Я есмь Господь

Маленькие дети скрывают свои фантазии. Они хотят отличаться от других, стремятся до-казать свое превосходство или привлечь к себе столь желанное внимание.

Ребенок робкий, слабосильный или просто заурядный тешится мечтами о том, как он по мановению руки станет Самсоном, Сталлоне или — за вычетом явного акцента — Шварценеггером. Ребенок, редко покидающий дом, лишенный воз­можности путешествовать, мечтает стать летчи­ком или астронавтом.

Психиатр, при желании, всегда может найти подоплеку таких фантазий: ребенок слишком любит свою мать или наоборот; ребенок слиш­ком обожает отца или наоборот. Но как быть с ребенком, уверовавшим в то, что он есть Бог? Как быть с Джорджем Соросом, выросшим в обеспечен­ной семье в Будапеште 30-х годов, иначе говоря, с нормальным ребенком, который любит спорт, имеет много друзей и ведет себя, как и все дети его возраста?

Насколько легче было бы объяснить гранди­озные мечты взрослого Джорджа Сороса, если он уже в детстве проявлял необычайно сильные мессианские настроения?

В зрелом возрасте он ничем их не выдавал, не делал излишне резких жестов и всячески демонстрировал отход от столь необузданных воззре­ний. Но только вообразите, насколько это тяжко для человека, верящею в свою божественную природу!

«По правде говоря, — напишет он в одной из своих книг, — я с детства несу в себе могучие мессианские фантазии, которые я вынужден скры­вать, иначе они могли бы доставить мне немало хлопот».

Одним из способов сокрытия было как можно меньше говорить о них. В редких случаях, когда он все же заговаривал о них, английская газета «Индепендент» от 3 июня 1993 года передавала следующее: «Это своего рода болезнь, считать себя неким божеством, создателем всех вещей, но я не страдаю от этого с тех пор, как начал лечиться».

А в самом пространном изложении своих детских фантазий, помещенном в изданной в 1987 году книге «Алхимия финансов», Сорос признался, как мучился в юности и не мог ни с кем поделиться своей тайной.

«Я не удивлю читателя, если скажу, что я всегда был слишком высокого мнения о себе. Скажу проще, я всегда воображал себя неким Богом или экономическим реформатором вроде Кейнса или, еще лучше, ученым вроде Эйнштей­на. Но я не настолько витал в облаках, чтобы не понимать излишней смелости подобных притя­заний и не скрывать их как тайный грех. Когда я вырос, это во многом предопределило мои беды. Потом в моей жизни реальность сблизи­лась с вымыслом настолько, что я смог при­знаться в этой тайне хотя бы самому себе. Нечего и говорить, что после этого я стал чувствовать себя намного счастливее».

Поразительная мысль! Реальность сблизилась с его фантазиями о себе как о Боге! Неужели Джордж Сорос полагает, что жизнь преуспевающего финансиста и филантропа претворяет в явь его детские мечты о собственной божествен­ности?! Очевидно, именно это он и имеет в виду.

Помимо этого отрывка, Сорос лишь вскользь упоминал вслух, почему он считал себя Богом и что он хотел сказать подобным признанием. По­жалуй, если бы «прижать» его, то Сорос стал бы убеждать всех, что он просто шутил, что он вовсе не считал себя Богом. Иногда он даже подсмеивался над своими детскими фантазиями. Один журналист предложил Соросу замахнуть­ся на престол папы римского.

— Зачем? — спросил он. — Я уже его пат­рон.

Вот и разберись, где тут шутка, когда чело­век, даже в старости, убежден, будто одарен свыше уникальными способностями?

Джордж Сорос в роли Божества.

Звучит неубедительно, но помогает понять за­вышенную самооценку, сохранившуюся у него с раннего детства.

Поскольку Джордж хранил свои детские мечты в тайне, никто из знавших его в детстве не припоминает, чтобы он настаивал на божествен­ном происхождении. Они вспоминают, что он любил верховодить другими детьми. Многие его сотрудники полагают, что своими откровениями о том, как он мнил себя Богом, Сорос как бы подчеркивает нынешнее превосходство над дру­гими. Словно ища оправданий гиперболам Соро­са, они отрицают его заявления, говоря, будто он имел в виду нечто совсем другое.

Один из этих людей утверждает, будто Джордж Сорос не считал себя Богом, но только полагал, что может разговаривать с Богом! Другой счита­ет, что Сорос просто выразил владеющее им чувство всемогущества: говоря о своей божественности, он просто с напускной иронией срав­нивает себя с другими, как некоторые сравнива­ют себя с Наполеоном.

Знающие Джорджа Сороса, говоря так, же­лают опустить его на грешную землю. Им не нужен друг или коллега, воистину уверовавший в свою божественность. Эти люди отринули бы как помешанного любого другого человека, выска­зывающего подобную крамолу. Но не Джорджа Сороса. Ведь он внушает им еще и страх.

Что натолкнуло юного Джорджа на такие мысли?

Возможно, не обошлось без влияния родите­лей. Они не чаяли в нем души. Но и папа Тиводар, и мама Элизабет точно так же не чаяли души и во втором сыне, а он уж никогда не мнил себя Богом.

Джордж родился в Будапеште в 1930 году. Во всех биографиях, будь то пресс-релизы, выпущенные финансируемыми Соросом учреждения­ми, или его собственные книги, день и месяц его рождения не упоминаются. Только год. Причи­ны этого не ясны.

При рождении он получил венгерское имя Дьердь Шорош. Потом он переиначил его на английский лад — Джордж Сорос. Хотя по-венгерски его фамилия произносится как Шорош, он приучил своих английских и американских знакомых гово­рить Сорос. Его единственный родной брат Пол родился двумя годами ранее.

При всех своих пороках, Тиводар Шорош послужил для своего младшего сына ярким примером. Он был прокурором и к рождению Джорд­жа уже прошел внушительную жизненную школу, чей опыт остался неизгладим. Во время первой мировой войны Тиводар попал в плен и провел три бурных года в России — с первых дней революции в 1917 году до окончания граждан­ской войны в 1920. Все эти годы он кочевал по Сибири и надеялся выжить. Он делал все, чтобы выжить, как бы противно ни выглядело это «все».

Вспоминая о тех страшных годах, Тиводар говорил мальчику, что во время революции возможно все. Хотя сами эти слова вряд ли могли послужить рецептом выживания, но для сына они означали очень многое. Постепенно Джордж осознавал, что его отец — человек очень умный, даже хитрый, который перехитрит кого угодно. Мальчик относился к нему с величайшим почте­нием.

Ференц Нагель младше Сороса на год и по-прежнему живет в Будапеште. Он инженер-химик, работает на всемирно известном электролампо­вом заводе «Тунгсрам». Впервые он встретился с Джорджем в 1936 году на острове Лупа, из­любленном месте отдыха горожан на Дунае, в часе езды к северу от Будапешта, где Соросы и Нагели приобрели дома. Если дела шли плохо, вспоминает Нагель, Тиводар всегда находил выход. «Он ни разу не проигрывал всерьез. По словам Нагеля, свою решимость сын унаследовал от Тиводара. И прагматизм тоже. Позднее Джордж вспоминал: «На чьей стороне он был во время гражданской войны? Разумеется, на обеих. Ему пришлось поступить так, чтобы выжить». Для Джорджа важно было то, что у Тиводара были все необходимые для этого качества.

Искусство выживания стало первостепенной ценностью в жизни Джорджа Сороса. Некоторые из присущих Тиводару качеств были бесцен­ны на войне, но в мирное время зачастую меша­ли. К началу 30-х годов Тиводар уже не казался героем обитателям Лупы. Симпатичный черноглазый брюнет, он был атлетически сложен и любил заниматься спортом. Тиводар славился щедростью, непостоянством и отвращением к труду. «Мой отец не работал. Он просто делал деньги». Так казалось юному Джорджу.

Ференц Нагель живописует, как однажды летом Тиводар собирался на работу. Каждый день в семь утра он садился на пароход и отправлялся в свое будапештское бюро. «Когда Тиводар слы­шал гудок парохода, — вспоминал Нагель, — он поспешно надевал брюки и начинал бриться. Даже на пристань выбегал с бритвой в руке и продол­жал бриться по пути. Для него было правилом валяться в постели до самой последней минуты. Хотя среди юристов это скорее исключение. Он всегда был пронырой».

Иначе говоря, плевал на приличия, играл не по правилам и обходил острые углы.

Если о Тиводаре шла дурная молва, Джорд­жу его образ жизни казался привлекательным, хотя многие вспоминали о присущей Тиводару страсти отлынивать от тяжелой работы. Как признал позднее и Джордж, отец очень мало работал после возвращения из русского плена. Но в этом были и хорошие стороны. Отец мог уделять детям больше внимания, и Джорджу это нравилось. Он любил болтать с отцом и многое узнавал из их разговоров. Если кто-то считал Тиводара транжирой, Джорджа это не волнова­ло. Он просто не обращал внимания на то, что денежные дела отца то приходили в упадок, то шли прекрасно, то снова шли плохо. Пусть и невольно, Тиводар передал сыну многое, что тот пронес через всю свою жизнь. «Одним из его уроков была бессмысленность заработка денег ради самих денег. Богатство может стать обу­зой».

Для тех, кто подобно Тиводару ставил пре­выше всего выживание, избыток денег имел и изъяны. Люди охотно покушаются на богатства слишком богатых. Слишком богатые могут изнежиться, и выжить им будет очень трудно. Тиво­дар с успехом внушил эти мысли сыну. Потом, уже скопив столько денег, что большинству и не снилось, Джордж Сорос почти не выказывал своего удовольствия по этому поводу.

Однако величайшим подарком Тиводара млад­шему сыну было постоянное и искреннее внима­ние. Он часто беседовал с ним о всяких премуд­ростях жизни и всячески поощрял у мальчика чувство собственного достоинства. Прививая ему ощущение самоценности, Тиводар провоцировал у Джорджа повышенную самооценку, уверяя: если удалось отцу, то сын и подавно научится выхо­дить из всяких передряг целым и невредимым и справляться с трудностями. И точно так же, как и Тиводар, Джордж понял, что зачастую нужно искать нестандартные методы решения проблем.

Если Тиводар учил мальчика искусству вы­живания, Элизабет привила младшему сыну любовь к искусству как таковому. Джордж был глубоко привязан к матери. Живопись и скульп­тура, музыка и литература составляли важней­шую часть жизни Элизабет, и она старалась передать любовь к ним и сыну. Джорджу боль­ше нравились рисование и живопись, в меньшей степени музыка. Да и позднейший его интерес к философии во многом связан с увлечением Элизабет этим предметом. Хотя в семье говорили по-венгерски,. Джордж выучил также немецкий, английский и французский.

Иегудит Симо, запомнившая его «хорошень­ким мальчиком», живет по сей день в Будапеште. Она встречала Джорджа и его родителей на острове Лупа.

Она вспоминает, что жизнь Элизабет была «нелегкой». Любовь Тиводара к жизни на ши­рокую ногу и непомерная лень были причиной частых ссор в семье, и как ни старалась Элиза­бет не выносить сор из избы, иногда это ей не удавалось. Миниатюрная блондинка Элизабет была типичной домохозяйкой, воспитывавшей двух сы­новей и хлопотавшей по дому, на вид скорее венгерскому, чем еврейскому. Подобно многим зажиточным венгерским евреям, Тиводар и Эли­забет явно тяготились своим иудейским проис­хождением. Потом Сорос не раз заявлял при­ятелям: «Я вырос в еврейской антисемитской семье». Голубоглазый блондинчик — копия ма­мочки, а не знойного отца, — Джордж не был похож на еврея и сиял от радости, когда кто-ни­будь говорил ему об этом. Величайшим счастьем для него было услышать, что у него совсем нееврейская внешность.

Тиводар настолько отдалился от иудаизма, что был не прочь выдавать себя за христианина. Во время войны, например, он подучивал Джорд­жа выпрашивать у солдат сигареты, а затем продавал их еврейским лавочникам. Суть дела заключалась в том, что Тиводар выступал в роли нееврея, сочувствующего евреям. Так, казалось ему, будет безопаснее.

Несмотря на все усилия выделиться из серой массы, друзья детства вспоминают о Джордже как о самом обычном мальчишке. Он мог сколь­ко угодно воображать себя Богом, но никто из его друзей и не подозревал о его незаурядных, хотя и не божественных способностях. Все в один голос говорят, что он был отнюдь не гени­ем, но не отказывают в несомненной сообрази­тельности и инициативности. Когда Джорджу исполнилось 10 лет, он стал издавать газету под названием «Глас Лупы». Два лета он писал все до единой статьи и продавал газету отдыхаю­щим на острове за умеренную плату Ференц На­гель вспоминает, что Джордж частенько дерзил старшим. «Если он во что-то верил, то защищал свою веру непоколебимо. У него был жесткий и властный характер».

Мальчик добился успехов в спорте, особенно в плавании, парусном спорте и теннисе. Два теннисных корта на сорок семей, отдыхающих на острове, — просто роскошь! А вот футбол он презирал как спорт бедных, а стало быть, чужой.

Он увлекался всевозможными играми. Осо­бенно ему нравилось играть в «капитал», венгерский вариант известной «монополии», С семи лет он часто играл в эту игру с другими детьми и почти всегда выигрывал. Хуже всех играл Джордж Литвин. Общие друзья не удивились, узнав, что Джордж Сорос стал финансистом-виртуозом, а Литвин... историком.

Но постоянные выигрыши наскучили юному Джорджу. Чтобы оживить игру, он придумал новые правила. Одним из новшеств стало созда­ние фондовой биржи. Когда Сорос посетил Вен­грию в 60-е годы, начинающий финансист разы­скал Ференца Нагеля, и тот спросил, чем он занимается. Сорос улыбнулся: «Помнишь, как мы в детстве играли в «капитал»? Сегодня я делаю то же самое».

В Будапеште дети до 14 лет были обязаны ходить в школу. Семьи бедняков не могли позволить себе посылать в школу детей постарше.

Миклош Хорн, преподаватель экономики в Будапеште, ходил в младшие классы вместе с Джорджем. Они встретились в 1940 году, когда им было по 10 лет. В том же году они перешли в другую государственную школу, где учились дети цз обеспеченных семей. И все последующие шесть лет просидели за одной партой.

В школе Джордж учился неровно. Поэтому он и Миклош не стали близкими друзьями. «Джордж был дерзким, даже бесцеремонным парнем, а я был тихим и спокойным. Он обожал драки. Даже стал неплохим боксером».

В школе все классы делились на две группы: для евреев и неевреев. Джордж и Миклош Хорн учились в еврейской группе. Хорн отчетливо по­мнит частые стычки между учениками разных групп. Хотя кулачные бои не переросли в анти­семитизм, вспоминает Хорн, от внимания под­ростков не ускользало, что драки случаются в основном между евреями и неевреями. «В ко­нечном итоге антисемитизм давал себя знать. Драки стали своего рода политической акцией».

Хотя юный Сорос участвовал в драках, сра­жения на школьном дворе не были реакцией на антисемитизм. По мнению Хорна, Джордж из­бегал слишком тесных уз и поддерживал хоро­шие отношения с учениками из обеих групп.

Хотя в зрелые годы Джорджу Соросу нрави­лось считать себя интеллектуалом, его способности проявились поздно, и школьные приятели о них умалчивают. Не помнят они и его увлече­ний каким-нибудь предметом. По словам Микло-ша Хорна, «Джордж был далеко не блестящим учеником. Скорее середнячком. Но язык у него был подвешен здорово».

Пол Тетеньи ходил в ту же школу и, подобно Хорну, вспоминает Сороса всего лишь «средним» учеником. Один случай он помнит до сих пор. Весной 1942 года, когда им было по 12 лет, Джордж и Пол пришли на собрание скаутов, где объявили о создании кружка эсперантистов. Желающим записаться туда предложили написать свои фамилии на листке, лежавшем на парте. Джордж как бы в шутку скомкал листок, не дав Тетеньи подписаться. «Ему нравилось всех высмеивать, — вспоминал Пол, — и я боялся, что окажусь мишенью его шуточек. Я хотел забрать у него листок, и мы подрались». Сцепившись в жаркой битве под партой, мальчики, к своему стыду, вскоре увидели лицо склонившегося над ними учителя. За эту драку им вынесли письмен­ное предупреждение.

Когда в сентябре 1939 года началась вторая мировая война, Джорджу было 9 лет. Но его жизнь почти не изменилась, так как тогда на­цисты еще не представляли для Венгрии никакой угрозы. Жители Будапешта занимались своими обычными делами. Вскоре после нападения Советского Союза на Финляндию Джордж прочи­тал в местной газете призыв помогать Финляндии. Он тут же помчался в редакцию газеты, чем поразил журналистов, не ожидавших от девяти­летнего сорванца готовности помогать людям в столь отдаленной стране. Вскоре в газете напе­чатали статью о приходе в редакцию малолетне­го Джорджа.

Однако война разгоралась, и вырисовывалась угроза немецкого вторжения в Венгрию. Джордж Сорос и остальные венгерские евреи не могли скрыться от войны. Очень скоро война без при­глашения ворвалась в их дом, оставив незажи­вающие раны.