Глава 27. После худшего дня в школе (я продолжаю думать, что новый день не сможет оказаться хуже предыдущего, но всегда ошибаюсь)

Грэйс

После худшего дня в школе (я продолжаю думать, что новый день не сможет оказаться хуже предыдущего, но всегда ошибаюсь), мне приходит смс – странно, ведь у меня не осталось друзей. Включаю телефон, вижу сообщение от папы – еще более странно, потому что он никогда не пишет сообщения.

Папа: Не забудь про вечеринку Коди. Я не хочу, чтобы ты его разочаровала.

Ого, что?

Разве я когда-нибудь его разочаровывала? Я люблю этого малыша, даже несмотря на то, что его родители – сволочи. Я мирилась со всем этим дерьмом от Йена, чтобы накопить денег для подарка. Кроме того, вечеринку отменили.

Разве не так?

Грэйс: Вечеринку официально перенесли обратно на субботу?

Обжигающее ощущение в горле вернулось. Оно уже стало мне другом. От этой мысли из груди вырывается смешок. У меня есть друг. И имя ему Флегма.

Мой сотовый снова вибрирует.

Папа: Конечно она в субботу! Ты это знала. Почему ты играешь в игры?

Швыряю телефон в стену. Он приземляется на ковер неподалеку от лестницы без каких-либо повреждений. Это сотовый эквивалент среднего пальца. Она отменила мое приглашение. Кристи на самом деле отменила мое приглашение. И она, вероятно, сказала моему папе, что я сама не захотела приходить.

Матерь Божья, она действительно меня ненавидит.

Почему? Что я ей сделала? Кристи была моей учительницей. Мы платили ей за то, чтобы она давала мне уроки танцев, а не за что, чтобы она соблазнила моего отца. Кристи сама заманила его в ловушку, забеременев спустя несколько месяцев. Я не делала ничего из этого. Заезжаю кулаком по диванной подушке и кричу. Все случившееся – ее вина, не моя. Все – оскорбления, нацарапанные на маминой машине, бойкот в школе, унижения, потеря друзей, Йен. Если бы я не была так расстроена, так зла на нее, то позволила бы Заку обнять и поцеловать меня, выслушивать, как я плачу? Увидела бы истинный мотив, скрытый за его жалкими попытками соблазнения? Сработала бы моя интуиция, если бы я так не напилась?

О, Боже.

Нечто накатывает на меня, в меня, через меня, нечто тяжелое, слишком тяжелое, невыносимо. Я падаю на диван, потому что мне кажется, я знаю, что это такое. О, Боже, я знаю, что это. Это моя вина. Моя. Я позволила этому случиться. Я должна сейчас тусоваться с Линдси и Мирандой у нее в подвале, смотреть кино и выбирать платья для выпускного, а мы с Йеном...

Я не могу, просто не могу так больше. Бегу на кухню. Брошюра с информацией о семестре за границей прикреплена к холодильнику магнитом, но Европа недостаточно далеко. Мне нужно сбежать.

Мне нужно уйти туда, где никто меня больше не достанет.

В одном из шкафчиков на верхней полке мама хранит бутылки алкоголя, которые дарят гости, но никто не пьет. Мне иногда кажется, будто они размножаются в темноте, и у них появляются маленькие бутылочки. Запихиваю несколько бутылок в карманы – какая разница, что в них? Необязательно, чтобы вкус был приятный.

Главное, чтобы я перестала чувствовать.

В лесу холодно, темно и пахнет как на кладбище. Листва хрустит под моими сапогами; я включаю принесенный с собой фонарик, стукнув по нему пару раз. Не помню, как сюда добралась – к месту преступления, в которое никто не верит – но добралась. Ложусь на сырую землю, спиной к железнодорожным рельсам. Ага. Тем самым рельсам. Открываю первую бутылку, залпом отпиваю, что бы там ни было. Ром. Пожимаю плечами. Как я и сказала, не важно. Останки множества вечеринок захламляют поляну: пустые банки, бутылки, пластиковые ручки от упаковок пива и... фу, презерватив. Как много таких же девушек, вроде меня – девушек, которые перепили, выбрали неправильную одежду, произнесли неправильные слова, и в итоге очутились здесь, сидя на земле и глядя в бутылку?

Звучит свисток поезда. Я подбираю чью-то пустую пивную бутылку, бросаю ее в дерево. Что-то переворачивается у меня в груди, когда она разбивается на миллион осколков, потому что я завидую. Я реально ей завидую. Поднимаюсь, отхлебываю больше рома, нахожу другую бутылку, тоже швыряю ее. Выстраиваю шесть бутылок на рельсах, пытаюсь проверить, как быстро смогу бросать, брать новую, опять бросать. Дуга света, исходящая из фонарика, с блеском отражается от осколков. Калейдоскоп узоров. Мне бы хотелось поменяться с одним из них местами.

Только я не разбиваюсь подобно стеклянным бутылкам. Я наклоняюсь и изгибаюсь... чувствую все, что в меня летит, и я устала. Просто хочу разбиться, чтобы больше никогда ничего не чувствовать.

Очередной глоток рома, и тут я замечаю кое-что.

Большой осколок, с зазубренными острыми краями в центре луча света, словно на сцене.

Соблазнительный.

Поднимаю этот осколок, с минуту его поглаживаю, провожу им по коже. Он холодный и гладкий. Я понимаю: всего один взмах руки, и он ужалит. Будет больно. Однако вряд ли я почувствую себя хуже, чем сейчас, а когда все закончится, со мной тоже будет кончено.

Крепче обхватываю осколок, мой паспорт в свободу. Закрываю глаза, представляя это, представляя покой, конец боли, просто... конец. Сжимаю еще сильнее, и неровный край обнажает свои зубы. Мои руки дрожат. Дыхание перехватывает.

Нет.

Бросаю стекло, падаю на колени, накрываю ладонями лицо.

– Иисус Х. Христос, ты меня до жути напугала.

Свечу фонариком вокруг. Йен выходит на мою поляну. Может, Бог существует. Может – нет. Что-то привело Йена сюда как раз в тот момент, когда я готова сломаться, и я гадаю: он здесь, чтобы меня спасти или добить самому? Он недоволен – это ясно. В его глазах заметны тени, лицо напряжено. Поднимаю свою бутылку и пью, затем снова растягиваюсь на земле, прислонившись спиной к дереву.

– Что ты делаешь, Грэйс?

Я вскидываю брови на его до боли очевидный вопрос и не утруждаю себя ответом. Делаю новый глоток, чувствую, как выпивка прожигает себе путь к моему желудку. Несколько секунд спустя Йен забирает бутылку, тоже отпивает, морщась.

– Могу я присесть?

Я замираю. Я в своих крутых сапогах пью в лесу наедине с мальчиком, и он просит разрешения присесть? " Ты совсем из ума выжила? ", – кричит каждая клеточка в моем теле, однако я немного смещаюсь в сторону, потому что все остальное уже не важно. Что Йен может сделать со мной, чего еще не делали? Он приседает на корточки сбоку от меня, тоже прислоняется спиной к дереву и передает бутылку обратно.

– Почему ты этого не сделала? – Йен подбирает мой осколок, бросает его подальше.

Я оплакиваю потерю, следя за его траекторией, и опять глотаю ром, когда стекло приземляется где-то за кустом.

Почему я этого не сделала? Чертовски хороший вопрос. Каким образом мне объяснить это? Я хотела. До сих пор хочу. Однако есть кое-что, чего я хочу сильнее. Нуждаюсь, словно в воздухе.

– У тебя в семье есть такой старый бюрз... брюж... – Я знаю это слово. Бросаю взгляд на бутылку. Ром действует быстро. Хорошо.

– Брюзга?

– Ага, он самый. Есть кто-нибудь, кто любит рассказывать, насколько тяжело им жилось в нашем возрасте?

Темные глаза Йена округляются на секунду, поэтому я понимаю, что несу полный вздор, но он подыгрывает.

– Ты имеешь в виду что-то вроде того, как им приходилось ходить в школу пешком в разгар зимы?

Именно. Я радостно киваю.

– Через сугробы по колено.

– Босиком, – добавляет Йен; уголки его губ приподнимаются.

– В гору.

– Туда и обратно, – произносим мы одновременно и смеемся, хотя длится это недолго – ну, потому что мы сидим в лесу, делая все возможное, лишь бы не обсуждать истинную причину, по которой мы сидим в лесу.

– Да, у меня дедушка такой, и, судя по всем признакам, папа станет таким же лет через пять.

Я качаю головой.

– У тебя просто замечательный папа.

Йен забирает бутылку.

– Ты встречалась с ним только раз. Поверь мне, его характер становится хуже.

– Нет, он правда замечательный. Он помог мне, когда один из домовладельцев позволил себе лишнего со мной.

Йен резко поворачивает голову.

– Эй, подожди-ка. Кто позволил себе лишнего? Когда это случилось?

– О, это было в тот день, когда Зак вытащил тебя пораньше из тренировочного лагеря шлюх. – Я шевелю пальцами перед ним, словно они наполнены силой всех этих потаскушечьих вшей. – Мы должны были пойти туда вместе, но ты бросил меня, чтобы потусоваться со своим бро. – Утаскиваю бутылку обратно, снова пью. – Мне бы хотелось, чтобы мой папа был похож на твоего. Он больше не заступается за меня.

– Еще как заступается. Я был рядом, когда он чуть не надрал задницу Джереми.

Я прыскаю со смеху.

– Это было легко. Но он не поддерживает меня, когда становится сложно. Кристи отменила мое приглашение на праздник в честь дня рождения моего брата. – Прижимаю ладонь ко рту. Я не собиралась это говорить. А теперь мне хочется вернуть свой осколок, но он исчез, как и все мои друзья.

– Не может быть. – Йен выхватывает бутылку из моих рук.

– Может. – Тянусь за ромом, но он держит его так, что мне не достать. – Кристи позвонила в воскресенье вечером, сказала, что организаторы из мини-зоопарка проворонили двойное бронирование, поэтому вечеринка отменяется, и попросила меня не приходить. Сегодня папа присылает мне сообщение, говорит, что хочет убедиться, не забыла ли я про вечеринку и не разочарую ли брата. Будто я на такое способна? – Я хочу еще рома, но Йен не отдает мне бутылку.

– Поэтому ты сидишь в лесу, пьешь и смотришь на осколки стекла?

Пожимаю плечами, и он меняет тему.

– Ладно, расскажи мне, какое отношение все это имеет к родственникам с тяжелой жизнью?

– Ох, точно. – Прикладываю палец к губам. – Это я.

– Ты? – Йен закатывает глаза. – Ага.

– Я сер...езно, – говорю и смеюсь, потому что от такого простого слова мой язык заплетается. Поднимаюсь на ноги. Ого, это не такая уж легкая задача в сапогах на высоких каблуках. Я недостаточно пьяна – даже близко. Достаю вторую бутылку, которую стащила из кухни, открываю ее, отпиваю, потом вспоминаю о манерах. Когда предлагаю Йену, он только пожимает плечами.

– Почему ты считаешь себя старой безумной брюзгой?

Смеюсь и, раскинув руки, проливаю немного… Что это? Виски.

– Такова моя жизнь. Каждый день она становится сложнее и сложнее. – Делаю еще глоток, громко отрыгиваю и быстро накрываю рот рукой. Моргая, примерно минуту смотрю на него. – О, Господи! Гадость. – Я начинаю хохотать. Получается странный хриплый звук, в котором нет ни намека на радость. Потом он затихает. – Худшее, самое худшее, что только может случиться с девушкой, произошло со мной, но я все еще здесь. И я думаю – хуже уже некуда, да ведь? Просто некуда. – Пытаюсь пройти вперед, но деревья наклоняются, будто вот-вот упадут. Хватаю одно, чтобы удержать его. – Только становится хуже. Каждый чертов день становится хуже. Я иду босиком, по снегу, в гору, а теперь посмотрим, чем еще в нее швырнуть, понимаешь? Самое обидное – я не вижу половины летящего в меня дерьма до тех пор, пока не почувствую его. – Мой голос надламывается; я снова сползаю на землю. Огромные слезы катятся по моему лицу. У Йена отвисает челюсть. – Моя жизнь – полный отстой, и я просто больше не хочу ничего чувствовать.

– Грэйс, мне жаль. Черт, мне так жаль.

– Ты все время это говоришь, но потом продолжаешь делать всякую хрень, требующую изв...изви...нений.

– Ладно, почему бы тебе не отдать мне эту бутылку? Ты заикаешься и едва стоишь на своих проклятых каблуках.

Уворачиваюсь, не давая ему дотянуться до бутылки.

– Я не пьяна. – Чтобы это доказать, делаю щедрый глоток виски.

– Ага, пьяна.

– Если бы я напилась, ты бы уже был на мне сверху.

Йен подскакивает на ноги, выхватывает бутылку из моей руки и разбивает ее о дерево.

– Заткнись. Просто заткнись к черновой матери, – кричит он на меня, только его голос дрожит.

Я удивленно моргаю. Ого. Йен порядком вышел из себя.

– Ой, что такое, Рассел? Не хочешь заразиться одним из моих венерических заболеваний?

– Грэйс, я серьезно. Заткнись.

Снова встаю.

– Когда я открыла глаза и увидела тебя, подумала, что я в безопасности. – Вытираю слезы с лица, потому что они жалкие. – Ты причинил мне больше боли, чем все остальные. – Нет, это я жалкая.

Он опускает глаза, сует руки в карманы.

– Да. Я прошу прощения за это. У меня были причины...

– Оправдания. Не причины. – Я пожимаю плечами, будто мне все равно, вот только мне не все равно. Мне далеко не безразлично, и, Боже, это больно.

Йен морщится так, словно я порезала его своим стеклянным другом. Куда он делся? Улетел туда, за этот... этот... Что это? Прищурившись, смотрю на куст, или дерево, или высокую траву – кто знает? – и едва не падаю лицом вперед.

– Грэйс. Грэйс? Эй, осторожней. Я тебя держу.

Я ощущаю такую легкость. Глянув вниз, замечаю, что Йен держит меня за руки, приподнимает. Смотрю ему в глаза, на его губы. Он крепче сжимает мои предплечья. Думаю, сейчас я ближе к нему, чем была прежде, достаточно близко, чтобы протянуть руку и провести пальцами по его скуле. Вдруг Йен прочищает горло.

– Грэйс, скажи мне кое-что. Если бы ты сделала то фото Зака, с его игровым лицом, каким бы образом оно все исправило? – Он указывает жестом на мою бутылку.

Ого, резкая смена темы разговора. У меня кружится голова. Мои плечи поникают. Ах, черт. Мне очень хочется вернуть свой осколок стекла.

– Никаким. Я уже его сделала. Ты видел, по...мнишь? Ты отобрал камеру, просмотрел все снимки на карте. Тогда ты в первый раз был жесток. – Это был первый или второй раз? Их было так много, что они начинают сливаться вместе. В один большой клубок жестокости. – Осколок. Хочу его обратно.

– Нет. Что не так с твоей фотографией?

Шлепаю его по рукам, но он не двигается.

– В полиции сказали, такой улики недостаточно для задержания. Пустая трата времени. Все непрасно.

– Напрасно?

Я так и сказала.

– Зак победил.

Йен открывает рот, потом закрывает. Опять открывает.

– Мне жаль.

Я смеюсь. Он забавный. Такой высокий и милый.

– Я думала, ты друг...ой.

Из-за этого Йен снова злится.

– Ты сама не знаешь, о чем говоришь.

– Я пре...красно знаю, о чем говорю. – Льну к нему. Мне хочется взъерошить ему волосы.

Глаза Йена округляются.

– Что, черт побери, ты хочешь сказать?

Каково будет? Запустить мои пальцы в эти темные волосы? Почувствовать его руки на моей коже? Его губы на моих губах? Ох, подождите. Практически забыла, что я уже знаю, каково это. Как я могла забыть про эту часть? Это моя любимая часть.

– Я хотела, чтобы ты позвал меня на свидание. Целую вечность хотела, но ты никогда меня не замечал.

– Замечал.

– Значит, ничего не предпринимал.

– Да, ну, теперь я замечаю тебя.

Прыскаю со смеху. Это только потому, что я пьяна и влюбляюсь в острые осколки стекла. Я устала. Очень устала. Веки будто свинцовые, поэтому я кладу голову Йену на плечо и закрываю глаза на мгновение. Внезапно его руки заключают меня в объятия. Он обнимает меня... крепко.

– Я должен был позвать тебя на свидание, – говорит Йен, сжимая еще крепче. – Я точно должен был позвать тебя на свидание.

Снова фыркаю, потому что... серьезно? Мне полагается в это поверить?

– Грэйс?

– Ммм. – С моей головой, покоящейся у него на плече, и его теплым дыханием на моих щеках, я вздыхаю. Наверно, это просто сон. Я отключаюсь, довольствуясь теплом и претворяясь, будто Йен действительно рядом.

– Грэйс?

Проклятье, почему мой сон такой громкий?

– Ты пойдешь со мной на свидание? В кино или еще куда-нибудь?

– Конечно, воображаемый Йен. Я пойду с тобой на свидание. Сделай прививки для начала. Против вшей, вакцину против шлюх.

Он еще крепче обнимает меня.

– Заткнись, Грэйс.

– Сновидения не должны на тебя кричать.

– Я – не сон, Грэйс.

– А должен быть.

Йен вздыхает; его дыхание щекочет мою кожу.

– Грэйс, посмотри на меня.

Поднять голову? Не уверена, что смогу. Однако я все равно пытаюсь, потому что мне нравятся хорошие сны, а таких у меня давно не было. Голова словно в два раза увеличилась и стала тяжелее килограммов на пятьдесят, и... ого! Тут два Йена. Он немного приседает, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, обхватывает мою голову обеими руками. Я улыбаюсь.

– Спасибо.

– Без проблем. Ты смотришь на меня, Грэйс? Ты меня видишь?

– Ага, вас обоих.

– Господи. – Йен закатывает глаза. – Чертовски неудачное время, но тебе нужно выслушать. Я тебе верю. Ты меня слышала, Грэйс? Я верю тебе.

Мозгу требуется секунда или две, чтобы поспеть за ушами, а когда он регистрирует услышанное, я наконец-то разбиваюсь подобно одной из тех пивных бутылок и рассыпаюсь на миллион неправильных осколков. Только Йен не отпускает. Ни на миг не отпускает.

Мы стоим так целую вечность, до тех пор, пока ко мне не возвращается способность дышать без рыданий, моргать, не проливая слез.

– Черт, ты невероятно сильная, ты справлялась со всем этим дерьмом, и я не знаю, почему мне понадобилось так много времени, чтобы увидеть... Ну, я знаю, почему, но это не имеет значения, ведь теперь я вижу. Теперь я знаю. Проклятье, ты – воин. – Он целует меня в лоб, и, черт побери, это так правильно, идеально. Я не хочу двигаться, даже для того, чтобы сказать ему: все эти эпитеты ко мне неприменимы. Я просто девочка, которая разозлилась.

Очень, мать твою, разозлилась.

– Грэйс?

– Ммм.

– Рад, что ты этого не сделала. Я про стекло.

– Было бы просто. Не правильно.

Все еще обнимая меня, Йен вздрагивает так, словно я ударила его током. А потом я падаю. И в процессе падения думаю: " Я знала, что это всего лишь сон ".

***

– Грэйс.

Что-то шлепает меня по лицу; я отбиваюсь. Кто-то смеется.

– Грэйс, ну же. Открой свои ясные глаза.

Йен? О, Боже. Я моргаю; он улыбается, глядя на меня сверху-вниз, одной рукой сжимает мою руку, а второй гладит меня по щеке. Что... Оглянувшись по сторонам, обнаруживаю, что я в его машине. Лес. Алкоголь. Осколок стекла. Охнув, подскакиваю на сиденье и зажмуриваюсь. Черт, черт, дерьмо!

– Грэйс, посмотри на меня. – Рука на моей щеке встряхивает меня слегка, опять похлопывает. Мои глаза распахиваются, потому что по тону голоса я слышу – Йен раздражен.

– Ничего не случилось. Ясно? Честное слово. Ничего не было.

Как он... Я лишь киваю.

– Дай мне свой ключ.

Ключ? Хлопаю по карманам. Кажется, я сунула его в задний карман. Привстаю, пытаясь совладать с непослушными руками, и наконец-то выуживаю ключ. Йен забирает его, выходит из машины. Выругавшись, накрываю лицо ладонями. Какого черта он делал в лесу? Пассажирская дверца открывается; я едва не падаю с сиденья к ногам Йена. Он вздыхает и подхватывает меня на руки, словно больного ребенка.

– Я тебя держу.

О, Боже, ты даже не представляешь. Закрываю глаза, отдаюсь ощущениям, потому что такого, наверно, больше не случится, пока я не уеду в колледж, где никто не знает шлюху Грэйс. Вздрагиваю, когда моей спины касается что-то мягкое.

Я на диване в нашей гостиной. Йен бросает ключ на кофейный столик, включает светильник, затем приподнимает мою ногу, расстегивает один сапог, потом другой. Даже несмотря на то, что мои нейроны невосприимчивы из-за выпитого алкоголя, я чувствую трепет. Он усаживает меня, снимает мою кожаную куртку, бросает ее на стул, ставит мои сапоги в угол. На спинке дивана лежит одеяло. Стягиваю его, но Йен тут как тут, расправляет одеяло, укутывает меня. Боже, это так восхитительно. Заставляю глаза раскрыться... даже не помню, как их закрыла... но Йен исчез. Проклятье. Снова зажмуриваюсь, пытаюсь вспомнить все гадости, совершенные им, чтобы так сильно по нему не скучать, и... и сразу вспоминаю прекрасные слова, которые он сказал мне совсем недавно. Это был не сон?

– Грэйс.

– Я не сплю. – Не без усилий распахиваю веки.

– Хорошо. – Йен вернулся, и он смеется. У него в руке большой стакан воды. Он снова помогает мне сесть, протягивает мне свою ладонь, ухмыляясь.

Обезболивающее.

Улыбаюсь такой иронии, глотаю таблетки, запиваю, ложусь обратно.

– Не уходи, – шепчу я.

Он смотрит на дверь, нахмурив брови, поджав губы. Мое сердце раскалывается еще на сантиметр, но я ничего не говорю. Полагаю, я уже достаточно шансов ему дала. Йен опускается на колени передо мной, тянется к моей щеке, начинает поглаживать, рисуя маленькие круги. Если бы я не лежала, то растаяла бы в лужицу. Веки такие тяжелые, только, если я закрою глаза, могу что-нибудь пропустить. Я годами представляла этот момент, как все будет происходить, какие обстоятельства к нему приведут. Йен откидывает назад свои каштановые волосы, спадающие на темные глаза, облизывает губы, и, клянусь, я практически чувствую запах шоколада.

Он опускает взгляд. Я едва не озвучиваю свой протест, пока он не произносит мое имя.

– Грэйс? Мне очень хочется тебя поцеловать.

В губах щекотно; я не могу определить – это от предвкушения или чего-то еще?

– Ты можешь.

Он резко вскидывает голову, его глаза округляются немного, встречаясь взглядом с моими. Йен смотрит, просто смотрит на меня в течение долгого времени; тиканье часов, висящих на стене, становится все громче, громче, громче. Когда я практически убеждаюсь, что он посмеется надо мной и скажет, что пошутил, Йен садится рядом со мной на диван и обхватывает обеими ладонями мое лицо. Пульс учащается. Он нависает надо мной, склоняет голову набок, и я забываю, почему ненавижу его.

– Только когда ты протрезвеешь.

Закрываю глаза, чтобы Йен не заметил мое разочарование, но мой мозг проигрывает в памяти день, когда мы поцеловались в коридоре. Я ощущала вкус шоколада. И мне хочется еще. Потому что... кому хватит одного шоколадного поцелуя? Мои пальцы сжимают его широкие плечи... забавно, не помню, когда успела обнять Йена... притягиваю его к себе с такой силой, что он кряхтит. Есть только стальные мышцы под нежной кожей, теплые ладони, горячее дыхание, бешено бьющиеся сердца, отяжелевшие руки. Час назад я не хотела больше ничего чувствовать. Сейчас я чувствую все, и этого все равно недостаточно.

– Ты не облегчаешь дело, Грэйс.

– Ты правда мне веришь?

Йен кивает, его взгляд прикован к моему.

– Да, верю.

– Почему? Почему сейчас?

Он внезапно встает, проводит рукой по волосам. Я дуюсь. Я хотела это сделать, но забыла.

– Грэйс, мне нужно кое-что сделать, и потом я вернусь, ладно?

Отворачиваюсь; моя кровь леденеет. Йен не вернется. А завтра он вонзит нож немного глубже. Может, этот нож проткнет меня насквозь, и все наконец-то закончится.

Йен испускает странный звук, будто задыхается. Прежде чем успеваю понять, почему, он падает на диван рядом со мной и заключает меня в объятия.

– Нет. Проклятье, Грэйс. Нет. Не делай этого. – Его руки – словно стальные стены вокруг меня.

– Чего не делать? – бормочу безжизненно ему в грудь.

– Не думай о том, о чем думаешь.

– О чем я думаю?

Он сжимает мои плечи, немного отодвигает меня и смотрит прямо в глаза.

– О чем-то вроде: " Ох, наверно, он просто хочет выяснить, такая ли я легкодоступная, как говорит Зак". Или хуже: " Интересно, как Йен поиздевается надо мной завтра".

Опускаю взгляд; Йен опять крепко меня обнимает.

– Грэйс, знаю, ты уже дала мне множество шансов. Дай мне еще один. Пожалуйста? Всего один. Мне нужно кое с чем разобраться. А завтра я объявлю всей школе, что ты моя...

Он вдруг замолкает. Я смотрю на него, стараясь понять, почему Йен выглядит так растерянно, что аж засмеяться тянет.

– Что?

– Не знаю, как это назвать. Тебя. Нас.

– Нас? – У меня отвисает челюсть. Мы теперь " нас "?

– Да. То есть, ты была так недовольна тем, как парни распоряжаются девушками, помнишь? Не хочу рассердить тебя, назвав своей девушкой.

Пресвятая Дева Мария с младенцем Иисусом в раю.

– Ты... ты говоришь, что хочешь, чтобы мы были вместе?

Йен облегченно улыбается.

– Да. Вместе. – И потом быстро добавляет: – То есть, если ты тоже хочешь. Многое изменилось, я понимаю. Но не это.

Я хочу. О, Боже, я хочу.

– Как насчет твоих друзей, твоих товарищей по команде? Как насчет обедов, когда они не позволят мне сидеть за их столом? Как насчет следующего раза, когда один из них решит, что может прокатиться на Грэйс? Ты сможешь когда-нибудь смотреть на меня, не видя того, что сделал Зак?

Его челюсти сжимаются. Когда он говорит, его голос звучит сдавленно.

– Шаг за шагом, Грэйс. Просто скажи, что ты будешь рядом.

– Да. Я буду рядом, Йен.

Улыбнувшись, он отпускает меня, поправляет мое одеяло и направляется к двери. На пороге Йен оглядывается через плечо.

– Грэйс, помни о том, что я тебе сказал. Я тебе верю.

О, да, я помню. От этих слов ощущение было еще приятней, чем от поцелуя в лоб, а с ним немногое сравнится. После всего, что со мной случилось, после стольких раз и изощренных способов, когда мне причиняли боль, каким образом один мальчик может заставить меня поверить в сказки?