Вместо заключения

(комментарии к вышеизложенному)

Труд психотерапевта и пациента может быть понят в метафорах исторической реконструкции прошлого, археологических раскопок и детективного расследования одновременно. Эту мысль, близкую одному из авторов исключительно в силу особой личной привязанности к исследованию подобного рода, как оказалось, на свой лад и применительно к другим вещам развивают Х.Л.Борхес, М.Фуко и М.Булгаков. Итак, в нашей «библиотеке» также имеются «подлинные рукописи» — записи

психотерапевтических сеансов, рисунки, дневниковые записи и стихи пациентки М., историю которой мы начали воссоздавать в предыдущей статье. Ее продолжение вызвано потребностью понять, как, какими способами, средствами конструируется внутренний мир М. и как эти средства (по Л.С.Выготскому) развиваются (изменяются) в ходе терапии, иными словами — какова их история[14]. Мы полагаем, что динамика языков самовыражения М. — телесного и вербального, так же как динамика их паттернов, довольно точно отражает основные этапы психотерапевтического процесса и «встро­енные» в него трансформации образа значимого другого и образа Я. Анализ языка позволяет приблизиться к пониманию того общего принципа (своего рода modus operandi), которым руко­водствуется человек, устанавливая сходства и различия между «вещами», соразмеряя и сорасчленяя события своей реальной жизни, устанавливая определенный порядок в выстроенной картине мира, структурируя его как «делатель». Факты насилия, как события реальной жизни М., оставили свои следы и метки не только в виде телесной раны и разрывов, но породили также глубокие сдвиги и сотрясения в связях и отношениях между различными уровнями самосознания. Телесный его пласт оказался изолирован от вербальных значений и смыслов и стал носителем невысказанного, «заказанного» (Р.Барт), того, что табуировано и непредставимо на языке высоко-цензурируемых вербальных значений [4], а следовательно, и неосознаваемо или осознаваемо как чуждое и непринадлежащее Я[15]. Тошнота и рвота вначале воспринимаются М. как навязываемые ей, мучительные и изолированные от ее целостного мировосприятия чисто телесные симптомы;

лишь в ходе терапии они начинают осознаваться (и признаваться) как ее собственные способы взаимоотношений с миром, ее невыразимый в словах протест против совершаемого над ней насилия, а, в конечном итоге, как отвержение ею жизни и любви вообще. История терапии М. в этой перспективе может быть понята как история развития речи (индивидуальное «окультуривание» в смысле Л.С.Выготского) — от немоты и безмолвия телесных средств самовыражения к появлению голоса, слов и членораздельной речи, ее персональной переадресации. Благодаря этому становится возможным расширение спектра чувств и телесных ощущений, способных адекватно отразиться в словах и стать осознанными Я; обнаруживается единое смысловое пространство, связывающее принципом родства и общего имени переживания, ранее существовавшие хаотично и раздробленно, и, наконец, таким образом совершается превращение первично «натурального» телесного опыта (тошноты и рвоты) в знак,, понятие или метафору.

Каждой исторической эпохе внутри пространственно-временных границ психотерапевтического процесса соответствует свой тип (паттерн) связи реальных событий и их репрезентаций в сознании на языке невербальных или вербальных значений, иными словами — свой тип структуры говорения и релевантная ему структура реперезентаций самосознания.

Литература

1. Барт Р. Избранные работы: семиотика, поэтика. — М.: Прогресс, 1994.

2. Соколова Е.Т. Мотивация и восприятие в норме и патологии. — М.: Изд-во МГУ, 1976.

3. Соколова Е.Т. Самосознание и самооценка при аномалиях личности. — М.: Изд-во МГУ, 1989.

4. Соколова Е.Т. Особенности самосознания при невротическом развитии личности. Автореферат докторской диссерр. — М., 1991.

5. Соколова Е.Т. Интегративный подход к исследованию (психотерапии невротической и пограничной личности. // Сб. ЕГтадьт-92, ТОО Моск. Гештальт Институт, стр. 10-13.

6. Соколова Е.Т. «Где живет тошнота?» // Московский йхотерапевтический журнал, N 1, 1994, стр. 86-101.

7. Соколова Е.Т. К проблеме психотерапии пограничных ностных расстройств. // Вопросы психологии, N 2, 1995, 92-105.

8. Соколова Е.Т. Базовые принципы и методы психотерапиипограничных личностных расстройств; К психологии терапевтических отношений// Е.Т.Соколова, В.В.Николаева, особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях. — М., 1995.

9. Фуко М. Слова и вещи. — М.: Прогресс, 1977.

10. Bottom P. A Gestalt Way of Using Language. // Geji Awareness. Ed. Downing G. — Harper& Row, 1976.

11. Perls F.S., Levitsky A. The Rules and Games of Gestalt terapy //Life techniques in Gestalt Therapy. Ed. Fagan J., epherd I.L. — Harper& Row, 1970.

12, Perls F.S., Hefferline R.P., Goodman P. Gestalt Thera-jy_iV". —- Souvenir Press.

_й 13. Perls F.S, Four Lectures. // Gestalt Therapy Now. Ed. gari J., Shepherd I.L., Harper& Row^ 1970. <

14. Witkin HA Personality Through Perception. — N.Y.. 1954.

[1] Елена Теодоровна Соколова — доктор психологических наук, профессор Московского университета, психотерапевт. Святослав Александрович Коньков — студент 5 курса отделения клинической психологии факультета психологии МГУ, участник двухгодичной обучающей программы Гештальт Института по гештальт-терапии.

[2] " Термины «соединительный и разделительный синтаксис» используются авторами в особом психологическом смысле, не совпадающем с грамматическим определением этих понятий. (Прим. ред.)

[3] «Текст... понимается как пространство, где идет процесс образования значений, то есть процесс означивания. Текст подлежит не как законченный, замкнутый продукт, а как идущее на наших глазах произ­водство» [1].

[4] Материал анализа стал предметом совместного обсуждения по окончании терапевтической работы. В результате авторы получили возможность независимо друг от друга и исходя из разных позиций по отноше­нию к случаю предложить язык описания терапевтического опыта, практики, который и предлагается читателям.

[5] Слово «завеса» кажется далеко не случайным, поскольку знаменует в терапевтическом процессе момент столкновения пациентки с вытесненным травматическим опытом и в данном случае является в том числе и метафорой сопротивления 15].

[6] Слово «объект», употребляемое здесь и далее, не является аналогом концепта теории объектных отношений. Это технический термин, связанный с аппаратом анализа.

[7] Здесь и далее приводится дословный текст пациентки с сохранением стилистических особенностей.

[8] М. имеет в виду неожиданное появление симптомов тошноты и по­зывов к рвоте во время сессии.

[9] Для того, чтобы отличить объекты речевого поля М. от других местоимений, мы приводим их в несклоняемой форме и с заглавной буквы.

[10] Или ту часть Я, которая была «отключена», омертвлена, убита, что можно рассматривать как персонификацию панического страха агрессии со стороны Другого [7].

[11] Чувства голода и жажды постоянно сопутствуют М. в состоянии беспомощности, страха потери любви и интерпретируются терапевтом как переживание на языке тела зависимости и потребности в «эмоциональной подпитке» [7].

[12] стихотворение было полностью опубликовано в [6] и мы не приводим его здесь из соображений экономии места.

[13] Собственное телесное Я становится точкой отсчета при ориентации себя в интер- и интрапсихическом пространстве, за счет чего достигается относительно большая независимость (автономность) от поля (используя терминологию Г.Виткина [2, 13]).

[14] «Именно историк обязан был заставить заговорить все заброшенные слова:.. Старое слово «история» изменяет свой смысл, и, быть может, приобретает одно из своих архаических значений (греческое слово «история» означает — расспрашивание, исследование, сведения, полученные от других. — Прим. перев.)» [8].

[15] «История безумия была бы историей Иного, того, что для любой культуры является и внутренним, и вместе с тем чуждым; следовательно, того, что надо исключить (чтобы предотвратить опасность изнутри), но изолируя (чтобы ослабить его инаковость)» [8].