Фрагмент VI: Сны Элис

За запотевшими окнами занимался рассвет. Чудно наблюдать за ним, но не тогда, когда ты трое суток держишься без сна. В пепельнице тлела недокуренная сигарета — вот ещё раз Элис моргнёт и снова затянется. Затем снова моргнёт и глотнёт кофе из грязной кружки. Она могла поклясться, что по крайней мере дважды стряхнула пепел прямо туда. Но на четвёртые сутки бодрствования горечь пепла ничем не отличалась от вкуса кофе.

Оставив кружку, она пошла на балкон. Прошлёпала босыми ногами по голому паркету прямо на свежий воздух — утренний холод поможет взбодриться. Она поглубже вдохнёт, а потом отправится собираться. На оживлённых улицах, в переполненных автобусах или душном офисе намного тяжелее заснуть. И только коллеги будут искоса поглядывать, задаваясь немым вопросом — а кто эта девочка? Как давно она здесь работает?

Элис работала дольше, чем они могли представить. Приходила, заваривала кофе, готовила чертежи и уходила. День за днём, раз за разом. Даже на выходных — лишь бы поменьше времени проводить наедине с собой. А если злой дядька директор всё же настаивал, то она шла в ночной клуб. В эти Содом и Гоморру. Там алкоголь, там хмельные люди, там противная музыка и грязь — там не заснёшь. Везде, где любой нормальный человек напрягался, Элис расслаблялась. Расслабиться там, где расслаблялся любой другой, она искренне боялась.

Элис давно перестала надевать юбки или топы, без причины показывать людям своё тело. Она — закрытая и одинокая. С душой, но без сердца. Пусть её разум в постоянном тумане, а раскрасневшиеся глаза видят не дальше стёкол очков, Элис ещё жива. Но иногда и она нуждалась в отдыхе. Во сне, который мог стать последним. В такие моменты она, взрослая женщина, чувствовала себя испуганным ребёнком, беззащитным перед человеческой природой. Её пронимала дрожь, тело сковывал страх, но голова мгновенно тяжелела, а веки опускались. И она засыпала.

Просыпалась Элис обычно от боли — её собственные ногти, как бы она их ни остригала, впивались в нежную кожу. Иногда прямо во сне руки находили что-нибудь острое и опасное. Иногда она до крови прикусывала язык. Элис справлялась со своими бедами как могла: запирала дверь в комнату, выкидывала острые предметы, выпивала побольше крепкого алкоголя, чтобы лишить тело возможности функционировать. Самым действенным средством стал будильник: он заливисто верещал в заданный час, буквально спасая Элис от самой себя.

Со временем она заметила, что если после трёх-четырёх суток бодрствования спать всего по три-четыре часа, то можно проснуться без ран. Не почувствовать боли, не заляпать простыни кровью. Больше ей ничего и не нужно было. Только вдыхать холодный воздух по утрам, выкуривать на ночь сигарету, пить кофе и стараться не убить себя. Нельзя сказать, что чужие жизни сильно отличаются от её.

Несмотря на то, что безобразные шрамы усеяли её руки, а мешки под глазами стали неотъемлемой частью внешнего вида, Элис радовалась каждому встреченному рассвету. И работа ей нравилась. Даже в клубах иной раз встречались совсем не плохие люди. Жаль только, что вся её жизнь походила на один сплошной сон — туманный, обрывистый, неясный. Она могла бы записывать собственные ощущения и наконец-то вывести чёткую схему, но стоило усталости накрыть её — и строки превращались в бессмыслицу. В набор высказываний безумца, которого любой врач привязал бы к кровати и накачал снотворным.

Снотворному Элис особенно не доверяла. Однажды, выпив таблетку, она заснула в своей кровати, а проснулась на больничной койке. И было бы хорошо, если бы речь шла о простой передозировке. В тот день в качестве неотъемлемой части внешнего вида добавился ещё и шарф.

Шло время, и она, открывая всё новые и новые способы поддержания бодрого состояния, то курила более крепкие сигареты, то выпивала больше кофе, то взбиралась на крышу. Когда же становилось совсем невыносимо, Элис выпивала бутылку-другую мартини и ставила будильник на три часа. Иногда на четыре.

Жизнь шла точно по расписанию. Со своим распорядком, соблюдать который было сложнее всего из-за постоянных провалов в памяти, путаниц во времени. Иногда соседка заходила за чаем, а Элис мило улыбалась, прикрывала дверь и уходила на кухню. Она могла зайти к соседке день или два спустя, чтобы спросить — а дала ли она, собственно, чай. Иногда соседка отвечала, что не заходила за чаем. Иногда говорила, что вообще впервые её видит. Может, Элис совсем свихнулась от недосыпа, а может, и соседка немножко того.

Однажды злой дядька директор сказал, что она уволена, но Элис снова пришла уже на следующий день. В тот раз она прекрасно помнила о своём увольнении, а вот дядька будто забыл. И даже заплатил больше обычного к концу месяца. Вот только не понять — то ли предыдущего, то ли следующего. Иногда она захаживала и на ту работу, с которой уволилась ещё пять лет назад. Иногда целовала на ночь больную мать, хотя та уже три года как умерла.

Жизнь Элис была загадкой — в том числе и для неё самой. Лишая себя сна, она теряла связь с реальностью. Упускала из внимания естественный ход времени. Моргала и затягивалась сигаретой. Моргала и отпивала кофе. Она смотрела, как за запотевшими окнами занимался рассвет, и думала, что стоит взбодриться — пойти на балкон и втянуть носом холодный утренний воздух. Только ноги совсем не хотели поднимать, да и тело будто приросло к месту. В такие моменты Элис особенно чётко осознавала, что ему нужно.

Только одна вещь помогала ей так же эффективно, как сон. Только одно лекарство спасало всегда. Элис уже не помнила, как закрыла окно, как докурила последнюю сигарету, как опрокинула со стола кружку. Эти эпизоды вновь ускользнули от её сонного сознания. Но достаточно одного движения в правильном направлении, и она снова сможет выбраться в люди — протянуть ещё один день вдалеке от кровати.

Она отработает ещё один день, купит сигарет и отправится в клуб. Там, где обосновались Содом и Гоморра, ей не удастся уснуть. Там — спасение. Всё, что сейчас нужно, это заставить собственное тело двигаться — дать ему разовый заряд бодрости. Элис покрепче сжала ручку кухонного ножа и плотнее приложила холодное лезвие. Такое опасное, такое приятное. Оно скользнуло вниз — и плоть разошлась. Всё для того, чтобы не спать, ведь если сон одолеет — будет хуже.

Она повторила, и теперь уже из двух ран сочилась кровь. Пелена спала с глаз, а двигаться стало легче. Для верности Элис ещё раз полоснула свою руку и вернула нож на прежнее место. Всё для того, чтобы не спать. Надо только замотать раны бинтами, выпить ещё кружку кофе и отправиться на работу. Рука как раз потянулась к аптечке, когда ноги пошатнулись, а пол устремился навстречу.

Элис падала долго. Может, в первый раз, а может, уже и в сотый. На пол своей кухни или же комнаты. Всё перемешалось и не походило ни на сон, ни на реальность. Иногда ей казалось, что она и не упала вовсе, а продолжает стоять, замерев перед раскрытой аптечкой. Иногда возникала мысль, что она и не падала вовсе, а всегда тут лежала. Вечно спала на полу кухни в луже собственной крови, и лишь моменты походов на работу были её сном. Слишком болезненным и сложным занятием оказалась попытка разобраться в собственном сознании. И наконец Элис уснула, позволив себе отдохнуть.

Где-то под самым ухом заливисто заверещал будильник, а глаза открылись и не видели дальше стёкол очков. И только свежая кровь на руках и простыне говорила сама за себя.

Дополнительный фрагмент:
До скончания… (новогодняя)

Когда всё началось, Барри возвращался из паба навеселе. Асфальт вился перед глазами смазанной серой лентой, покачивался, как палуба корабля во время сильного шторма. Барри шатался, во весь голос горланя непонятную песню, и ноги его предательски не желали отрываться от земли

Тогда он впервые поравнялся с магазинными витринами, украшенными серпантином и новогодними игрушками, и увидел... себя. Тот, другой Барри, стоял у ближайшей машины и не сводил с него взгляда.

Барри нервно икнул и отшатнулся. Полупустая бутылка выскользнула из его руки и разлетелась вдребезги.

Другой Барри, казалось, постарел на пятнадцать лет. Серая кожа его плотно обтягивала кости, лицо испещряли рытвины морщин. Лишь глаза, голодные и хищные, с залегшими синяками теней, ярко пылали в полутьме.

…Барри драпал. Драпал так, как не драпал даже от копов, когда в детстве украл батончик из супермаркета. У него заплетались ноги, в висках стучала кровь, из горла вместе с тяжелым дыханием вырывался скулеж. Алкогольная дурь в мгновение выветрилась из головы. Он не мог обернуться. Сердце колотилось до боли гулко.

Барри споткнулся на ровном месте и с грохотом рухнул на асфальт. В счесанный подбородок будто вонзилось множество игл. Грудь обожгло, не давая даже вздохнуть. Перед глазами потемнело…

Барри проснулся в собственной кровати, дрожа от холода. Он натянул одеяло до самого подбородка и с облегчением вздохнул. Сон! Всего лишь сон!

Взгляд его упал на часы. 18: 06. Странно. Уже вечер. Не мог же он так долго проспать…

Барри спустил ноги с кровати и огляделся. Его комната выглядела нетронутой. Стены давили, смыкались над ним монолитами, и он, вздохнув, прошел в гостиную.

***

Тогда Барри даже не понял, что случилось. Лишь когда пузатый телевизор замерцал укрытой помехами цветовой картинкой, он слегка насторожился. На экране мелькали пошло и безвкусно разукрашенные " звезды" в нелепых нарядах, а ведущие с натянутыми радостными улыбками поздравляли телезрителей с Новым Годом.

Барри наморщил лоб, потер его костяшками пальцев. Чушь какая-то. Новый Год был вчера, когда он... наклюкался в пабе и встретил самого себя.

По позвоночнику до самого затылка прокатился электрический импульс. Волосы встали дыбом. Барри ошалело еще раз оглядел гостиную и нервно рассмеялся. Это ж надо было так налакаться... Выходит, ему в пьяном угаре привиделось, как он отмечает Новый Год?..

Хмыкнув и насмешливо дернув подбородком, Барри вытащил из ящика бутылку пива, открыл ее и сделал большой глоток. Странно — голова совершенно не болела. Он чувствовал себя вполне прилично для человека, всю жизнь прозябающего на ненавистной работе да регулярно околачивающегося в дешевых грязных пабах.

Барри щелкнул пультом, и телевизор ярко засветился.

«С вами были " Дейли Ньюз", и мы рады поздравить вас с Новым Годом, дорогие телезрители», — сверкнул белозубой улыбкой ведущий. Его дорогой костюм так и лоснился роскошью.

И где я его видел? задался вопросом Барри, лениво отхлебнув из бутылки. Сквозь пелену, дымкой застилающую глаза, он вглядывался в лицо ведущего. Уж не тот ли это парень из сна? Кажется, там Барри тоже смотрел телевизор. И слышал те же самые слова от того же самого человека.

***

Ель стояла в дальнем углу комнаты, сокрытая тенью до серости. Раскинув пышные лапы, она казалась гигантом, что застыл неподвижно, да так и окаменел. Барри тупо вглядывался в россыпь огней старой гирлянды, вспыхивающих и гаснущих, на миг освещающих ель блекло-алым, тускло-желтым и грязно-голубым. Мозги работали на удивление ясно. Впрочем, в эту новогоднюю ночь он, кроме бутылки пива, и не выпил ничего. По необъяснимой причине пропала охота. Он словно впервые за всю свою жизнь наконец пресытился алкоголем.

Электронные часы, принесенные из гостиной, пронзительно пропищали очередной час. Двенадцатый. Новый Год наступил.

Барри отсалютовал им бокалом шампанского, глядя на едва-едва проступающие цифры на табло — батарейка села. За окном прогремели салюты, на мгновение окрасив ночь недолговечной радостью.

***

Он проснулся резко и забарахтался в одеяле. Сердце билось громко и гулко, вдвое сильнее, чем прежде. Барри мучительно поморщился и привстал, отстраненно пытаясь понять такую странную реакцию своего организма. Взгляд скользнул по электронным часам — и тело содрогнулось, пронятое холодным потом.

18: 06. Опять вечер. Опять он проспал до вечера.

Барри осознал, что у него дрожат руки, когда открывалка выскользнула из его ослабевших пальцев и с лязгом упала на пол. Он нервно пригладил волосы, отставил бутылку и быстро прошел в гостиную. Квартира выглядела как обычно. Ель стояла в углу, огромная и темная, как призрак. Между длинных игл вспыхивали, будто странные гротескные светляки, лампочки гирлянды.

Глупость какая, подумал Барри, усаживаясь на диван. Он еще и сам до конца не понимал, что его насторожило.

Мясистый палец с мягким чавканьем вдавил кнопку на пульте. Телевизор зашипел, как разъяренный кот, зашелся черно-белой статикой. Барри встал и несколько раздраженно поправил антенну.

«...и на этом наш специальный репортаж заканчивается. С вами были " Дэйли Ньюз, и мы рады поздравить вас с Новым Годом, дорогие телезрители».

Лоснящийся ведущий подмигнул с выпуклого экрана телевизора. Барри отшатнулся и с пронзительным треском выронил пульт.

***

Нет. Этого не может быть. Это просто какая-то ошибка, розыгрыш! Ведь розыгрыш, правда?

До двенадцати ноль-ноль он метался по квартире, как обезумевший, натыкаясь на мебель и на стены. Сердце билось быстро-быстро, будто у страдающего аритмией, грозя вот-вот безжалостно пробить ребра и вырваться наружу. Тело пробивала нервная дрожь.

Барри вышел на улицу, натянув шарф до самого подбородка. С неба мягко сыпался снег — погода стояла безветренная. Ноги скользили по гололеду, и несколько раз Барри едва не приложился головой о неудобно подвернувшуюся витрину магазину. С каждой минутой все меньше и меньше прохожих оставалось прозябать на холоде. Они спешили по домам — праздновать Новый Год в кругу семьи и друзей. Один Барри никуда не спешил. При мысли о возвращении в пустую квартиру его охватывал иррациональный, бесконтрольный страх.

На улице стояла тьма, густая и беспросветная. Беззвездное небо нависало над ним, как огромный черный полог. Барри негнущимися пальцами вытащил из кармана телефон и взглянул на часы: почти одиннадцать. Затем, немного подумав, зашел в заметки и создал чистый документ. «Новый Год наступил сегодня», — с трудом набрал он на заиндевевшем экране и попытался согреть покрасневшие пальцы теплым дыханием.

Домой этой ночью Барри не вернется. Будет гулять по городу до рассвета, до первого луча солнца, что раз и навсегда развеет его глупый кошмар. Вот только сейчас куда бы пойти?

Он подошел к круглосуточному киоску, протянул молодой девушке-продавщице пару помятых купюр и взамен получил пачку дешевых сигарет без фильтра.

Барри отошел чуть в сторону, достал сигарету, чиркнул зажигалкой и затянулся. Легкие наполнил прогорклый дым, и он с наслаждением выдохнул, глядя, как серое полупрозрачное облако поднимается ввысь, затуманивая небо.

Он медленно зашагал по улице, сжимая в ладони пачку сигарет и глядя, как в безликих маленьких окошках переливаются нити гирлянд. В душе царило странное, неожиданное умиротворение. Этой ночью он, настигнутый безмерно необъяснимым, превратился в иного человека. Может, это такой своеобразный шанс ему, шанс все изменить?

Он присел на обод неработающего огромного фонтана, провел мыском сапога по снегу, оставив глубокую темную борозду. До ушей доносился только мягкий свист ветра, раскачивающего обледенелые ветви, да его собственное негромкое дыхание.

Барри вскинул голову к небу, заслоненному темными силуэтами туч, и вздохнул. Его рука сама собой потянулась к мобильному телефону, палец скользнул по списку контактов. А ему, однако, даже позвонить некому. Разве что Лили, его бывшей однокласснице, в которую он влюбился еще сопливым мальчишкой. Вот только помнит ли она его — все же столько лет не общались... Но прежде чем он успел найти ее старый номер, на парапет фонтана скользнула тень. Он поднял на нее глаза. Девчонка, явно младше двадцати. С хорошеньким кукольным личиком и светлыми волосами, аккуратно выбившимися из-под вязаной шапки.

— Привет, — она мягко и очаровательно улыбнулась ему. — Почему сидишь тут один?

И Барри внезапно осознал, что забыл, куда хотел позвонить.

***

Он заснул в чужом доме, прижимая к себе девушку, имени которой даже узнать не потрудился — а проснулся в своей квартире, и табло часов, медленно угасая, издевательски прыгнуло в глаза числами 18: 06.

Барри крепко зажмурился и мучительно выдохнул. Он нашарил телефон на прикроватной тумбочке, приблизил его к лицу и открыл заметки. Его вчерашняя запись о Новом Годе исчезла.

Он внезапно осознал себя таким беспомощным, таким ничтожным и жалким, что едва не разрыдался. Это не сон. Не шутка и не галлюцинация. Он застрял в кануне Нового Года и ничего не может с этим поделать.

…Но так просто руки он не опустил. Не опустил даже после пятого повторения вечера Нового Года, даже после девятнадцатого. Должно, должно быть действие, которое сможет разжать тугую пружину времени! Должно...Вот только Барри никак не мог его найти.

Раз за разом, день за днем он задавался вопросом: что же я сделал не так? Почему это все началось?

Попытки изменить его собственную жизнь к лучшему проваливались с глухим треском. Номер родителей, живших в восьми часах езды от его нынешнего места обитания, неизвестным образом удалился с мобильного телефона. Барри надеялся, что некогда любимая Лили захочет отпраздновать с ним Новый Год, но, таки дозвонившись ей, напоролся лишь на мягкий и несколько неловкий ответ:

— Прости, Барри, но я пообещала детям, что ночью поведу их к елке на площади.

Он вздохнул, попрощался с ней и завершил звонок.

***

День на двадцать шестой Барри впервые увидел ее. Она стояла, оперевшись локтями на барную стойку, и лениво потягивала вишневый коктейль.

— Роуз?! — ошеломленно выдохнул он и, рассекая плотную толпу танцующих, направился к ней. Женщина подняла голову, стоило ему оказаться рядом, и Барри с долей разочарования осознал, что обознался. Незнакомка обладала тяжелыми веками, острым подбородком и затуманенным взглядом. Ничего общего с безмерно привычной ему Роуз.

— Простите, — буркнул он несколько раздосадованно и отошел от нее. Сквозь гам разгоряченных голосов, грохот клубной музыки и навязчивое звяканье посуды до него явственно донесся высокий и несколько истеричный смех Роуз.

***

Барри стоял и со смесью злости и раздражения вглядывался в табличку " Закрыто" на винтажной узкой двери. Едва-едва удалось подавить желание с размаху впечатать кулак прямо в стекло. Может, хоть это отрезвило бы его, дало возможность мыслить здраво...

Он сам не до конца понимал, зачем вообще сюда пришел. Может, втайне понадеялся: если осуществит старую юношескую мечту о татуировке, что-то изменится? Он ведь даже не знал, останется ли выбитый на коже образ с ним после очередного отката времени..

Барри отошел от входа в тату-салон, зябко передернул плечами и глубже запихнул руки в карманы пальто. У ближайшего здания стояла худая фигуристая женщина и курила тонкую дамскую сигару. Она смерила его кокетливым взглядом и ухмыльнулась, отбросив с лица русую прядь.

— Роуз?! — вторично с долей шока повторил Барри. Ее улыбка стала шире. Она шагнула к нему, элегантно и изящно, и высокие каблуки ее не увязли в глубоком снегу, не оставили даже заполненного тьмой следа.

— Позвони мне, — шепнула она ему на ухо, щекоча волосами щеку. В замерзшую ладонь Барри ткнулась плотная картонка визитки. Он судорожно хватанул ртом морозный воздух. Роуз отступила на шаг, одарила его очередной улыбкой и… Снег поднялся с земли, закрутился в ураганных вихрях, окутал Барри морозным коконом.

Барри невольно зажмурился, прикрыл ладонью лицо. Снег безжалостно стегал его по рукам, пронизывающий ветер забивался под одежду. Кажется, он даже визитку выпустил, но впопыхах нагнулся и вытащил ее из сугроба, прежде чем она успела насквозь промокнуть.

Вьюга закончилась так же внезапно, как и началась. Барри, продрогший до костей, дрожащий, неловко вытряхнул снег из-за воротника и взглядом попытался отыскать Роуз. Но впереди, насколько хватало глаз, простилалась лишь укрытая тьмой пустынная улица с монолитами серых высоток.

***

Барри спешил, спешил как никогда прежде. Стоит только начаться циклу, новому-старому вечеру Нового Года — и визитка исчезнет.

Пальцы дрожали так, что Барри не мог попасть по символам на экране телефона. Он обмотал руки шарфом, смутно боясь, что обморозил их, но теплее не стало. Легкие словно укрыло ледяными кристаллами, каждый вздох давался с трудом. Барри раз за разом набирал номер Роуз, но в ответ слышал одни лишь бездушные, мертвые гудки.

Он вздохнул, судорожно содрогнулся и неловко скомкал визитку. Что же ты хотела, Роуз, что же хотела?.. Просила ведь позвонить, почему тогда трубку не берешь?

Картинка внезапно мигнула и исчезла. Земля выскользнула из-под ног Барри, и сознание помутилось, испещренное росчерками густой сине-черной ночи.

Он осознал, что лежит на кровати в собственном доме, но уже и не удивился этому. Лишь вскочил на ноги — резко, скинув одеяло, так, что голова закружилась и глаза застлала пелена. Барри знал, что визитка осталась на заснеженной улице времени минувшего, и при всем желании он не сможет ее достать. Но он запомнил номер дома и улицу, запомнил!

Не тратя времени на ужин, он схватил с вешалки пальто — легкое, осеннее, совсем не по погоде — запихнул руки в карманы и вылетел на улицу. Лицо тут же обожгло морозом, глаза заслезились от холода, но он не обратил на это никакого внимания. Перед взором, будто выжженные на сетчатке, маячили название улицы и номер дома Роуз.

Барри остановил кэб, но, когда распахнул дверцу и уставился в приветливое лицо водителя, осознал, что совершенно не взял с собой денег. Махнув рукой, он бросился вниз по улице.

На горизонте сгущались краски, сумерки окрашивали небо лиловым. Тяжелые сизые тучи напоролись на высотки, будто порванные стяги. Барри бежал и бежал, и легкие его предательски разрывались от нехватки кислорода, и в бок будто раз за разом вонзался кинжал.

Наконец он остановился у массивной, но ветхой двери, мельком взглянул на потертый знак дома, и забарабанил в створку. Он стучал так, что до крови сбил костяшки пальцев, но никто не открывал.

— Роуз! — с отчаянием закричал он. — Роуз, это я, Барри!

Ответа не последовало.

Он помнил ее по студенческим годам, такую страстную, красивую и, как ему тогда казалось, самую родную. После столь частых визитов к ней Барри выучил все ее привычки, все мельчайшие эмоции и полудвижения. Она любила слабоалкогольную " отвертку", очаровательно хмурилась, когда была чем-то недовольна, с удовольствием носила джинсы-клеш и всегда прятала запасной ключ в нише под крышей родительского дома.

Роуз обзавелась своим домом, а Барри оставалось только надеяться, что она не изменила своим привычкам.

Он запустил руку под шифер, слепо зашарил по полости, но пальцы натыкались лишь на паутину и каменную крошку.

Душу захватило глухое отчаяние. Барри еще не понимал, что ключа под крышей нет, а сердце уже билось так, будто вот-вот готово было выскочить из груди. Содрогаясь всем телом, он навалился на дверь, готовясь выбить ее, если понадобится — все равно ведь завтра-сегодня все начнется сначала, все равно ведь последствий не останется!

Рука легла на дверную ручку, изо всех оставшихся сил нажала на нее. С пронзительным, визгливым скрипом дверь отворилась, и Барри ввалился в дом. Под ногами, будто снег, хрустнул толстый слой пыли.

Барри замер. Замер на пороге, не в силах поверить в увиденное. Замер, чувствуя, как горло царапнул горячий ком. Замер, до боли крепко вцепившись в полы собственного пальто.

На серых вылинявших простынях лежала Роуз. Руки ее, покоившиеся поверх одеяла, казались потемневшими от времени палками. Темные глаза, некогда сверкавшие, как драгоценные камни, потухли на восково-бледном лице с запавшими щеками.

— Роуз?.. — тихо спросил Барри и, мгновение поколебавшись, подошел к ней, опустился на корточки перед ее кроватью. Что же случилось? Что же с ней случилось?..

Она с трудом перевела на него взгляд и слабо улыбнулась.

— Барри... — прошептала она хрипло, надтреснуто. Его сердце сжалось. Не до конца отдавая отчет собственным действиям, он медленно, очень медленно поднял руку и коснулся ее выцветших, потемневших волос…

Они говорили о многом. Говорил Барри, а Роуз слушала — так внимательно, как только могла, раз за разом проваливаясь в бездну забытья.

Закончив успокаивающе лепетать чушь о лекарствах, о том, что ей обязательно станет лучше, Барри внезапно осознал, что пустой взгляд Роуз давно уже застыл, а рука, крепко сжимавшая край одеяла, беспомощно обмякла.

***

Он на ватных ногах брел по улице, и прохожие отскакивали от него, как от прокаженного. Он был пуст. Выпит, выжжен до дна. Душа превратилась в огромную зияющую дыру.

Роуз умирала в одиночестве. Раз за разом, пока он заливал чувства и мысли низкосортным пойлом, тупо смотрел телевизор и с тугодумным посылом пытался понять, как его угораздило застрять во времени.

Роуз умирала в холодном доме среди паутины и пустых упаковок из-под лекарств. Барри перестал общаться с ней после разрыва. Перестал, ибо она больше не желала разделять его увлечений вроде постоянных вечеринок, посиделок в барах и вечеров за тупой телевизионной передачей. Ни разу он не позвонил ей, не спросил, как она.

Он плевал на это все. Плевал на ее чувства. Доплевался.

Барри остановился у оставленной на стоянке машины, с горькой обреченностью уже заранее зная, что произойдет дальше. Его грудь наполнялась звонкой дрожью. Он видел свое отражение в витрине магазина. Действительно будто на множество лет постаревший, со страшным, выпивающим душу взглядом…

А неподалеку брел другой Барри, покачивающийся от чрезмерно выпитого алкоголя, во всю глотку пьяно горланящий песни, легкомысленный, бездумный. Его лицо раскраснелось, задорные мутные глаза укрыла туманная поволока. По телу Барри пробежала дрожь омерзения. Он смотрел на себя прошлого — и не узнавал.

Другой Барри остановился, покачнувшись на нетвердых ногах. Его расфокусированный взгляд скользнул по Барри — и глаза тут же испуганно, ошалело распахнулись. Бутылка выскользнула из его ладони и разлетелась вдребезги, усеяв лед осколками и россыпью бордово-коричневых брызг.

…Другой Барри бежал так, будто за ним гналась свора голодных псов. Барри не выдержал и прыснул. Затем засмеялся. Истерично, до спазмов, до боли в груди и в обожженном холодом горле. Он заходился смехом и никак не мог остановиться. Перед глазами маячило истощенное, напоминавшее посмертную маску лицо Роуз.

По щеке скользнула слеза и, не успевшая взяться ледяной коркой, упала на землю. На горизонте замаячил первый солнечный луч. Занимался рассвет.