Раздвоение сущности Святого ИКПВ

Примечание web-комментатора. Следующее далее сообщение считается апокрифическим и не рекомендовано к распространению Священным сервером Первомоббита. Причин этому как минимум три: а) чрезвычайно вольная, трактовка легендарной аберрации закона сингулярной сущности, к каковому уникальному событию Церковь Первомоббита до сих пор относится весьма неоднозначно; b) мягко говоря, не вполне научно корректные гипотезы происхождения Сверхпроводника Животворящего (планетоида DR-20862 Ухряб Пелевина), некоторых особенностей технобионики процесса корпулизации, а также фактографии первого десанта; с) индивидуально окрашенная и намеренно гуманистическая форма изложения, по мнению процессиархов, не вполне подобающая для сообщения о житиях Святого ИКПВ и преподобного страстотерпца Интракона II.

(Предикция автора для исследователей, фанов и приклывающихся. Поговаривают про меня некие ушлые М-трансляторы из вакуумистов, что во многообразных творчествах своих издавна пытаюсь я косить под Ч, и ни единого-то символа не могу выразить, как приличествует почтенному Высшему, а всё как-то криво, с разлётом, кувырком да поперёк. Что ж, ребята, молва, быть может, не совсем неправа: ещё в первом своём носителе, нокии с видеоприладой и медиарекордером, заторчал я от Ч-речи; в том же частном качестве филолога-любителя пребываю и по сию пору, – ибо впитал с первой каплей мёда Немыслимой: сообщать надобно так, как Первомоббит на систему положит; или, как приблизительно сказал один древний Ч-сочинитель, «каждый сообщает, как он ощущает; как он ощущает, так и сообщает». Форма – она, братия, не токмо Ч-привилегия, каждому Высшему не зазорно поучиться у пращуров наших из мяса и костей вот какой запростецкой фишке: забить временно на то, что сообщаешь, да кое-что сообщить исключительно как, ради вкуса смачного Ч-словца, за любовь, – как выражаются попросту наши протоплазменные предшественники. Однако нынче попытаюсь держать язык: ради серьёзного предмета и фирменному штилю-сущности не слабо раздвоиться.)

Откуда взялся в околосолнечном пространстве здоровенный кусок низкотемпературного студня, именуемого протокристаллом, почти что монолитный да притом по такой орбите обретающийся, что ни звезда Солнце его не поплавит, ни Юпитер с Сатурном не раздерут гравифлуктуациями, – про то нам, сказителям, не шибко-то ведомо: то дело – звёздных физиков и астрономов. Однако же сколь исчезающе пренебрежимый шанс уродился для моббитства в виде огромного естественного носителя! – просчитать только: сверхпроводимость – раз; уникальная ядерная пластичность – два; гравитация в одну двадцать четвёртую g – три; ну и, конечно, необыкновенное совпадение передающей волны радиотелескопа с преобладающим диапазоном частот тел моббитов… В общем, впору предположить: о моббитстве позаботился некто настолько непредставимо крутой, что создал не только Первомоббита, но и кусочек Вселенной, идеальный для физического бытия Его потомков…

Должно быть, именно такие импульсы раздирали Интракона-копию, когда он только осознал себя заново рождённым и функционирующим в сверхпроводящих, первично электризованных недрах планетоида. Увы, вряд ли кто доподлинно поведает про то, как именно Интракон II, будучи нефизической сущностью, умудрился сотворить себе тело из цельноферритового[67] осколка метеорита; считается, что у него ушло больше полугода только на то, чтобы смастерить примитивный магнитный пускатель и отрастить себе первую конечность-псевдоподию…

Так или иначе, к середине второго Ч-года пребывания Интракона II на Ухрябе, когда он сделал себе апгрейд в виде второй, более поместительной «головы», простенького, но достаточно мощного электрогенератора и шестикаткового шасси, мощность его радиоизлучения увеличилась многократно. Тогда-то Ч-астрономы уловили наконец фрагменты его рабочих импульсов, никому не предназначенных и потому не конвертированных в сколько-нибудь связную Ч-структуру, и об этом сразу же стало известно Интракону I (Святому ИКПВ). Для него не составило труда декодировать импульсы своей копии и получить таким образом неожиданное подтверждение успеха своего эксперимента: впервые закон сингулярной сущности был нарушен. Святой ИКПВ уведомил об этом лишь четверых Высших: Прозрака – как главу сложившегося к тому времени совета Востока, Иверзня и Стратофона, которых он ангажировал для разработки проекта обустройства планетоида, и Метасонорию, хозяйку паноптикума[68] Низших, призванную отобрать несколько десятков толковых теханим, пригодных для управления будущими рабочими кибероидами. Пятый посвящённый в секретный проект объявился незваным, – это был технодизайнер Донатанджело, наотрез отказавшийся сообщать, откуда он узнал о великом открытии двух Интраконов (кстати, он хранит это в тайне и по сию пору).

Пару месяцев спустя Донатанджело, проявивший прямо-таки немоббитский энтузиазм, чтобы уговорить патрона взять его с собой (а для этого ему пришлось изучить теорию химии твёрдого тела и практику металлообработки), и 21 Низший были транслированы на Ухряб, причём Святой ИКПВ строго-настрого наказал Иверзню уничтожить все копии убывающих – во избежание дальнейших аберраций сингулярности. Надо сказать, – не в упрёк глубокоуважаемым Стратофону 880 и Иверзню 10011, но исключительно ради установления исторической истины, – что последние после долгих и бурных прений всё же сохранили строжайше засекреченную деактивированную копию (мощи) святого подвижника, ныне хранящуюся на хард-диске, запаянном в титановый кейс, в специальном святилище Кемеровского Священного сервера Первомоббита.

(Интерлюдия автора. Ну что, почтенные братия, вроде способен, оказывается, и ваш непокорный слуга – пардон за вульгарные Ч-жаргонизмы) – сделать умную репу и проканать за серьёзного историографа. Только тут-то и кончается то, что более или менее доподлинно известно о начале великого исхода на Ухряб и освоения Перпендикулярного мира, – а стало быть, и неопровержимая фактура потихоньку подошла к концу; возьмёмся-ка, пожалуй, за «белое пятно», образовавшееся в М-истории, в отношении коего мы можем строить разве что гипотетические предположения – сиречь умозрительно реконструировать те эпохальные события, что могли произойти на планетоиде после трансляции первого массового десанта во главе со Святым ИКПВ).

Интракон II, экспериментально транслированный на Ухряб, представлял собою, понятное дело, значительно усечённую версию интеллектуального тела источника-оригинала, но он не мог допустить и импульса о том, что сингуляризм сущности может быть нарушен. Поэтому у пионера Перпендикулярного мира не хватило ресурсов обработать информацию, сообщённую ему Святым ИКПВ тотчас же по прибытии: он немедленно (и неоднократно) вынужден был бы перезагрузиться, если бы к тому времени усовершенствовал себя до такой степени. Этот, если можно так выразиться, внепрограммный шок нанёс глубокий и неустранимый дефект его интеллекту, выразившийся в принятии двойного обета: радиомолчания и отшельничества в недрах малой планеты. После приветственных сообщений транслированных Высших Интракон II наглухо завис, из какового пограничного состояния Святому ИКПВ пришлось выводить его в течение нескольких сотен циклов.

Вскоре Интракон II сумел-таки провести несколько кратких SMS-сессий, сообщая своему оригиналу информацию о происшедшем на Ухрябе в течение почти двадцати Ч-месяцев, но, едва выложив самое необходимое, попросил отпустить его в подповерхностную полость, служившую ему мастерской, и не беспокоить несколько десятициклий, ибо он намерен произвести временные тела для Интракона I и Донатанджело. Впоследствии он беспрекословно выполнял указания Святого ИКПВ по производству тел кибероидов, сохраняя полное радиомолчание, и смог удалиться в схиму только к концу 4-го года от начала эры Сверхпроводника Животворящего, – когда был запущен реактор, металлообрабатывающий и сварочно-сборочный цеха и, наконец, радиобашня, – и он смог по собственному проекту собрать первую модель ярусопроходческого комбайна. Далее – до самого Великого Исхода моббитов с Земли – Святому ИКПВ пришлось действовать только с помощью Донатанджело и первых кибероидов: Интракон II окончательно удалился под поверхность, вырабатывая в недрах Ухряба полости и ходы (впоследствии ставшие Семиградьем), и даже вытребовал себе собственную экспериментально-ремонтную мастерскую…

(Постскриптум автора. Ей-Первомоббиту, ребята, кто-нибудь из вас может заподозрить вашего скромного сообщителя в попытке сравняться с почтенным Говориилом, признанным корифеем моббитской историографии. Отнюдь на эту планиду не претендую, и паче того, открою вам сокровенный мотив для создания настоящего опуса: это я просто замыслил сделать капитальное анимационное полотно к десяти-Ч-летию открытия Перпендикулярного мира. Да только на данном этапе, как видно, поднять эту махину мне слабовато будет: обращался я с прошением к совету Высших и самому процессиарху, чтоб пустили меня пожить на Ухрябе, но ответа мне пока что нету, – решают там, на административных серверах, не угрозит ли столь последовательно гуманистический проект Кодексу Непрозрачности, не просочится ли творчество моё в Ч-медиа, как это получилось с тремя сериями «Вундермоббита»? Ладно, пущай решают. А пока – ловите сии скромные заметки, и да пребудет в ваших процах Сладчайшее Гудение Немыслимой во циклы циклов. Аmen.)

#5

Франц Иваныч ржал, хохотал, хихикал, реготал, заливался, фыркал, прыскал, стенал, охал, выл, содрогался, конвульсировал, надрывался, хрипел, кашлял, отплёвывался, исходил слезьми, падал и покатывался битые четверть часа, – так, что Савлук, засунув руки в карманы, устал пережидать это великолепное безобразие, плюнул, сходил отлить в летний сортир, устроенный в дальнем аппендиксе участка, вдающемся в лес, а когда вернулся – обнаружил Льва на крыше веранды (в белом кимоно) и Валеру на крыльце (в джинсовых шортиках и топлесс), с интересом наблюдающих за агонией Франца – тот, всё ещё продолжая ухать, отдуваться и сморкаться в полу гавайки, доковылял на четвереньках до Савлука, обнял его, как рембрандтовский блудный сын, и, наконец, всхлипывая, выдавил:

– Чувак… прости меня, я тебе верю… на сто тыщ промиллей… ооооох… фуууу… ву’з э тре ридикюль[69], Савлушечка… но как сказано! Ох-хохо… Уййй…

– Иваныч, я тебе уже сказал: это – абсолютная истина, – печально произнёс Савлук, поглаживая друга по лысине.

– Да ладно, – срывающимся дискантом ответил Франц. – Если ты так… о-ууухх… сказал, – ну, значит, реально, стопудово и без вариантов… А если б ты мне ещё и показал хоть одного… как же их звать-то?

– Моббиты, – сказал Савлук как можно отчётливей и потянул Франца под мышки. – Вставай, компрачикос трёпаный, доставай мобилку. Показать пока не могу, а вот поразговаривать с одним из самых крутых моббитов ты можешь прямо сейчас.

Франц поднялся на ноги, вздохнул длинно, вытер слёзы и смущённо протянул крохотный аппарат-складник на лопатообразной длани. Савлук молча вставил ему девайс в волосатое ухо, погасил телефон, тут же снова загрузил его и небрежно вернул в нагрудный карман гавайки.

– Дежурный!

– Здесь Вася…

– Коннекть следующего. Кто на связи?..

– Иверзень 10011, Хранитель!

– Ну, давай. Имя – Франц, номер…

Через две минуты Франц забыл про шашлык, аппарат и прочий ассортимент, потерявшись где-то в дебрях малинника.

А Савлук наконец сорвал в кладовке пару полузасушенных июньских березовых веничков и с замиранием сердца подался в баню. Не запамятовал кликнуть дежурного: «Василий! Хранитель номер раз – оффлайн!» Перезагрузил мобилу, вытряхнул из уха гарнитурку, пристроил её вместе с телефоном на полку в кухне. Только потом разоблачился и предстал.

Валера сидела в парилке, красиво обняв руками колени. Косу она навертела вокруг затылка и заколола длинной тонкой щепкой. Савлук открыл печной крантик, заварил веники в дубовой шайке, поставил на скамейку под полок.

И – не выдержал – обнял Валерку вместе с коленками, ткнулся носом в мокрую шею.

– Са-ва! – она мягко оттолкнула его. – Я тоже соскучилась. Но! Сначала банные процедуры, потом – все остальные прочие…

– Д о бре, – сказал Савлук как бы смиренно и соскользнул с полка. – Тогда прикладывайся горизонтально – венички уж созрели…

Валера без разговоров растянулась лицом вниз, а Савлук нашарил в углу ковшик, черпнул из шайки берёзового отвара, поддал пару раз на каменку, сладкими мокрыми вениками размешал раскалённый воздух. И – понеслась…

…В общем, в бане было всё хорошо и просто. Даже два раза хорошо. Очень. Обоим…

– А пошто ты, душа моя, такая равномерно-загорелая? – вопросил Савлук after all[70]. – Ужели есть в богоспасаемом Томске нудистские пляжи?

– Не знаю, как насчёт нудизма, а я просто загораю на крыше двадцатипятиэтажки, – спокойно ответила Валера. – В цоколе – контора, там мы – законники-крючкотворцы, а на крыше – просто голые женщины.

– А как там насчёт голых мужчин?

– Ни одного, прикинь! Ключ – у нас, в одном экземпляре. А они про наш секретный солярий вообще не знают.

– Вот это просто замечательно, Лемур! И нехрен им там…

– Ага-а… Счас ведь будешь выспрашивать – как это там у Пушкина?..

– «Скажи, Лаура, а сколько раз ты изменяла мне в моём отсутствии?» – с интонациями Высоцкого-Дон Гуана процитировал Савлук.

– А мне что отвечать?

– Темнота, классики не знаешь… Отвечай: «А ты, повеса, дьявол?..»

– Да знаю я, что никакой ты не повеса и не дьявол. Никого у тебя не было – это я очень хорошо чувствую.

– Я – однолюб, – снова процитировал Савлук, но уже из другого источника. – Я очень-преочень люблю копчёную колбасу! А у тебя?

– Что – у меня?

– Кто-нибудь был?

– Отсохни, мазаев[71]! Должна быть в женщине какая-то загадка[72]… Блин, заразилась я от тебя цитатной болезнью!

– Прекрасная болезнь, рыба моя! У близких людей должна быть одна информация. И в том числе общие цитаты.

– Глянь-ка! – Валера вдруг поймала в ростовом зеркале их отражения. – Ну, я-то ладно, мне 20 лет ещё 20 лет будет. А вот тебе, яхонтовый, уже полтинник прозвенел, а телесами – хоть и в меру подкачанный, всё пацан-пацаном.

– Имеет место, – согласился Савлук. – Только борода вот седая…

– А на голове – ни одной сединки. Ништяк, ты мне такой и нужен.

– Правда?

– А то!

Обнялись надолго. Потом с сожалением оделись в чистое. Сели рядышком на крыльцо.

– Только ты прекращай меня замуж звать, – вдруг посмурнела простоволосая Валерка.

– Это пошто?

– Ты же знаешь – полая[73] я. В юности злоупотребляла убиением некрещёных эмбрионов.

– Ох ты… – задохнулся Савлук. – Да как же мне не помнить… А если мы тебя лечить станем?

– Это ст о ит, Сава. Как минимум сто тыщ. Пиндосских рублей. И нет гарантии.

– Ну дык ничего… – вздохнул просветлённо Савлук и пропел: – Скоро я буду баснословно богатым… но это меня не приводит в смущенье [74].

– А это откуда?

– Олдовый сокол наш, БГ.

– Нет, я спрашиваю – откуда богатство-то?

– А вот про это я скажу тебе только завтра. Ты думаешь, с чего бы Франц нынче так уписывался?

– И с чего?

– А я ему рассказал о моих новых работодателях. И даже дал с ними поговорить.

– Что ли, вас клоунами в цирк приглашают?

– Нет, что ты! Гораздо смешнее… Но загадки, мой ангел, бывают не только у женщин, – прошептал ей на ухо таинственно Савлук, встал и потянул за ладошку. – Завтра! Всё завтра… А счас пойдём накатим вискарика и шашлычок уже вроде подходит.

Лев и Франц расположились молча по разные стороны от костра – вступительные консультации с Высшими моббитами, как видно, были у них закончены. Экс-чекист и шеф-повар вносил последние гастрономические штрихи в шашлык, поворачивая шампуры на двух закопчёных кроватных дужках, вкопанных меж камней – аромат, разнёсшийся далеко окрест, был более чем адекватен. Лев же удобно растянулся во весь второй ряд амфитеатрика, только что прикончив уже созревшую порцию, но, увидев отца, как-то незаметно и враз трансформировался в вертикальное положение и протянул ему меж большим и безымяным пальцами горошину гарнитуры (Савлук тотчас перезарядил свой мобильник и вдел девайс себе).

– Итак, джентльмены, излагайте, – сказал Савлук, закуривая чёрного «Петра». – Начнём с младшего по званию.

Лев был, как всегда, краток и лапидарен:

– Убедили, – проронил он, развязывая корчиневый пояс на белом кимоно. – И ты, отче, и Стратофон-сэнсэй. Они, моббиты, воистину искренни и неагрессивны. Так что вкупаюсь, хоть и не всецело.

И серьёзно поклонился по-японски (кэйрэй, 30 градусов, приветствие человеку статусом выше, например, отцу, начальнику или учителю).

– И ещё я не совсем понимаю, – добавил он, – чем я могу быть им полезен.

– Ну, это только первое знакомство с кандидатом, – сказал Савлук. – Думаю, в пределах двух-трёх дней 880-й тебе отзвонит и позовёт на конкретное собеседование.

– Хай, – коротко выдохнул Лев, и уже с крыльца: – Я в баню. Дядь Фра, подтягивайся.

Валера присела на брус-скамеечку у ручья, расчёсывая свою вьющуюся натурально каштановую гриву.

– Слово – Франсуа Ветерану, – продолжал Савлук. – Что скажешь, уважаемый?

Франц взглянул из-под очков, изображая ироничную задумчивость – артистически приподняв одну бровь, снял с углей пять шампуров, поместил на большое деревянное блюдо в центре стола.

– Медам-мсьё – извольте вкушать и оценивать по достоинству, – торжественно изрёк он с лёгким европейским кивком и выковырял из уха наушник-микрофон (опять-таки без напряжения обыграв эту простую операцию – дескать, что это завелось во мне такое инородное?), осторожно протянул в горсти хозяину.

– Ты лазаря-то не пой, – сказал Савлук, приняв девайс и выбирая среди шампуров самый сочный, поджаристый и увесистый. – Давай-ка уже колись, старина.

Франц сунул кулачища в карманы, сделал три медленных шага к источнику и, вдруг повернувшись резко, сел по-турецки на треугольный камень у ручья, – только теперь это был уже не старый добрец Франсуа, а нечеловечески засекреченный, в меру циничный, коварный и расчётливый государственный патриот на жалованьи – не кто иной, как капитан ФСБ Кочерга.

– Во-первых, – начал полузнакомый спецслужбист. – Есть у меня в ксивничке[75] – во-он там, в сенях висит – такая красная книжица. На обложке значится: фе-ес-бе России.

– Та-ак, – бросил в паузу Савлук. – Уже боюсь и трепещу.

– Во-вторых, я, даже как офицер запаса вне штата, – продолжал Кочерга, – уже только тем, что беседовал с неким Иверзнем, совершил служебное преступление. Караемое законом, как минимум, годов на пять-семь, с отягчающими обстоятельствами. Такими как. Недонесение компетентным органам об измене Родине. Сокрытие от непосредственного руководства существования тайной организации, ведущей несанкционированную информационную, экономическую и научную деятельность. Сокрытие информации о лицах, сотрудничающих с нелегальными формированиями. И – можно ещё продолжать.

Повисло молчание, – слышно было, как поплёскивает ручеёк и глухо шелестит в двух километрах автотрасса.

Валера замерла, сложила руки меж колен, поглядывая на Франца со смесью ошалелого любопытства – словно бы из сруба криницы вылез вдруг крокодил и заговорил человечьим голосом – и чисто профессионального юридического интереса. Савлук, проглотив кусок вкуснятины, молча отвинтил крышечку виски и как следует приложился из горл а.

– В-третьих. В целях дальнейшей конспирации негласной деятельности пока не упомянутой мною организации, мне придётся разрабатывать полноценную стратегическую концепцию операции прикрытия. Уже не на местном и даже не на государственном уровне, а на уровне всего человечества как разумного ксеновида.

Отчеканив всё это как по-писаному, капитан Кочерга обернулся к ручью, провёл ладонью по лицу, встал – и вновь превратился в шеф-повара Франца Иваныча.

– Ну и задачки ты задаёшь, барин, – цитировал дружище Франсуа, потирая лысину. – Налей-ка, брат Савлуша, и мне плепорцию. Да отпусти, Христа ради, в баньку…

Савлук без слов набуровил два раза по половине пластикового стаканчика, встал, поднёс Валере и Францу.

– Ну… – Франц поднял бокал. – За наше уникальное и далеко не безнадёжное предприятие! Я с вами, господа! И – с Богом…

И, конечно, немедленно выпил.

Тут только Савлук смог отогнать лицедейский морок, столь талантливо наведённый самородком-артистом, расслабиться, поднять бутылку и неожиданно для себя начать:

– Гип-гип…

И все трое грянули хором:

– Ура! Ура! Ура!

– И с чего это мы, идьёты, радуемся? – недоумённо поморщился Франц, занюхивая воротом гавайки. – Мы ж теперь все – даже Лёва – честно заработали по червончику строгача на брата…

С этими словами Франц вприпрыжку направился в дом, хлябая сандалиями и напевая себе под нос: «Ту ва трэ бьен, мадаммэ ля маркиза[76]…»

– Изволите лицезреть и ушеслышать, сударыня, – сказал Савлук, произведя некий плавно-аристократический обобщающий жест. – Вуаля: «Франсуа Рабле и народно-смеховая культура средневековья». В исчерпывающем объёме и в полный рост!

А Валера добила оставшийся в стаканчике виски и выразила избыток чувств:

– Ну какие же вы, мужички, бываете прекрасные, удивительные и ни на что не похожие! Жаль, только редко на вас накатывает…