Литературная газета - издаваемая барономъ дельвигомъ

Жизнь Петра Ивановича Данилова (*)

1830 год, июля 5^го, №38

-> Литературная газета, 1830 год, №39, Жизнь Петра Ивановича Данилова, глава ІІ.

Глава І.

Мне более семидесяти лет: дряхлость усадила меня крепко в большие кресла; третье поколение, возмужавшее пред моими глазами, не понимает меня, а я не разумею его. Я подобен утлому дереву, засыхающему в одиночестве между молодыми кустарниками. Чтобы утолять телесные недуги и прогонять скуку, хочу описывать жизнь друга моего, Петра Ивановича Данилова. Я кратко упомяну о его молодости, но подробно буду рассказывать важнейшие его поступки в зрелых летах и в старости. Давно уже твердят, что старики любят говорить о прошедшем: это не удивительно и не смешно нимало. Они не могут ни действовать, ни наслаждаться жизнью в настоящем. В пятьдесят лет на Руси все переменилось: на нас, от больших буклей до тупоносых башмаков; в домах наших, от потолков до полов; в нравах наших, от Простаковых до бригадирских сынков; Ломоносов, Сумароков едва ли бы могли понимать нынешние романтические творения. Я припомню, как мы наряжались, убирали свои дома, хозяйничали, веселились, мыслили, служили. Таким образом я проживу, так сказать, снова мою жизнь, только гораздо умнее: ибо ныне, сидя один в четырех стенах, я часто смеюсь над тем, что за сорок лет заставляло меня плакать. Я пишу для себя; но если по какому-либо случаю листы сии попадутся в другие руки, то, может быть, проницательный читатель усмотрит в поступках моего друга лучшее сокровище, нежели находка ученика саламанкского, выкопавшего душу лиценциата Петра Гарсиаса.

Город Саранск разделяется на две части, на луговую и нагорную: между ними протекает быстрый ручей, Саранга, которого вода, напитанная медными частицами, журчит по камням и дает им различные, странные виды, то осыпанные искрами, то обложенные перламутрами. По нагорной стороне, среди города, проходит вал со рвами, из-за которого в прежние времена русские метали стрелы, пули и ядра на кубанцев. Дома в Саранске прежде были все деревянные, на омшениках, высокие; почти при каждом расстилались широкий двор, огород и сад с яблонями, но ныне почти все переменилось по новому вкусу. Жители, по большей части потомки стрельцов, искони до сего дня ласковы, отменно учтивы и набожны, церкви их славились и славятся большими и звучными колоколами, блестящими иконостасами и драгоценными утварями. С севера город защищается лесами, с запада окружают его луга и поля; с юга на восток протекает подле него река Инсара; за ней видны пригород Посоп и прекрасное село Макаровка, бояр Воронцовых.

В сем городе жили отец и мать Данилова, добродушные и благочестивые люди, не знатные и не богатые, но из старинного дворянского рода. Петр Иванович родился в 1753 году. Он начал помнить себя только с шестого года: как старая няня возила его в тележке с одной маленькой девочкой, которую называли его невестой; как бегал он по саду и прятался в густой, высокой траве, как рвал малину и черемуху по берегам пруда, осененного высокими ивами; как собирал разноцветные камешки по Саранге, пускал змеи и играл в бабки. На седьмом году отдали его учиться грамоте, по азбуке, часослову и псалтири, к старой поповской дочери; на десятом он начал писать в воеводской канцелярии. Скоро Данилов сделался лучшим чтецом в своем приходе, и редко пропускал церковные службы, на которых обыкновенно помогал дьячкам и пономарям и прислуживал священникам. Между тем отец сам учил его арифметике и заставлял читать духовные и светские книги, Димитрия Ростовского, Уложение, Курция, Ломоносова и Сумарокова. Петр Иванович был весьма набожен и добр сердцем. Подражая св. мужам, часто ночью выбрасывал он из-под себя перину и подушки и сыпал на голых досках; а на двенадцатом году влюблен был в одну прекрасную девушку. Он сам не понимал своих желаний; мечты его были темные, но чувственные. Сия любовь скоро миновалась, однако ж надолго оставила в нем сильную склонность к женщинам.

В 1768 году отец привез его в Москву и отдал в университет. Здесь в душу Данилова, чистую и открытую, всевали семена знаний просвещенные и добродетельные наставники, особенно Афоник, в юности друг Потемкина, любезный ученик Линнея, глубоко проникавший в таинства природы; Десницкий, почитатель англичан, но без предрассудков, ясно видевший истинные основания человеческих обществ и государств; Барсов, тонкий критик, остроумный и веселый собеседник, не хотевший променять своей скромной участи на чины, блеск и богатство. Недолго однако ж пользовался их наставлениями Данилов. С непреодолимой силой распространилась по Москве страшная чума. Дворянство, гражданские и военные чиновники оставили город; правительство не могло уже противоборствовать злу; предписанные им предохранительные способы не были наблюдаемы невежественной чернью. Множество домов опустело; тела валялись по улицам. Полицейские служители, в масках и вощаных платьях, длинными крючьями таскали, поднимали трупы на телеги, и вывозили за заставы. Оставшиеся жители, как тени, бродили в отчаянии; распутные из них предавались пьянству, всяким неистовствам, и часто мгновенно падали мертвые. Приязнь, дружба, самое родство исчезли. Унылые звуки колоколов непрестанно носились над Моской, как погребальный вопль над целым городом. Хотя университет и был спасен прозорливой мудростью и человеколюбием И. И. Мелиссино, однако ж учащиеся распускались по домам. Данилов также возвратился на свою родину.

Но в Саранске ожидали его тяжкие испытания. Скоро он лишился отца. Потом разнесся слух о бунте Пугачева. Молва, всегда ужаснейшая самой существенности, распространялась; простой народ волновался; Саранск не имел ни войска, ни стен для защиты. Наконец пришла весть, что изверги приближаются. Дворяне, купцы, чиновники скрывались, куда и как кто мог. Мать Данилова оделась крестьянкой; он сам смыл пудру с головы своей, обрезал волосы в кружок, вымарал лицо, набросил на плечи крестьянский кафтан, обулся в онучи и лапти, и оба побежали в Шешкеевские леса. Там скитались они целую неделю, питаясь травами и кореньями, укрываясь от дождей и засыпая под колодами, дрязгом и склоненными ветром деревьями. Токмо два раза осмеливался Данилов входить в селения и, Христа ради, выпрашивать кусок хлеба.

В сие время Пугачев приблизился к Саранску и остановился на Посопе. Сволочь его, казаки, русские мужики, татары, черемисы, в шапках, в шляпах треугольных и круглых, в мундирах, во французских кафтанах, в ризах и стихарях, в сапогах и лаптях, с ружьями, пистолетами, саблями, шпагами, топорами и дубинами, верхами и пешие рассеялись и рыскали по городу. Трепещущие жители стояли у своих ворот с хлебом и солью, и низко кланялись. Винные погреба, соляные амбары, дома дворянские, самые церкви были ограблены и опустошены. Стрельба, шум, песни, крики, вопль раздавались повсюду, и даже во время ночей не умолкали. Там и сям влекли дворян, чиновников, богатых купцов и священников на Посоп. Здесь их терзали, вешали и рубили. Глубокие и огромные ямы наполнены были мертвыми телами. Между прочими привели и двух родственников Данилова. Один из них служил в воеводской канцелярии. Его уже готовились повесить. Но прибежали собственные его крестьяне, бросились на колена перед мучителями и со слезами умоляли о его спасении, уверяя, что он был не господином, а отцом им. Его отпустили. Другой служил в гвардии при Петре ІІІ, и знал лично государя. Он требовал, чтобы ему показали императора. Увидев Пугачева, он воскликнул: «Ты не царь, но изменник и бунтовщик!» Тотчас схватили его и начали сечь плетьми. Под ударами он увещевал народ. Изверги, видя, что он не умолкает, взяли кол и вколотили ему в горло.

Спустя неделю Пугачев послышал за собою погоню, и удалился от Саранска. Данилов с матерью возвратились в свой дом, разграбленный; что не было взято, то переломано и перебито. Затем наступил голод: не стало ни денег, ни хлеба. Люди питались древесною корою. Надобно было нуждаться во всем, терперь и мало-помалу снова обзаводиться.

Но в благословенной России, обильной всеми дарами природы, при благотворной содействии правительства, государственные язвы излечиваются скоро и закрываются. Так было и в Саранске. Года через два в город явилось изобилие, и он стал лучше и красивее прежнего. Попечительная мать Данилова тоже поправилась. Сыну ее было уже почти двадцать лет. Русский дворянин должен служить и непременно в военной службе: по крайней мере в то время так думали. Он послал просьбу в военную коллегию и был определен капралом в полк, недалеко стоявший от Крыма. Мать снарядила его, отслужила молебен в Соборной церкви милостивому спасу, благословила его образом чудотворца Николая, дала сто серебряных рублей на дорогу, облила слезами, проводила за город, еще облила слезами, и простилась с ним навеки.

Юноша с образованным, но неопытным умом, с сильными, хотя и добрыми страстями, вступая в свет, находится в опасном и тяжком положении. В сердце его бунтуют вожделения, а разум еще не в состоянии ни направлять, ни укрощать их; он изучил мудрые и высокие правила нравственности, а люди по большей части безумствуют и управляются токмо низкими помыслами; в душе его пробуждает природа желания и надежды, невинные и благие, а общество посмевается над ними и разрушает их. Жестокая борьба начинается: счастлив он, если по бесчисленных сражениях и язвах, останется победителем, по крайней мере в душе своей, а не во мнении света, ибо последнее невозможно. Так птенец оставляет родимое гнездо, расправляет крылья и поднимается на воздух; но, не умея ни править самим собою, ни превозмогать бурных ветров, падает, падает тысячу раз, доколе не укрепится силами, не узнает своей стихии, и не воспарит к небесам. Данилов страдал, и долго.

Хан крымский, Девлет-Гирей, ненавидел Россию. Ногайские орды выбрали другого хана, Шагин-Гирея, и просили помощи у Екатерины Великой. Ее войска пошли в Тавриду, в числе их был и полк Данилова. Там взорам Петра Ивановича представился новый мир. Горы, скрывающие за облаками свои вершины, неизмеримые и мрачные пропасти, райские долины, чуждые цветы, травы и дерева под роскошными плодами; странные животные, необозримые моря, то волнующиеся, то спокойные и блестящие различными огнями, и на каждом шагу или исчезающие, или еще свежие следы народов, славившихся и падших; их тени восставали из гробов пред воображением Данилова…

Прожив несколько лет в Тавриде, он сел на корабль, во время вооруженного нейтралитета, плавал по морям, приставал к различным странам Европы, посещал знатнейшие города, и всего более наблюдал и рассматривал людей, их правительства, образ мыслей, нравы и обычаи. Он видел в Константинополе всепоглощающий деспотизм и самодовольное невежество, которые сами себя разрушали; в Италии новый Рим, еще неочистившийся, после жесточайших мучений, от пороков древнего; во Франции добродетельного государя на троне, а подданных обуяных злыми мечтами; в Англии тщеславие свободными постановлениями, и в узах народ и правителей; в Германии ушлые законы, граждан мира, а не отечества, и пустые слова под громким титлом философии. Но у сих же народов Данилов находил многих истинно-мудрых и благонамеренных мужей, соль земли; замечал их вздохи не столько о самих себе, сколько о слепоте их сограждан, был свидетелем их твердости в страданиях, спокойствия в самой смерти. От взоров его не ускользнули свет и добро, которые от сих страданий, от сих смертей распространялись во мраке и побеждали пороки. Мало-помалу он уверился, что торжество безумия и злобы непродожительно и само собою разрушается; что истина и добродетель в самом падении победительны и никогда не истребляются; что токмо они поддерживают и сохраняют и частных людей и целые народы. Так пред глазами Данилова явился мир в настоящем его виде; так водворилось спокойствие в его сердце, так утвердились его поступки. Он возвратился в Россию, и был определен асессором в казенную палату, в Пензе.

(Продолжение в след. №.)

(*) После старого родственника, скончавшегося года за два перед сим, досталась мне толстая тетрадь. Я прочитал ее, и нашел, что она любопытна по изображению нравов и образа жизни провинциальных дворян и простого народа во время царствования Екатерины ІІ, по истинным и твердым правилам нравоучения. Представляю публике первые три главы сего сочинения, для опыта; если они понравятся ей, то напечатаю и все прочие.

Издатель, помещик села Бибикова Мокшанского уезда.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ,

ВЪ ТИПОГРАФIИ КАРЛА КРАЙЯ

I83I.

2012 © litgazeta1830.ru