Принципы научного познания 3 страница

Сфера притяжения аттрактора именуется его бассейном. Телеологичность открытых, диссипативных[143] систем (то есть рассеивающих энергию, вещество и информацию) проявляется в корректировке их функционирования – отрицательные обратные связи подавляют отклонения от программы, возникающие под воздействием внешней среды (аттрактор подает корректирующие сигналы). Среди разновидностей аттрактора выделяют так называемый «странный аттрактор». При состояниях системы, характеризуемых странным аттрактором, становится невозможным определить положение элементов (их поведение) в каждый данный момент нахождения в бассейне аттрактора. «Фазовый портрет странного аттрактора – это не точка и не предельный цикл, как это имело место для устойчивых, равновесных систем, а некоторая область, по которой происходят случайные блуждания».[144] С помощью алгоритмов странного аттрактора наука способна на описание климатических изменений, погодных процессов, движения небесных тел, поведения элементарных частиц, явлений тепловой конвекции и т.д.;

– иерархичность – мир, в котором мы живем, иерархизирован по масштабам длин, времен, энергий. Базовые структуры Вселенной принимают не какие угодно значения, но, в соответствии с принципом лестницы Вайскопфа, с относительной кратностью (шагом) в 100 раз, начиная от кварков и заканчивая живыми организмами. В структурной иерархии Мира в синергетическом освещении структура-порядок (космос) низшего уровня для более высокого уровня выступает бесструктурным элементом хаоса, ее строительным материалом. Связываясь в структуру более высокого уровня, элементы «отдают» ей часть своих функций, степеней свободы, которые «снимаются» всей системой, становятся ее параметрами, несводимыми к своим первоначальным источникам. По отношению к нижележащему структурному уровню они являются параметрами порядка, определяя смысл поведения и цели-аттракторы системы.[145] Изменение параметров порядка, по принципу подчинения, впервые сформулированному Г. Хакеном, управляет поведением множества элементов низшего уровня, причем их взаимосогласованное (когерентное) поведение, действие принципа круговой причинности (взаимная обусловленность поведения элементов любых двух соседних уровней) и называется самоорганизацией системы.[146]

Далее, в соответствии же с принципом подчинения, в любой временной иерархии мы можем произвольно взять три ближайших последовательных уровня, которые будут взаимно соотноситься как микро-, макро- и мегауровни. По отношению к микроуровню и его сравнительно короткоживущим переменным, долгоживущие переменные среднего – макроуровня являются параметрами порядка. Мегауровень, переменные которого, опять же сравнительно, «вечные», сверхмедленные, выпоняют роль параметров порядка по отношению к макроуровню, но теперь, в триаде уровней развития, их принято называть управляющими параметрами. «Плавно меняя управляющие параметры, – развивает идею В.Г. Буданов, – можно менять систему нижележащих уровней, иногда эти изменения выглядят весьма бурно, кризисно, тогда говорят о критических (бифуркационных) значениях управляющих параметров»[147].

Онтологии трансформации системы, кризиса, хаоса альтернатив, отмирания старого и рождения нового присущи:

– нелинейность, представляющая собой нарушение принципа суперпозиции в сложной системе: результат воздействия на систему не равен сумме результатов этих воздействий. При переходе от одного гомеостатического состояния к другому возникает область сильной нелинейности. В нелинейной среде всегда существует определенный диапазон, спектр возможных вариантов развития. Их анализ служит основой стратегического прогнозирования и планирования, выработки наиболее эффективных решений и технологий, оптимизации управления. Характерной чертой нелинейности является так называемая пороговость насыщения – воздействие влияет на систему при достижении порогового значения; при превышении определенной величины система уже не будет реагировать на это превышение; реакция на несколько воздействий, повторимся, не будет суммой реакций на каждое воздействие в отдельности. Синергетика открывает такую необычную черту нелинейных диссипативных систем, как режимы с обострением – режимы гиперболического роста, когда параметрические величины многократно возрастают за конечный, достаточно небольшой в масштабах всего периода эволюции системы промежуток времени, позволяет понять, как инициировать такого рода процессы в открытых нелинейных средах, и какие существуют требования, позволяющие избегать вероятностей распада сложных структур вблизи моментов максимального развития.

В нелинейности процессов системы заложена пульсирующая цикличность обострения и последующего падения интенсивности их протекания, периодического чередования дифференциации и интеграции элементов, иерархизации и дезинтеграции структур;

– открытость взаимодействию с внешней средой. Представления о полностью закрытых, изолированных системах являются всего лишь идеализацией. В реальности все системы в большей или меньшей мере открыты, все они непрерывно обмениваются веществом, энергией и информацией с внешней средой. Чем в большей степени система испытывает влияние потоков вещества, энергии и информации извне, тем сильнее ее неравновесность. Возможность самоорганизации обусловлена открытостью структур макроуровня к микроуровню при фиксированных управляющих параметрах. В свою очередь, смена типа неравновесной структуры, эволюция типа аттрактора зависит от открытости макроуровня изменяющимся управляющим параметрам мегауровня. При переходе от одного состояния гомеостаза к другому повышение нелинейности увеличивает открытость системы в точках нелинейности.

Функционирование социокультурных систем – от локальных образований до мировых цивилизаций – представляет собой постоянный антиэнтропийный процесс. С одной стороны, он сопряжен с воспроизводством устойчивого неравновесия, с другой, – происходит за счет возрастания энтропии во внешней среде. Решая задачи адаптации вовне, взаимосвязанные с разрешением внутренних противоречий, социальная система усиливает свою антиэнтропийную активность. При этом возрастает степень разрушения внешней (природной) среды и (или) других социальных систем. Возникает циклическое чередование возрастающих энтропийных и антиэнтропийных процессов, которое рано или поздно приводит к наступлению «бифуркационной фазы». Система из этого состояния либо деградирует, либо вырабатывает принципиально новые средства и способы антиэнтропийной активности;

– неустойчивость, то есть чувствительность к воздействию любых, сколь угодно малых отклонений от программы-цели системы, создающей точку (точки) бифуркации – выбора дальнейших путей, вариантов развития. Система, в которой неустойчивые точки почти повсеместны, находится в состоянии хаоса, турбулентности, бурлящего потока, непредсказуемости будущего. Категория хаоса пока, несмотря на формирование в составе синергетики в качестве самостоятельной дисциплины хаосологии, остается расплывчатой, логически нестрогой, в хаос вкладываются весьма различные смыслы из-за высокой степени образности понятия и его нагруженности негативной семантикой (здесь имеется в виду обыденное противопоставление хаоса порядку). М.А. Чешков выделил три базовых модели хаоса в синергетических исследованиях: 1) хаос как турбулентность, совокупность разнонаправленных турбулентных движений, сохраняющих тем не менее когерентность; 2) хаос – деструктивная ветвь эволюции, сменяющая ветвь самоорганизации в колебательном, циклическом или динамическом режимах; 3) по версии И. Пригожина, хаос – совокупность вероятностей различных путей эволюции, не сводимых ни к волнам, ни к траекториям, ни к ансамблям траекторий[148]. Сопоставлять эти конструкции между собой во многом бессмысленно из-за различия их корневых метафор. Представлению же о хаосе как отсутствии устойчивости отношений между множеством элементов, повторяющихся в пространстве или/и во времени, противоречит идея хаоса как особой, сложной и непредсказуемой формы порядка в развивающейся системе. Есть и другие общепризнанные черты хаоса: 1) он возникает по мере достижения системой порога устойчивости и вхождения в фазу сильных флуктуаций; 2) в состоянии сильной неравновесности системы появляются точки бифуркации, задающие вероятные траектории движения, выбор из которых решает случайность; 3) колебаниями и бифуркациями система вводится в состояние одновременной работы различных режимов или ритмов; 4) последовательный переход от одних точек бифуркации к другим (каскад бифуркаций) выводит систему из хаоса к детерминированному поведению, упорядочивает ее и делает развитие необратимым.

Теория хаоса открывает науке те сферы реальности, которые ранее не осознавались в качестве объекта познания, позволяет по-новому представить традиционные подходы к развитию разных систем, в которых хаос не учитывался, не рассматривался или же в лучшем случае – понимался как побочный и несущественный продукт перехода от порядка одного типа к порядку другого типа. Так, по мнению М.А.Чешкова, «объекты применения теории хаоса – человечество в его внеисторическом и историческом бытии – общечеловеческий и социальный универсумы, имеющие собственное пространство – планетарно-человеческое и миросоциальное. Различаются и их темпоральные характеристики, задаваемые комбинациями диахронного, синхронного, колебательного типов временной детерминации. Поэтому эти универсумы выглядят и особыми пространственно-временными конфигурациями»[149]. Легко заметить, что постсоветская Россия на протяжении длительного времени демонстрирует все отличительные черты хаоса, нуждаясь в конструктивных следствиях синергетики при осмыслении перспектив будущего и практических мер по реформированию общества;

– эмерждентность как основной принцип становления, возникновения и гибели иерархических уровней системы. «Этот принцип, – по мнению В.Г Буданова, – описывает возникновение нового качества системы по горизонтали, т.е. на одном уровне, когда медленное изменение управляющих параметров мегауровня приводит к бифуркации, неустойчивости системы на макроуровне и перестройке ее структуры»[150]. В точке бифуркации параметры порядка макроуровня теряют свое управленческое воздействие на элементы микроуровня, «возвращают» им утраченные степени свободы и самостоятельность поведения, увеличивая тем самым общее состояние хаоса. Непосредственное взаимодействие мега- и микроуровней порождают новые параметры порядка макроуровня, создают макроуровень иного качества. Именно на макроуровне происходит эволюционный отбор конкурирующих альтернативных вариантов, в котором особую роль играют флуктуации – случайные отклонения параметров системы от типичных значений, создающие новый порядок.[151]

По мнению отечественных исследователей (А.Б. Венгеров, В.П. Петренко, О.В. Митина и др.), политика является наиболее «благодарным» объектом применения синергетики, так как именно в политических процессах внешне незначительные события (утечка информации, политический скандал, гибель политического лидера и т.п.), выступая «спусковым крючком», приводят к весомым государственным и международным последствиям: изменениям общественного строя или политического курса, исчезновению одних и появлению других государств. Вся политика пронизана переплетением и столкновением необходимого и случайного, устойчивого и предсказуемого; в ней постоянно возникают нестабильные, неустойчивые, нелинейные процессы, в которых принципиально невозможно ни спрогнозировать, ни предугадать влияние на общий ход событий случайностей. Субъективные особенности политиков, принимающих решения, обусловливают выбор и дальнейшую реализацию одного из множества существующих вариантов будущего. В контексте неравновесности и нестабильности, постоянного присутствия флуктуаций, ветвления путей эволюции (бифуркаций), фазовых и самопроизвольных переходов, «…синергетическая машинерия (возникновение и поддерживание локализованных процессов интеграции, архитектурное объединение структур по некоторым законам построения эволюционного целого, а также хаотический распад этих структур на этапе нарастания их сложности) выглядит естественным» [152].

Стратегическое значение синергетики проявляется в познавательном и практическом освоении сложнейших саморазвивающихся систем, таких как биотехнологические объекты, прежде всего в сфере генетической инженерии, в проектировании комплексов, включающих в себя человека, технико-технологическую систему, экологическую и культурную среду. «К саморазвивающимся системам, – отмечает В.С. Степин, – относятся современные сложные компьютерные сети, предполагающие диалог человек – компьютер, «глобальная паутина» – INTERNET. Наконец, все социальные объекты, рассмотренные с учетом их исторического развития, принадлежат к типу сложных саморазвивающихся систем»[153]. Для них по-новому решается проблема взаимосвязи естественного и искусственного в процессе развития. Поскольку в точках бифуркации система особенно чувствительна к флуктуациям, то даже самое незначительное воздействие на нее окажется решающим в выборе дальнейшего пути развития. Но выбор всегда происходит в рамках наличного, исторически определенного состояния системы. В сложных системах возможны только немногие определенные структуры, которые согласованы с поведением элементов. «Иными словами, – отмечает Д.С. Кузьмин, – даже если некоторые конфигурации генерированы искусственно, извне, только некоторые из них действительно жизнеспособны»[154]. Поэтому насильственно изменить природу объекта невозможно, хотя маловероятный сценарий развития, благодаря насильственному воздействию, способен вызвать катастрофические последствия (например, институциональное творчество, противоречащее национальной ментальности, столь характерное для модернизаций в форме «вестернизаций»). По этому поводу точно замечено отечественными теоретиками синергетики: «История как бы насмехается над действиями тех реформаторов, которые пытаются сконструировать в социальной среде нечто, не отвечающее ее природе, навязать среде путь эволюции без учета ее собственных внутренних эволюционных тенденций. В таких случаях общество попадает в “капкан истории”, приходит к трудно поправимому кризисному состоянию».[155]

Синергетика раскрывает конструктивные правила нелинейного синтеза, коэволюционного синтеза структур, принадлежащиx различным темпомирам, показывает – как производить сборку сложного эволюционного целого из частей с включением памяти системы. Невозможность жесткого программирования развития сложных социальных систем, наличие веера альтернативных путей развития обусловливают пересмотр прежних представлений о границах и возможностях управления в обществе. Понимание общих принципов организации эволюционного целого имеет огромное значение для выработки правильных подходов к построению сложных социальных, геополитических целостностей, к объединению стран, находящихся на разных уровнях развития, в мировое сообщество. В свете синергетики становится очевидным, что сложноорганизованным системам нельзя навязывать пути их развития. Скорее, необходимо понять, как способствовать их собственным тенденциям развития, как выводить общественные системы на эти пути. Проблема управляемого развития принимает, таким образом, форму проблемы самоуправляемого развития.[156]

Синергетика находит все более широкое применение своим моделям (бифуркационным, аттрактивным, диссипативным, фрактальным, селективным и др.) в сфере социально-экономических исследований благодаря резко возросшим возможностям математического моделирования на мощных компьютерах с виртуальной наглядностью.

В результате разработки идей синергетики и соответствующих методов междисциплинарных исследований открываются перспективы понимания интегральных сценариев развертывания событий во Вселенной на микро-, макро- и мегауровнях, на этой основе – переосмысление роли человека в глобальных процессах, в структурах познавательной и практической деятельности. В целом методологическая рефлексия постнеклассической науки благодаря синергетике существенно изменила и обогатила традиционные идеалы и нормы исследования за счет принципов хаотичности, необратимости, неустойчивости и непредсказуемости, многовариантности эволюции, включения в научную методологию ценностно-гуманитарных ориентиров.

ГЛАВА 4.

МЕТОДОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ

Герменевтика

Сегодня проблематика герменевтики охватывает самые разные сферы социально-гуманитарного знания: от фундаментальных теорий (социология, психология, политология, правоведение, филология и др.) до прикладных дисциплин (теория перевода, массовых коммуникаций и т.д.). Причины универсальности герменевтики просты. Во-первых, уже с появлением письменности появляется проблема, отличная от задач перевода устной речи, проблема поиска метода «истинного», «подлинного» истолкования и понимания текста. Во-вторых, текстовый аспект присутствует во всех явлениях культуры – следователь «читает» вещественные следы преступления, археолог «читает» найденные артефакты, в естествознании природные явления превращаются в текст (не случайно на заре Нового времени в трудах Ф. Бэкона и Г. Галилея появляется выражение «чтение Книги природы»). Как точно отмечает И.П. Малинова, «свойства текста обретает вообще все, что становится предметом осознанного, переводимого в понятийный план восприятия. Сознание обладает текстообразующими свойствами не только в смысле способности продуцировать знаковые тексты, но и прежде всего в смысле исходной знаковой природы любых поддающихся интерпретации восприятий. Предметом сознания является уже “закодированная” (в релевантных понятийной расшифровке формах) реальность», [157] ведущая как текст независимое существование от создавших ее авторов.

Герменевтика (греч. – разъясняю, истолковываю) – первоначально искусство и теория истолкования текстов, смысл которых неясен вследствие древности или неполной сохранности. Название происходит от имени древнегреческого бога Гермеса – покровителя торговцев, путешественников и воров, а также выполнявшего обязанность толкователя божественных посланий, посредника между людьми и богами-олимпийцами, от него зависела передача иноязычного высказывания доступным для понимания образом. Исторические разновидности герменевтики: перевод (опыт иного и перенос смысла в свой язык), реконструкция (воспроизведение истинного смысла или ситуации возникновения смысла) и диалог (формирование нового смысла в соотношении с уже существующим).

Само понятие появляется в поздней античности, когда развивается представление о неизреченности божественной мудрости, которую не могут понять обычные люди без объяснения толкователя. В древнегреческой философии и филологии герменевтика – искусство толкования иносказаний, многозначных знамений и мифов. К числу интерпретируемых текстов также относились и юридические тексты, тексты законов.

В Средние века герменевтика выступает как экзегетика, комментирование Библии, т. к. необходимо было найти приемлемое объяснение внутренним противоречиям, очевидным нелепостям[158] и ошибкам Священного Писания. И если в герменевтике самым трудным было понять структуру архаического, древнего, сознания, то экзегетика бралась толковать непостижимую реальность христианской веры. Филон Александрийский (последняя четверть I в. до н.э. – сер. I в. н. э.) и Ориген (185–253) доказывали ошибочность понимания Библии «по голой букве», а не «по духу», ибо буквальный смысл есть лишь «тело Писания», а следует от тела восходить к духу: «Иное в Писании должно понимать так, как сказано, а иное – в смысле переносном» (Иоанн Златоуст – 350–407).

С началом формирования в эпоху Возрождения классической филологии, герменевтика начинает выступать как искусство перевода и реконструкции памятников прошлой античной культуры на язык живой, современной культуры. Именно тогда складывается различие между hermeneutika sacra и hermeneutika profana; предметом первой являются сакральные тексты, предметом второй – тексты «профанные», т. е. произведения, не имеющие прямого отношения к Библии.

Особое значение герменевтика, не впадая в зависимость от церковников, толкующих латынь, приобрела у протестантских теологов в их полемике с католическими богословами как искусство «истинной» интерпретации священных текстов. Если католическая теология опирается на традицию интерпретации Священного Писания, а именно, на произведения Отцов церкви – Священное Предание, то в протестантской теологии за Священным Преданием отрицается сакральный статус. Первым документом такой герменевтики считается трактат Й. Даннхаузера (1654) под названием «Толкование Священного Писания» («Hermeneutika Sacra»), который изучался в схоластических богословских школах как система «правильного» толкования текста Библии, согласно которому необходимо усматривать тройственный смысл Библии: чувственно-буквальный (1), отвлеченно-нравоучительный (2) и идеально-мистический (3).

С Просвещением традиция «теологической герменевтики» отходит на задний план, тогда как «филологическая» набирает силу.

В начале XIX века Фридрих Шлейермахер (1768–1834) превратил герменевтику в универсальную теорию понимания. Разработанные Шлейермахером «правила понимания» не специфицируются в зависимости от типа текста (прежде считалось, что к различным произведениям – «священным», «классическим» и «профанным» – надлежит применять различные правила интерпретации) и цель герменевтики состоит в прояснении условий возможности понимания письменных текстов. С одной стороны, текст является частью общей лексической системы языка и требует «объективного» (или «грамматического») истолкования, а с другой – продуктом творчества некоторого индивида, где необходимо «техническое» (или «психологическое») истолкование, т. е. комбинации выражений, не заданные определенной системой: «понять автора лучше, чем он сам себя понимал». К Ф. Шлейермахеру восходит также важное различение между «компаративными» и «дивинаторными» процедурами интерпретации: если в первом случае высказывания, составляющие определенный письменный документ, истолковываются в сравнении с языковым и историческим контекстом (т. е. с иными текстами соответствующей эпохи), то во втором случае дело заключается в интуитивном схватывании смысла всего произведения. Шлейермахер обратил внимание на круговой, циклический характер процесса понимания, который получил название «герменевтического круга»[159]. Суть заключается в том, что необходимо отдельные фрагменты текста соотносить с целым произведением, истолковывать их в контексте, а все произведение толковать в синхронности с наличными в нем фрагментами, частями (слово – часть относительно предложения, предложение – часть относительно текста, текст – часть относительно творческого наследия данного автора). С одной стороны, представляется очевидным, что часть понятна из целого, а целое – из частей. С другой же стороны, в процессе понимания мы словно движемся в неком «круге», ведь понимание целого возникает не из частей, поскольку они только из уже понятого целого могут интерпретироваться как его части. Другими словами, чтобы отнести некие фрагменты текста или определенные исторические события к какому-нибудь целому, мы должны уже заранее иметь идею именно этого целого, а не другого. Понимание для Шлейермахера является принципиально незавершенной деятельностью, всегда подчиняющейся правилу циркулярности, т. е. движению по расширяющимся кругам.

Такая установка наиболее четко артикулирована в докладе В. Дильтея (1833–1911) «Возникновение герменевтики». Но одно дело «вжиться» в ныне живущую культуру, и совсем другое дело – проникнуть в культуру древних египтян или инков, и даже древних римлян. Отсюда необходимость в особом способе приобщения к «мертвой» культуре. Дильтей обращает внимание на другую сторону «герменевтического круга», нежели Шлейермахер: понимание текста как «проявления жизни» творческого индивида возможно при условии понимания духовного мира соответствующей эпохи, что, в свою очередь, предполагает понимание оставленных этой эпохой «жизнепроявлений». Здесь Дильтей расширяет область действия герменевтики, рассматривая ее не только как методику понимания объективированных структур духовной жизни (тексты), но и как общий метод понимания всех проявлений человеческой духовности (философия, религия, искусство). До Дильтея герменевтика рассматривалась как вспомогательная дисциплина, как набор техник оперирования с текстом, а после – как философская, цель которой – задать возможность гуманитарного исследования [160]. С этого времени можно считать, что вопросы социального познания становятся предметом герменевтики.

Но необходимость общезначимого познания требует выхода за пределы психологической трактовки индивидуальности, и по этому пути пошла феноменология. В противовес классической гносеологии с характерной для нее субъект-объектной дихотомией, Эдмунд Гуссерль (1859–1938) показал, что сознание предмета и предмет сознания неотделимы друг от друга. Первичной реальностью в феноменологии выступает «жизненный мир», с самого начала предпосланный субъект-объектному членению, т. е. анализируя «чистое сознание», Гуссерль выделил в нем несознаваемый фон, тот «нетематический горизонт», который дает некоторое «предварительное знание» о предмете. Горизонты отдельных предметов сливаются в единый тотальный горизонт, который Гуссерль впоследствии и назвал «жизненным миром». Последний делает возможным взаимопонимание индивидов; при любом исследовании далекой от нас культуры необходимо прежде всего реконструировать «горизонт», «жизненный мир» этой культуры, в соотнесении с которым мы только и можем понять смысл отдельных ее памятников – тем самым открывается возможность интерпретации, а значит – возможность герменевтики[161].

У Мартина Хайдеггера (1889–1976) герменевтика превращается из исследования процесса смыслопорождения в исследование условий возможности постановки вопроса о смысле бытия. Но поскольку такой вопрос может быть поставлен только исходя из особого места в бытии, каким является человеческое бытие, то герменевтика выявляет его фундаментальные параметры – те условия, благодаря которым человеческое существование может быть тем, что оно есть. Хайдеггер подчеркивает фундаментальный статус «герменевтического круга»: имеющий историю человек внутренне историчен, что позволяет ему иметь историю. Но не в гегелевском (или в шлейермахеровском) смысле, когда часть (конкретный человек) может быть понят на основе целого (всеобщей истории), целое же (всеобщая история) понимается на основе части (конкретного человека), а когда человек фундаментально так устроен, слеплен, что в результате у него есть история.

Акту сознания, в котором субъект противополагает себя объекту, предшествует изначальная вовлеченность мыслящего в то, что им мыслится, он всегда «пред-находит» себя в определенном «месте» или «ситуации». Способ, каким осуществляется это нахождение, есть понимание (себя, прежде всего). Для Хайдеггера понимание перестает быть гносеологической категорией и становится онтологической, т. е. понимание не как способ познания, а как способ подлинного существования. Человеческое бытие изначально «герменевтично», находится в ситуации понимания, и задача герменевтики состоит в ее истолковании. Именно благодаря этому обстоятельству человек в состоянии схватывать мир на допредикативном уровне, ибо бытие всегда предпослано мышлению о нем, что Хайдеггер называет «герменевтикой фактичности». Чем лучше, внятнее человек понимает, интерпретирует «зов», язык бытия, тем быстрее, отчетливее он обретает свою личную, индивидуальную судьбу и историю. Это отношение к исторически определенному миру как пространству возможностей развертывается в понимании. Понимание как отношение к возможностям, в свою очередь, исторично, ибо всегда связано с ситуацией, в которой человек себя застает. Выход за пределы собственной ситуации, ее «трансцендирование» делает возможным понимание другой исторической ситуации. В ходе установления отношения к другой ситуации обретается понимание собственной, т. е. самопонимание.

М. Хайдеггер истолковывал реальность «жизненного мира» как языковую. Язык как исторический горизонт понимания определяет судьбу бытия; не мы говорим языком, а, скорее, язык «говорит нами», ибо язык – «дом бытия». В результате герменевтика из искусства истолкования текстов, каким она была у Шлейермахера и Дильтея, становится свершением, осуществлением бытия, ибо Бытие говорит через поэтов, слово которых всегда многозначно и истолковать его – задача философской герменевтики.

Поворот от трансцендентальной феноменологии к герменевтической имел решающее значение для герменевтики как философской доктрины. Основным вопросом для герменевтики становится вопрос не об условиях, при которых познающий субъект может нечто понять, а о том, как устроено то сущее, бытие которого состоит в понимании. Из этого вытекает ряд принципиальных следствий. Во-первых, превращение герменевтики из методологии понимания в его онтологию, во-вторых, отказ от феноменологического подхода к сознанию как самодостаточному и беспредпосылочному, способному к непосредственному усмотрению механизма своего функционирования, противопоставление самопрозрачному сознанию феноменологии непрозрачного бытия понимания, в дальнейшем – бытия языка, в-третьих, ограничение принципа рефлексии принципом интерпретации.

По Х. Г. Гадамеру (1900–2002), высшая цель философской герменевтики – с серьезностью отнестись к заключенному в тексте содержанию, дать ему сообщить то, что он имеет сообщить. В ходе истолкования речь идет о понимании того смыслового содержания, которое несет в себе текст и которое не зависит ни от субъективных потребностей читателя, ни от интенций самого автора. Такое смысловое содержание Гадамер именует «предметностью», или «вещностью», текста. И далее – понять некий чужой опыт можно, лишь сопоставив его со своим собственным, т. е. именно в качестве иного опыта (Г.В. Ф. Гегель). Более корректным описанием процедуры понимания будет поэтому не перемещение интерпретатора из собственного горизонта в горизонт текста, а слияние их горизонтов. Дело в продуктивности герменевтического усилия, которое возможно только в случае «отнесения», «применения» содержания текста к содержанию интеллектуального и культурного опыта того, кто этот текст интерпретирует. Причем слияние горизонтов никогда не бывает полным. Дистанция, отделяющая истолкователя от истолковываемого текста, всегда остается. «Предрассудки» историка не препятствуют пониманию, а способствуют ему, во-первых, позволяя максимально заострить «инаковость» текста по отношению к интерпретатору (момент «чуждости» в истолковании), во-вторых, способствуя трансляции опыта от поколения к поколению и тем самым обеспечивая континуум традиции (момент «интимности» в истолковании).