, далеко не часто.

Не прерывалась связь почтой и с «бабой Олей», О.А. Остолоповой. В июне 1958 года священники Евгений Амбар­цумов и Борис Златолинский, находясь в отпуске, по очере­ди гостили у отца Сергия в Днепропетровском монастыре, но в основном им приходилось общаться с духовником по­средством писем. Переписывался отец Сергий и с самар­кандским игуменом Серафимом (Суторихиным). Частыми были известия от архимандрита Иоанна (Вендланда), ко­торый, впрочем, и сам неоднократно приезжал в Днепро­петровск к архиепископу Гурию и своей сестре монахине Евфросинии (в миру Елизавете Николаевне Вендланд). Она была фактически личным врачом архиепископа Гурия и, случалось, помогала монастырским сестрам в лечебнице Тихвинской обители. Приходилось ей пользовать и прото­иерея Сергия Никитина.

Украинский климат был мягче среднеазиатского, нагруз­ка в монастыре и епархии — более щадящей, однако здоро­вье старшего монастырского священника оказалось серьезно подорвано. Спустя месяц после прибытия в Днепропетровск он писал владыке Афанасию:

«И в смысле климата, и в смысле нагрузки, не говоря уже об отношении епископа, здесь гораздо легче. Несмотря на об­легченные условия, не могу похвалиться здоровьем: сердце не пришло в нормальное состояние, а находится в неустойчи­вой компенсации. Таким образом, я совершил исход из Сред­ней Азии, можно сказать, в последний час».

Позднее, с весны 1958 года, после перенесенного воспале­ния легких физическое состояние отца Сергия еще усугуби­лось ослаблением иммунитета: субфибрильная температу­ра и общая слабость не оставляла его в течение целого года. Несмотря на недомогание, старший священник монастыря добросовестно исполнял свои послушания. 25 мая 1958 года архиепископ Гурий наградил его палицей (так и не полу­ченной в Ташкенте от епископа Ермогена). Шутя, протоие­рей Сергий писал сестре: «Теперь остались только 2 награ­ды: крест с украшениями и золотая шапка (митра) и... гроб. А может быть, последний без 2-х первых».

В пастырских трудах и заботах прошел год пребывания в Днепропетровске. Однажды, приехав в монастырь, архи­епископ Гурий предложил отцу Сергию принять монаше­ство. Как рассказывала игумения Евгения, присутствовавшая при этом, было заметно, что предложение явилось неожидан­ным для священника, и ответ архиерею он дал не сразу, а не­сколько замешкавшись.

Был назначен день для пострига и разосланы известия родным и друзьям. Епископ Афанасий, получив телеграмму, сразу же предсказал, что спокойная жизнь «карабановского доктора» скоро закончится: «Пришла телеграмма из Днепропетровска: „Тридцатого назначен мой постриг”. Вероятно, и Вам такое сообщение прислано. Но все же пишу Вам об этом.

Отец Сергий и раньше был в сущности монах в м1ру... В этом отношении мало что изменится... Но телеграмма была для меня большой неожиданностью. До сих пор я очень радо­вался за него. Большое счастье служить под руководством та­кого архиерея, как преосв[ященный] Гурий; совершать богос­лужение по монастырскому чину и, самое главное, не иметь касательства ни к каким хозяйственным делам. Теперь он едва ли долго пробудет на том же месте и едва ли убережется от хо­зяйственных и административных дел? Помоги ему Господь...»

Игумения Евгения рассказывала, как, пытаясь решить, какое имя при постриге наречь отцу Сергию, архиепископ Гу­рий поручил ей аккуратно выяснить, кого из святых тот осо­бенно любит. Ответ был простым: «Больше всех я почитаю преподобного Сергия, это — мой небесный покровитель. <...> А всех остальных почитаю равно, они все у Бога великие».

В том же разговоре протоиерей Сергий поведал буду­щей игумении Евгении, что идеалом смерти христианина- священнослужителя считает кончину архиепископа Мелхиседека (Паевского), скончавшегося в храме перед литургией.

В ответ на полученные телеграммы из столицы приеха­ли сестры отца Сергия и трое друзей из «клённиковских» — Елена Владимировна Апушкина, Ирина Сергеевна Мечёва и Серафима Александровна Соловьева. Однако архиеписко­па Гурия срочно вызвали в Москву, и постриг не состоялся. Стали приходить телеграммы с поздравлениями о принятии монашества. Поначалу назначались новые сроки, затем все отложилось на неопределенное время. Гости разъехались во­свояси, жизнь пошла прежним порядком. Протоиерей Сер­гий воспринимал произошедшее как волю Божию, однако ожидание заметно тяготило его: «Я знаю, что ты не оби­жаешься на меня за молчание, так как понимаешь мое состояние душевное: это откладывание со дня на день про­изводило во мне тяжелое напряженное ожидание — вот-вот, вот-вот. А сейчас, когда выяснилось, что это откладывается на неопределенное время, у меня как будто отлегло от серд­ца: <...> восстановилось равновесие духа и спокойствие. Вот почему я не писал. Веришь ли: у меня на письменном столе скопилась груда писем (около 30), и вся эта махина ждет от­вета. Я с ужасом гляжу на эту пачку, но пока что этим и огра­ничиваюсь».

В ноябре 1958 года архиепископ Гурий благословил про­тоиерея Сергия съездить в отпуск, окончившийся 25 числа.

20 декабря 1958 года старший священник монастыря внезапно и тяжело заболел. Случился сердечный приступ, но диагноз поставили не сразу. Врачи — монастырский док­тор инокиня София (Софья Максимовна Тарасова) и монахи­ня Евфросиния (Вендланд), а также другие приглашенные специалисты — заключили: положение крайне серьезное, надо вызывать «скорую», везти оперировать, чтобы уточнить, в чем именно дело, и помочь больному посредством хирур­гического вмешательства. Однако от операции протоиерей Сергий отказался наотрез.

Инокине Анастасии (впоследствии игумении Евгении) (Волощук) привелось ухаживать в монастыре за опасно боль­ным отцом Сергием. Она рассказывала, что, лежа на одре и опасаясь, что жить ему осталось немного, 63-летний прото­иерей сильно сокрушался, что так и не успел принять монаше­ство, виня себя за нерешительность, проявленную им в ответ на предложение архиепископа Гурия. На вопрос, в чем же за­ключалась причина колебания, отец Сергий ответил, что пер­вым его желанием было спросить совета у другого близкого ему архиерея, епископа Афанасия, поскольку именно он тай­но рукополагал его во священника по благословению Святей­шего Патриарха Тихона.

Тяжелобольной протоиерей Сергий писал епископу Афана­сию г января 1959 года: «Здоровье мое совсем никуда: после Ни-

колина дня, на следующий день, случился со мною „коллапс”, т.е. прекращение сердечной деятельности. Хорошо, что в том доме, где я живу, имеется монастырский лазарет во главе с монахиней-врачом. Она и приняла все меры, а если бы бе­жать в город в пункт скорой помощи, я не дождался бы помощи. Я смерти как таковой не боюсь, но страшусь суда Божия. Про­шу Вас, дорогой Владыка, помолиться о мне, грешном. Целую Ваши руки и прошу святительского благословения. Любящий Вас и всегда благодарный протоиерей Сергий».

2 января 1959 года архиепископ Гурий в Варваринском зимнем храме Свято-Тихвинского монастыря постриг про­тоиерея Сергия Никитина в монахи. Подводил его к постри­гу иеромонах (будущий архиепископ) Михей (Хархаров) — духовный сын и помощник архиепископа Гурия. Он же во все время священнодействия поддерживал с трудом стоявшего на ногах из-за болезни отца Сергия. На вопросы постригае­мый отвечал сам, обеты давал четко, ясно и молитвенно, так что все присутствовавшие плакали. «Постриг был совершенно неожиданным», никаких приглашений, естественно, в этот раз не рассылалось, но, по счастливому совпадению, буквально в тот же день из Москвы в гости к дяде приехала племянница Валерия. Она, единственная из москвичей, и присутствовала на пострижении. Новому иеромонаху архиепископ Гурий дал имя в честь преподобного Стефана Махрищского, вблизи оби­тели которого в тридцатые и сороковые годы явный врач и тай­ный священник Сергий Никитин жил и служил Богу и людям.

С принятием монашества оказалось связано поистине чу­десное избавление нового иеромонаха от тяжелой болезни. Сам он — опытный медик — так описывал совершившееся с ним чудо: «В день пострига <...> был сильный отек ног, боли в серд­це, тяжелая одышка и тахикардия, одним словом, были явления значительно выраженной декомпенсации сердца. Ты знаешь, что это явление при благоприятном лечении исчезает недели через 3-4. Я рассчитывал вернуться к служению к I февраля.

В пятницу 2 января был совершен постриг, а вечером 5-го января, в понедельник, накануне сочельника я служил и слу­жу все время до настоящего момента так, как до болезни. Уже 4 января прекратились боли в сердце и тяжелая одышка, оте­ки исчезли, появились силы. Нельзя этого объяснить лечени­ем, ибо так не бывает с такими заболеваниями: Господь со­вершил ЧУДО».

Радуясь об иеромонахе Стефане и одновременно бес­покоясь, что сразу же по востании со одра болезни тот при­нялся служить с полной нагрузкой, епископ Афанасий писал О.А. Остолоповой: «Очень Вам благодарен за сообщение о но­вом отце Стефане. Ему я написал, что, в-1-х, врач телесный должен знать, как должно беречь здоровье, и что, в-2-х, врачу духовному должно быть ведомо, что растрачивать великий Божий дар — здоровье есть великий грех и после бывшего чуда не следует искушать Господа, требуя повторного чуда.

В самом деле, какая милость Божия явлена. А говорят, что ныне нет чудес и что, следовательно, рассказы о прежде бывших чудесах только выдумки о том, чего якобы на самом деле никог­да не было. Но неверующих никогда ни в чем не уверишь».

Исцеление было поистине удивительным и радостным для отца Стефана, так как давало ему возможность совершать люби­мое дело — служить в храме. Служба давала его натруженному сердцу столь необходимый ему покой. Сестре он писал по этому поводу: «Прости меня, Христа ради, за неаккуратные ответы: ты прислала уже 2 письма, а я все еще не ответил на первое. Дело в том, что когда я «седмичный», то никак не могу написать. В са­мом деле: встаю утром очень рано, прихожу домой к 12, а в поло­вине 4-го нужно снова идти к вечернему богослужению. Обычно после обеда я ложусь. Это мне дает много сил. Если же этого, паче чаяния, не сделаю, еле-еле заканчиваю трудовой день. <...>

Никаких санаториев, курортов, отдыха мне не надо. Но я бо­юсь искушать Бога и поэтому соблюдаю строгий режим и вооб­ще стараюсь следить за собой. А вынужденный отдых доставит мне только беспокойство. В моем заболевании особенное значе­ние имеет состояние психики и нервной системы. Если, не дай Бог, будет возникать нечто серьезное, тогда — другое дело».

Из Днепропетровска протоиерей Сергий (иеромонах Стефан) через сестру, Елизавету Алексеевну, предпринял ряд попыток розыска своих прежних друзей и знакомых — еще долагерных и менее давних. Некоторые из найденных были счастливы об­рести вновь старую дружбу. Другие не желали возобновления отношений, то ли боясь общения с «врагом народа», а теперь еще и священником, то ли по каким-то иным причинам. Пе­реписка брата с сестрой открывает, как радовало будущего Владыку обретение потерянных когда-то связей: «Лизинька, напиши бабе Оле. У нас сейчас гостит ея большая приятель­ница из Горького, — знаешь кто? Племянница покойного

Мих[аила] Михайловича] Кострова, с которой я познакомил­ся, когда приезжал на Вишеру в 1938 году проведать М[ихаила] Михайловича]. Правда, тесен Божий мир <...>».

«Спасибо тебе за письма и подарки. Все-таки нашла Анну Николаевну Хвостову. Рассказала про меня? Если встретишь ее еще раз, передай ей самый сердечный привет и скажи, что я молюсь о ней <.„>».

«Теперь найти бы мне Виктора Добронравова. Если мо­жешь, напиши адрес Ал[ексан]дры Анатольевны [Правдолюбовой]».

Не могло, конечно, не огорчать нежелание прежних прия­телей восстановить былую дружбу.

«Теперь, конечно, я больше не буду ей писать. И вообще, несмотря на все попытки с моей стороны как-то возобновить с ними отношения, ничего не получается: по-видимому, все мои попытки являются гальванизацией трупа. Это очень жаль, но приходится сказать...»

«Относительно Митина: я не расстраиваюсь и не обижа­юсь, — просто мне жалко его, так как человек должен пережить очень много, чтобы ожесточить свое сердце и отказаться от луч­ших воспоминаний юности. <...> Добронравова зовут Виктор Александрович. Что такое ты узнала о нем? Обязательно напи­ши. <...> На фоне Мигина особенно ярко выделяется образ по­койного Семена Ал[ексан]дровича, незабвенного друга».

За время, пока готовился постриг протоиерея Сергия Ни­китина, состав Днепропетровского Епархиального управле­ния претерпел заметные изменения: был поспешно пострижен в монахи, возведен в сан архимандрита и рукоположен во епи­скопа прежний секретарь епархии протоиерей Виталий Лелюхин, с 17 августа 1958 года — епископ Сумской и Ахтырский Иоасаф. Новым секретарем Днепропетровской епархии стал иеромонах Михей (Хархаров). Сообщая своей сестре об архи­ерейской хиротонии архимандрита Иоанна (Вендланда), со­вершившейся в этот же период в Москве, протоиерей Сергий попутно высказал и общее впечатление от рукоположения бывшего протоиерея Виталия: «Владыка, отец Михей и мать Евфросиния (Елизавета Николаевна [Вендланд]) срочно вы­ехали в Москву на хиротонию, и теперь нет больше о. 1оанна: есть владыка Iоаннъ. Хиротонию совершал сам Патриарх в Елоховском соборе. Это событие несравненно более прият­ное, чем подобное, бывшее в августе в нашем городе».