ГЛАВА 22. На протяжении следующих двух часов мы обследовали пароход

На протяжении следующих двух часов мы обследовали пароход. Главное, чтобы мы смогли спрятаться в течение ночи, когда Джеймс, вероятно, будет рыскать по палубам. По этой причине необходимо было все выяснить, и не могу не признать, что испытывал чрезвычайное любопытство относительно судна.

Мы оставили тихую узкую комнату отдыха в «Королевском Гриле» и вернулись в основную часть судна, миновав немало кают, прежде чем добраться до роскошного магазинного городка на круговом балконе. Потом мы спустились по большой круговой лестнице, ведущей в другие затемненные бары и комнаты отдыха, каждая из которых могла похвастаться собственным широченным головокружительным ковром и грохотом электронной музыки, оставили позади внутренний бассейн, вокруг которого за большими круглыми столами обедали сотни людей, и вышли к еще одному бассейну, открытому, где в пляжных креслах загорало несметное множество пассажиров, дремавших или читавших сложенные газеты и книжки в бумажных обложках.

В результате мы набрели на маленькую библиотеку, переполненную тихими завсегдатаями, и неосвещенное казино, которое откроется только после того, как судно покинет порт. Здесь стояли ряды мрачных темных игровых автоматов и столы для блэк‑ джека и рулетки.

В какой‑ то момент мы заглянули в темный кинотеатр, – он оказался огромным, хотя фильм на гигантском экране смотрели всего лишь четыре‑ пять человек.

Далее следовали комнаты отдыха, одни – с окнами, другие – погруженные во мрак, и красивый изысканный ресторан для пассажиров среднего уровня, к которому вела винтовая лестница. Третий ресторан – тоже довольно симпатичный – обслуживал посетителей самых нижних палуб. Мы спустились вниз, прошли мимо моего тайного убежища в каюте. И обнаружили не одно, но два оздоровительных заведения курортною типа с тренажерами для наращивания мускулов и комнатами для очистки пор кожи с помощью струй пара.

Где‑ то еще мы наткнулись на маленькую больницу – крошечные ярко освещенные палаты и медсестры в белых униформах; в другом месте мы обнаружили большой зал без окон, полный компьютеров, за которыми тихо и самозабвенно работали несколько человек. Был там и салон красоты для женщин, и заведение такого же типа для мужчин. Как‑ то раз мы набрели на бюро путешествий, а потом – на некое учреждение, видимо, банк.

Все это время мы шли по узким коридорам, которым не было видно конца. Нас постоянно окружали унылые бежевые стены. Один чудовищный оттенок ковра сменялся другим. Иногда кричащие современные узоры сталкивались у разных дверей с таким неистовством, что я не мог не засмеяться вслух. Я потерял счет многочисленным лестницам с низкими, обитыми ковром ступеньками. Я не мог отличить один ряд лифтов от другого. Куда ни глянь – повсюду пронумерованные двери кают. Картины в рамах – сдержанные, неотличимые одна от другой. Мне вновь и вновь приходилось искать схемы, чтобы определить, где конкретно я побывал и куда направляюсь или как избежать ходьбы по кругу, по которому я слоняюсь уже в четвертый или в пятый раз.

Дэвид находил это невероятно забавным, особенно когда мы встречали других пассажиров, которые сбивались с пути почти на каждом повороте. По меньшей мере раз шесть мы помогли этим престарелым личностям найти дорогу к определенному месту. А потом заблудились сами.

Наконец мы чудом нашли дорогу к узкой комнате отдыха «Королевского Гриля» и поднялись к сигнальной палубе, к нашим каютам. До захода солнца оставался всего час, уже ревели гигантские моторы.

Едва переодевшись к вечеру в белую водолазку и светлый полосатый льняной костюм, я помчался на веранду посмотреть, как из большой трубы над головой извергается дым. Под действием моторов завибрировал весь пароход. Над далекими холмами гас мягкий карибский свет.

Меня охватило неистовое, бурлящее предчувствие. Такое впечатление, что вибрация мотора отдавалась в моих внутренностях. Но дело было не в этом. Я просто думал, что никогда больше не увижу сверкающий естественный свет. Я увижу тот свет, который придет через несколько мгновений – сумерки, – но никогда больше не увижу ни всплеск умирающего солнца в мозаичной воде, ни золотистый отблеск в далеком окне, ни голубое небо над плывущими облаками, такое ясное в этот последний час.

Мне хотелось приникнуть к этой минуте и смаковать каждую мягкую, неуловимую перемену. И расхотелось. Несколько веков назад не было никакого прощания с дневным светом. Когда в тот последний судьбоносный день садилось солнце, мне и не снилось, что я никогда больше его не увижу – до сих пор. Никогда даже не снилось!

Конечно, я постою здесь, наслаждаясь остатками его приятного тепла и драгоценными минутами блекнущего света.

Но мне уже не хотелось. Мне было все равно. Я видел солнце в минуты куда более чудесные и дорогие моему сердцу. Все кончено, не так ли? Скоро я опять стану Вампиром Лестатом.

Я медленно прошелся по каюте. Взглянул на свое отражение в большом зеркале. Да, впереди – самая долгая ночь моего существования, дольше даже, чем та жуткая ночь в Джорджтауне, ночь холода и болезни. А вдруг не получится?

Дэвид ожидал меня в коридоре и в костюме из белого льна выглядел подобающим образом. Пора уходить отсюда, сказал он, пока солнце не опустилось в волны. Я не так уж беспокоился. Я не думал, что этот неряшливый идиот выскочит из сундука прямо в горящие сумерки, как нравилось мне. Напротив, перед появлением он, скорее всего, боязливо полежит в темноте.

И что он сделает дальше? Откроет шторы на веранде и таким образом покинет пароход, чтобы ограбить некую обреченную семью на далеком побережье? Но он уже совершил нападение на Гренаде. Может быть, он собирается отдохнуть.

Мы не знали.

Мы опять выскользнули в комнату отдыха «Королевского Гриля» и вышли на обдуваемую ветром палубу. Многие пришли сюда, чтобы посмотреть, как судно покидает порт. Команда готовилась. Из трубы в угасающий небесный свод валил густой серый дым.

Я облокотился о поручни и посмотрел вдаль, на изогнутую линию суши. Бесконечно изменчивые волны ловили и удерживали свет тысячи различных оттенков и степеней прозрачности. Но насколько богаче и яснее предстанет он моим глазам завтра, когда опустится ночь! Глядя на него, я утратил всякие мысли о будущем. Меня захлестнуло величие моря и пламенный розовый свет, заливший бесконечное небо и изменивший его лазурный оттенок.

Окружавшие меня смертные затихли. Они почти не разговаривали. Народ собирался на носу, чтобы отдать дань этим минутам. Здесь дул шелковистый и ароматный бриз. Темно‑ оранжевое солнце висело над горизонтом, словно подсматривая одним глазом, но внезапно опустилось и исчезло из поля зрения. Огромные стаи бегущих облаков озарились снизу потрясающим взрывом желтого света. По безграничным сияющим небесам все выше и выше поднимался розоватый свет, и через чудесный цветной туман пробилось мерцание звезд.

Вода темнела; внизу волны с новой жестокостью бились о корпус судна. Я осознал, что пароход уже движется. Внезапно из него вырвался глубокий резкий вибрирующий свист, крик, отдавшийся в моих костях одновременно страхом и волнением. Пароход шел так медленно и ровно, что догадаться об это можно было, только глядя на берег. Мы поворачивали к западу, навстречу умирающему свету.

Я увидел, что глаза Дэвида покрылись пеленой. Правой рукой он вцепился в поручень и смотрел на горизонт, на поднимающиеся облака и на глубокое розовое небо над ними.

Мне хотелось сказать ему что‑ нибудь – что‑ нибудь красивое и важное, чтобы выразить свою глубокую любовь. От нее у меня вдруг чуть не разорвалось сердце, я медленно повернулся к нему и положил левую ладонь на его правую руку, державшуюся за поручень.

– Я знаю, – прошептал он. – Поверь мне, знаю. Но сейчас тебе нужно вести себя умнее. Держи все при себе.

Ах да, опустить занавес. Стать одним из бесчисленных сотен, отгородиться, замолчать, остаться одному. Одному. Так и подошел к концу мой последний день смертной жизни.

Оглушительный вибрирующий свисток прозвучал еще раз.

Судно практически завершило разворот. Оно двигалось к открытому морю. Небо уже быстро темнело, нам пора было удалиться на нижние палубы и найти какой‑ нибудь уголок шумной общественной комнаты, где нас будет не видно.

Я бросил последний взгляд на небо, сознавая, что весь свет уже ушел, окончательно и навсегда, и сердце мое похолодело. Меня пробрала мрачная дрожь. Но я не мог сожалеть о потере света. Не мог. Все, чего хотела моя чудовищная душа, – это получить назад свою вампирскую силу. Однако сама земля, казалось, требовала чего‑ то более утонченного, – чтобы я оплакивал то, от чего отрекся.

Не вышло. Мне было грустно, и, пока я неподвижно стоял в тишине на теплом ласковом ветерке, на меня давил сокрушительный провал моего человеческого приключения.

Я почувствовал, что Дэвид мягко тянет меня за локоть.

– Да, идем внутрь, – сказал я и отвернулся от нежного карибского неба. Уже опустилась ночь. И мысли мои принадлежали Джеймсу, одному только Джеймсу.

О, как же я жалел, что не мог подсмотреть, как этот дурак поднимается из своего шелкового укрытия! Но это было чересчур рискованно. Ни с какого наблюдательного пункта мы не могли бы следить за ним, оставаясь в безопасности. Единственным доступным нам шагом было немедленно скрыться.

С наступлением темноты изменился и корабль.

Сверкающие магазинчики, мимо которых мы проходили, вели шумную и бойкую торговлю. Внизу, в Театральном фойе, облаченные в вечерние наряды мужчины и женщины уже занимали свои места.

Игровые автоматы в казино ожили и горели яркими огнями; вокруг рулетки собралась толпа. А пожилые пары танцевали в просторном затемненном Королевском зале под тихую медленную оркестровую музыку.

Как только мы нашли подходящий уголок в клубе «Лидо» и заказали, чтобы не скучать, пару напитков, Дэвид велел мне оставаться на месте, сказав, что рискнет и один поднимется на сигнальную палубу.

– Зачем? Что значит «оставаться на месте»? – Я пришел в бешенство.

– Он узнает тебя, как только увидит, – сказал он снисходительно, словно ребенку. Он нацепил пару темных очков. – А меня он, скорее всего, вообще не заметит.

– Ладно, босс, – с отвращением ответил я. Я был вне себя – спокойно ждать здесь, в то время как он отправляется на охоту!

Я рухнул обратно в кресло, отпил еще один антисептический глоток джина с тоником и попытался рассмотреть в раздражающей темноте, как несколько молодых пар выходят под яркие огни танцевальной площадки. Музыка играла невыносимо громко. Но едва уловимая вибрация корабля была восхитительна. Он уже рвался вперед. Выглянув из этой ямы, полной переплетенных теней, в дальний левый угол, в одно из множества больших стеклянных окон, я увидел, как полное облаков небо, все еще светящееся светом раннего вечера, попросту проносится мимо.

Могучий корабль, подумал я. В этом ему не откажешь. Несмотря на безвкусные лампочки и уродливый ковер, на гнетуще низкие потолки и бесконечно нудные общественные комнаты, это был действительно могучий корабль.

Вот о чем я размышлял, стараясь не сойти с ума от нетерпения и далее пытаясь увидеть это с точки зрения Джеймса, когда меня отвлекло появление в дальнем коридоре потрясающе красивого молодого блондина. Он был одет в шикарный вечерний костюм, за исключением неуместной здесь пары фиолетовых очков, и я в свойственной мне манере упивался его внешностью, пока с полукомическим ужасом не осознал, что смотрю на самого себя!

Это был Джеймс – в черном смокинге и накрахмаленной рубашке; из‑ под модных линз он осматривал помещение и медленно продвигался к этому фойе.

У меня в груди все невыразимо сжалось. Каждый мускул моего тела свело в спазме волнения. Я очень медленно поднял руку, чтобы подпереть ей лоб, и чуть‑ чуть наклонил голову, снова отводя взгляд влево.

Но как же он не видит меня острыми сверхъестественными глазами? Темнота для него не преграда. Ну разумеется, он уловит исходящий от меня запах страха – под рубашкой у меня льет пот.

Однако дьявол меня не заметил. Вместо этого он уселся в баре ко мне спиной и повернул голову направо. Мне были видны только очертания щеки и челюсти. И когда он впал в явно расслабленное состояние, я понял, как он рисуется – сидит, облокотившись о полированное дерево, слегка изогнув правую ногу в колене и зацепившись каблуком за латунную перекладину своего табурета.

Он мягко покачивал головой в такт медленной музыке. От него веяло приятной гордостью, едва уловимым довольством тем, что он есть и где находится.

Я медленно сделал глубокий вдох. Далеко за ним, на противоположном конце просторного зала, я безошибочно различил фигуру Дэвида, на секунду остановившуюся в открытых дверях. Потом она двинулась дальше. Слава Богу, он заметил чудовище, которое представало перед всем миром таким же нормальным – за исключением чрезмерной, кричащей красоты, – как и передо мной.

Когда меня охватил новый приступ страха, я стал намеренно представлять себе работу, которой не имел, в городе, где я никогда не жил. Я думал о невесте по имени Барбера, невероятно красивой и сводящей с ума, и о нашей ссоре, которой, конечно, никогда не было. Я забил себе голову такими картинами и думал о куче всякой всячины – о тропической рыбе, которую когда‑ нибудь хочу завести в аквариуме, и стоит ли пойти в Театральное фойе и посмотреть представление.

Это существо не обращало на меня внимания. Вскоре я осознал, что оно вообще никого не замечает. В том, как он сидел, чуть‑ чуть приподняв голову, явно наслаждаясь этим мрачным, довольно заурядным и положительно некрасивым местом, было что‑ то мучительное.

Ему здесь нравится, подумал я. Эти общественные места, пластмассово‑ мишурные, обладают некой частицей элегантности, и он пребывает в тихом восторге от того, что находится здесь. Ему даже не нужно, чтобы на него обращали внимания. Он сам не обращает внимания ни на кого, кто мог бы его заметить. Он живет в своем собственном внутреннем мирке, как и корабль, который на такой высокой скорости несется по теплым морям.

Даже сквозь страх это внезапно произвело на меня душераздирающее и трагическое впечатление. И я подумал – не выглядел ли перед остальными я, находясь в том теле, таким же нудным неудачником? Не казался ли я точно таким же жалким?

Отчаянно дрожа, я поднял бокал и проглотил напиток, словно лекарство, опять укрывшись за сплетением образов, обволакивая ими свой страх, даже подпевая про себя в такт музыке, почти рассеянно наблюдая за игрой мягких разноцветных огней на красивой золотистой голове.

Вдруг он соскользнул с табурета и, повернув налево, медленно, очень медленно прошел по темному бару, миновав меня, но так меня и не заметив, и вышел на более ярко освещенное пространство вокруг бассейна. Он высоко поднимал подбородок; он двигался таким медленным осторожным шагом, что казалось, ему больно, поворачивая голову на ходу то вправо, то влево, чтобы обследовать помещение. Потом в той же осмотрительной манере, свидетельствующей скорее о слабости, нежели о силе, он толкнул стеклянную дверь на внешнюю палубу и выскользнул в ночь.

Я не мог не пойти за ним. Я знал, что нельзя, но оказался на ногах прежде, чем успел остановиться, в голове висело облако моей фальшивой личности, я двинулся за ним, но остался стоять в дверях. Я увидел его вдали, на самом краю палубы, он опирался руками о поручни, и ветер яростно трепал его распущенные волосы. Он смотрел в небо и снова, казалось, погрузился в гордость и довольство, наслаждаясь, наверное, ветром и темнотой, немного покачиваясь, – как раскачиваются слепые музыканты, когда играют свою музыку, – упиваясь каждой секундой своего пребывания в этом теле, плывя по волнам счастья.

Меня опять охватило душераздирающее чувство узнавания. Неужели я выглядел таким же пустячным дураком в глазах тех, кто знал меня и осуждал? Жалкое, жалкое создание – тратить свою сверхъестественную жизнь не где‑ нибудь, а именно здесь, в этом до боли искусственном месте, среди жалких старых пассажиров, в неприметных покоях с безвкусными украшениями, в изоляции от великой вселенной, полной настоящих чудес.

Только спустя длительное время он слегка опустил голову и провел пальцами правой руки по отвороту смокинга. Кошка, вылизывающая свой мех, и та не выглядит такой расслабленной и самодовольной. Как любовно поглаживал он этот кусок ничтожной ткани! Это красноречивее говорило обо всей трагедии, чем любой другой его поступок.

Затем, повернув голову в одну сторону, в другую и увидев лишь пару пассажиров далеко справа от себя, которые смотрели в совершенно противоположном направлении, он неожиданно оторвался от пола и сразу же исчез!

Конечно, на самом деле все было не так. Он просто поднялся в воздух. А я остался дрожать за стеклянной дверью, смотреть на опустевшее место и чувствовать, как покрываются потом мое лицо и спина. Я услышал, что Дэвид быстро шепчет мне на ухо:

– Пойдем, старина, идем ужинать в «Королевский Гриль».

Я обернулся и увидел на его лице напряженное выражение. Конечно, Джеймс еще достаточно близко, чтобы слышать нас обоих! Чтобы слышать все, что выходит за рамки заурядного, даже специально не прислушиваясь.

– Да, в «Королевский Гриль», – отозвался я, сознательно стараясь не вспоминать слова, сказанные Джейком вчера ночью: наш приятель еще не бывал в этом заведении. – Я не особенно голоден, но болтаться здесь ужасно утомительно, правда?

Дэвида тоже трясло. Но при этом он испытывал сильное возбуждение.

– Да, должен тебе сказать, – говорил он прежним фальшивым тоном, пока мы возвращались в фойе и направлялись к ближайшей лестнице. – Там все в «бабочках», но нас должны обслужить, мы же только что сели.

– Мне наплевать, пусть хоть голые ходят. Нам предстоит не ночь, а настоящий ад.

Прославленный ресторан первого класса оказался несколько более сдержанным и цивилизованным, чем прочие места, где мы успели побывать. Все отделано белой обивкой и черным лаком, щедрое теплое освещение – вполне приятно. Декор сильно отдавал хрупкостью, но это можно было сказать и обо всем судне; однако уродливого впечатления отнюдь не создавалось, да и аккуратно приготовленная пища была вполне вкусной.

Когда с момента отлета птички прошло минут двадцать пять, я рискнул высказать несколько наблюдений:

– Он не может использовать и одной десятой своей силы! Он от нее в ужасе.

– Да, я с тобой согласен. Он так перепуган, что двигается словно пьяный.

– Да, вот оно, ты попал в точку. Нас с ним и двадцать футов не разделяло, Дэвид. А он и не почувствовал моего присутствия.

– Знаю, Лестат, поверь мне, я знаю. Господи, я столькому тебя не научил. Я следил за тобой в ужасе, думал, что он выкинет какой‑ нибудь телекинетический фокус, а я не дал тебе ни малейших указаний, как отразить удар.

– Дэвид, если он действительно воспользуется своей силой, его ничто не остановит. Но ты сам видишь, он ей пользоваться не умеет. А нанеси он удар, я бы полагался на инстинкт, потому что именно этому ты меня и учил.

– Да, верно. Все дело в том, что в своем другом теле ты хорошо был знаком с подобными трюками. Вчера вечером у меня было ощущение, что самые уверенные победы ты одерживал, когда забывал, что ты смертный, и принимался вести себя по‑ старому.

– Может, и так, – сказал я. – Если честно, я не знаю. Но сам вид – он в моем теле!

– Ш‑ ш‑ ш, доедай свой последний ужин и говори потише.

– Мой последний ужин, – хихикнул я. – Когда я его поймаю, вот это будет ужин! – Тут я остановился, с отвращением вспомнив, что говорю о своей собственной плоти. Я посмотрел на длинные смуглые ладони, державшие серебряный нож. Чувствую ли я привязанность к этому телу? Нет. Мне нужно было мое собственное тело, и я не мог смириться с тем, что придется прождать еще целых восемь часов, прежде чем оно опять станет моим.

* * *

Только глубоко за полночь увидели мы его снова.

Я достаточно разобрался в обстановке, чтобы избегать маленького клуба «Лидо», так как это было лучшее место для танцев, а он их любил, и кроме того, там царила удобная темнота. Вместо этого я слонялся по более просторным местам отдыха, не забывая о темных очках и зализав волосы назад с помощью толстого куска жира, который по моей просьбе любезно дал мне смущенный молодой стюард. Я не возражал против такого кошмарного внешнего вида. Так я чувствовал себя неузнаваемым и находился в большей безопасности.

Когда мы заметили его, он снова был в одном из внешних коридоров и теперь двигался по направлению к казино. На этот раз наблюдать за ним пошел Дэвид – в основном потому, что не мог противостоять искушению.

Я хотел напомнить ему, что в нашу задачу не входит преследовать мерзавца. Все, что нам нужно, – это в подходящий момент напасть на каюту Королевы Виктории. Газетка, выпускавшаяся на пароходе, указывала точное время восхода солнца – шесть двадцать одна. Я засмеялся про себя, но ведь я больше не мог с легкостью угадывать такие вещи. Ничего, в шесть двадцать одну я снова буду самим собой.

Наконец Дэвид вернулся к креслу рядом со мной и взял газету, которую перед этим упорно читал при свете настольной лампы.

– Он у рулетки, причем выигрывает. Чтобы выиграть, паршивец использует свои телекинетические способности! Какой же он дурак.

– Да, ты об этом без конца говоришь, – сказал я. – Давай поговорим о наших любимых фильмах, хочешь? Что‑ то в последнее время Рутгера Хауэра не видно. Скучаю я без этого парня.

Дэвид коротко рассмеялся.

– Да, я и сам очень люблю этого голландца.

В двадцать пять минут четвертого мы все еще тихо разговаривали, когда мимо нас опять прошелся красавчик мистер Дж. Гамильтон. Медлительный, мечтательный, обреченный. Когда Дэвид шевельнулся, чтобы проследить за ним, я положил свою руку на его.

– Не надо, друг. Осталось всего три часа. Расскажи мне сюжет того старого фильма, «Тело и душа». Помнишь его? И кстати, там не было строчки из Блейка – про тигра?

* * *

В десять минут седьмого небо уже заливал молочный свет. Именно в такой момент я обычно искал себе убежище и сейчас не представлял себе, что он еще этого не сделал. Мы найдем его в блестящем черном сундуке.

После начала пятого, когда он в пьяной медлительной манере танцевал на площадке опустевшего клуба «Лидо» с седовласой женщиной маленького роста в красивом мягком красном платье, мы его не видели. Мы стояли на расстоянии, не заходя в бар, прислонившись спинами к стене, и слушали резкий поток его вежливой, ужасно вежливой британской речи. Потом мы оба сбежали.

Теперь же момент настал. Хватит от него бегать. Долгая ночь клонится к концу. Мне несколько раз приходило в голову, что в течение следующих нескольких минут я могу погибнуть, но эта мысль никогда в жизни меня не останавливала. Если бы я думал о том, что Дэвид подвергнется опасности, я бы совершенно потерял мужество.

Дэвид никогда еще не был настроен так решительно. Он только что достал большой серебристый револьвер из каюты на пятой палубе, и теперь он лежал у него в кармане. Мы оставили сундук открытым, наготове; на двери висела табличка: «Не беспокоить», – чтобы не зашли стюарды. Также мы решили, что черный револьвер я с собой не возьму, ибо в таком случае после обмена оружие окажется в руках Джеймса. Каюту мы не заперли. Ключи же мы оставили внутри, так как носить их с собой значило идти на риск. Если какой‑ нибудь услужливый стюард и запрет каюту, мне придется открыть замок телепатически, что для прежнего Лестата не составляло труда.

С собой в кармане пиджака у меня был только фальшивый паспорт Шеридана Блэквуда и деньги в достаточном количестве, чтобы этот дурак сбежал с Барбадоса в любую часть света, куда пожелает. Пароход уже направлялся в гавань Барбадоса. Если на то будет воля Господня, он пришвартуется быстро.

Мы тихо прошли к двери каюты Королевы Виктории, и Дэвид сунул ключ в замок. Мы немедленно оказались внутри. Открытый сундук был пуст. Дьявол еще не явился.

Не произнося ни слова, я выключил лампы одну за другой, подошел к дверям веранды и отдернул шторы. Синее небо еще сияло ночью, но с каждой секундой оно все больше и больше бледнело. Комнату залило приятное, мягкое освещение. Оно обожжет ему глаза. И заставит покраснеть от боли его незащищенную кожу.

Вне всякого сомнения, он уже идет сюда, иначе и быть не может, разве только у него есть второе, неизвестное нам укрытие.

Я вернулся к двери и встал слева от нее. При входе он меня не увидит, так как меня загородит открытая им самим дверь.

Дэвид поднялся по ступенькам к верхней гостиной и повернулся спиной к стеклянной стене, лицом к двери в каюту, крепко держа в руках револьвер.

Внезапно я услышал поспешно приближающиеся шаги. Я не осмелился сигналить Дэвиду, но видел, что и он это слышит. Существо почти бежало. Я изумился его отваге. И когда в двери скрипнул ключ, Дэвид поднял револьвер и прицелился.

Дверь распахнулась и хлопнула; Джеймс, чуть ли не спотыкаясь, вошел в комнату. Он поднял руку, чтобы заслониться от проникающего сквозь стеклянную стену света, пробормотал, придушенное ругательство, явно проклиная стюардов за то, что они не задернули шторы, как им было велено.

В своей обычной неуклюжей манере он двинулся наверх, но тут остановился. Он увидел, что наверху, нацелив на него револьвер, стоит Дэвид, и тогда Дэвид крикнул:

– Давай!

Всем своим существом я набросился на него, моя невидимая часть взлетела вверх, вылетела из смертного тела и с несоизмеримой силой кинулась на мою прежнюю оболочку. Меня мгновенно отбросило назад! Я с такой скоростью вернулся в свое смертное тело, что оно шлепнулось о стену.

– Еще раз! – закричал Дэвид, но меня снова оттолкнули с головокружительной скоростью, и я с трудом подчинил себе тяжелые смертные конечности и вскарабкался на ноги.

Я увидел, как надо мной замаячило мое старое вампирское лицо, комната осветилась ярче, и глаза покраснели и прищурились. Да, я знал, от какой боли он страдает! Я знал, в какой он растерянности. Солнце сжигало его нежную кожу, так и не излечившуюся до конца после пустыни Гоби! Наверное, у него уже слабеют руки и ноги – с приближением дня неизбежно наступает немота.

– Ладно, Джеймс, игра окончена, – в нескрываемом бешенстве сказал Дэвид. – Пошевели мозгами!

Он повернулся, словно голос Дэвида резко привлек его внимание, но потом отступил, наткнулся на ночной столик, с противным громким звуком смяв плотный пластик, и вскинул руку, чтобы защитить глаза. В панике он увидел, какой устроил разгром, и попытался опять посмотреть на Дэвида, стоявшего спиной к восходящему солнцу.

– И что ты теперь намерен делать? – спросил Дэвид. – Куда тебе идти? Где тебе прятаться? Тронь нас – и каюту обыщут, как только обнаружат трупы. Все кончено, друг мой. Сдавайся.

Джеймс испустил глубокий рев. Он наклонил голову, как слепой бык, готовый к нападению. Увидев, как его руки сжимаются в кулаки, я исполнился отчаяния.

– Сдавайся, Джеймс, – крикнул Дэвид.

И когда тварь разразилась потоком проклятий, я еще раз бросился на него, движимый в равной степени как мужеством и смертной волей, так и паникой. Воду рассек первый горячий солнечный луч! Господи, сейчас или никогда, и отступать нельзя. Нельзя. Я столкнулся с ним в полную силу, проник в него, почувствовав удар парализующего электрического разряда, и лишился способности видеть; меня засасывало внутрь, в темноту, все ниже и ниже, словно гигантским пылесосом, и я закричал:

– Да, в него, в меня! Да, в мое тело! – И уставился прямо на вспышку золотого света.

Боль в глазах была невыносимой. Как жара в пустыне Гоби. Великое, конечное адское пламя. Но у меня получилось! Я попал в свое тело! А пламя – это восходящее солнце, опаляющее мое дорогое, бесценное сверхъестественное лицо и руки.

– Дэвид, мы победили! – заорал я, и слова выскочили из моего рта на безумной громкости. Я вскочил с пола, на который упал, вновь обретая всю свою восхитительную, великолепную быстроту и силу. Я вслепую кинулся к двери и в последний момент заметил свое бывшее смертное тело, на четвереньках карабкающееся к ступенькам

Комната буквально разрывалась от жары и света, когда я выбрался в коридор. Мне нельзя было оставаться там ни секундой дольше, пусть даже я и услышал оглушающий выстрел, произведенный из мощного револьвера.

– Да поможет тебе Бог, Дэвид, – прошептал я. В мгновение ока я уже стоял у подножия первого лестничного пролета. Благодарение небу, в коридор не проникал солнечный свет, но мои знакомые сильные конечности уже слабели. Когда раздался второй выстрел, я уже перепрыгнул через перила лестницы А и бросился вниз, на пятую палубу, на ковер... и побежал.

Еще один выстрел я услышал перед тем, как попасть в каюту. Но он был такой слабый! Темная, загорелая рука, ухватившаяся за дверь, оказалась почти не в состоянии повернуть ручку. По моему телу снова побежали мурашки от холода, такие же, как во время прогулки по джорджтаунскому снегу. Но я толкнул дверь, она открылась, и я упал на колени – уже внутри комнаты. Пусть даже я потеряю сознание, от солнца я в безопасности.

Последним усилием воли я захлопнул дверь, втолкнул на место открытый сундук и свалился в него. Потом пришлось приложить все силы, чтобы потянуться за крышкой. Когда я услышал, что она закрылась, я уже ничего не чувствовал. Я лежал без движения, и с моих губ сорвался неровный вздох.

– Да поможет тебе Бог, Дэвид, – прошептал я. Зачем он стрелял? Зачем? И зачем было столько раз стрелять из этого большого, мощного оружия? И как мог весь мир не услышать этот шумный, большой револьвер?

Но никакая сила на земле не властна была дать мне возможность ему помочь. У меня закрывались глаза. А затем я поплыл в глубоком бархатном мраке, которого не знал с момента роковой встречи в Джорджтауне. Все завершилось, все было кончено. Я снова стал Вампиром Лестатом, а все остальное – ерунда. Все вообще.

Кажется, мои губы еще раз сложились в слово «Дэвид», как при молитве.