Здесь и далее высказывания 3. Фрейда приводятся по: Фрейд 3. Як Оно. Л., 1924.

В сущности, это парафраз знаменитой метафоры Платона, сравнившего разум с возницей, который правит впряженными в колесницу конями, один из которых благородные страсти челове­ка, другой — грубые вожделения. Но Фрейд полностью переос­мысляет философский образ. Его всадник не управляет, а уно­сится неукрощенной лошадью. Правит инстинкт, необузданное влечение, а разум лишь приспосабливается, выбирая по возмож­ности более безопасный путь. Идти против воли «ОНО», напра­виться в противоположную сторону для «Я» — невозможная зада­ча. Всадник будет выброшен из седла. Человека в таком случае ожидают душевные и физические страдания и, возможно, даже смерть.

Согласно Фрейду и в полном соответствии с иррационализ­мом типа «Философии жизни», основное содержание бессозна­тельного составляют инстинкты, обусловленные биологической.природой человека. Причем Фрейд сумел интегрировать разнооб­разные биологические потребности и свести их к двум инстинк­тивным влечениям — сексуальному (влечение к жизни) и агрес­сивному (влечение к смерти вплоть до саморазрушения), которые метафорически связал с именами древнегреческих богов любви и смерти (Эрос и Танатос).

«Я полагаю, — говорил 3. Фрейд, — что нужно различать два рода влечений, причем первый род — сексуальные влечения, или Эрос, — значительно заметнее и более доступен изучению. Он охватывает не только подлинное незадержанное половое влече­ние и производные от него целесообразно подавленные, субли­мированные влечения, но также и инстинкт самосохранения, ко­торый мы должны приписать " Я"... Основываясь на теоретиче­ских, подкрепляемых биологией соображениях, выставим гипоте­зу о влечении к смерти, задачей которого является возвращение всех живых организмов в безжизненное состояние, в то время как Эрос все шире охватывает раздробленную на части жизнен­ную субстанцию, стремится усложнить жизнь и при этом, конеч­но, сохранить ее... Каждый из этих двух родов влечений сопро­вождается особым физиологическим процессом (созидание и рас­пад), в каждом кусочке живой субстанции действуют оба рода •Влечений, но они смешаны в неравных дозах, так что живая суб-¹< станция является по преимуществу представительницей Эроса».

3. Фрейд, таким образом, подчеркивал, что нет особых раз­личий между человеком и остальными живыми существами: < всеми правят биологические законы. Именно эти природосооб-разные инстинкты составляют, по его мнению, суть и конечную Цель всех человеческих устремлений. Сексуальная энергия, или либидо (от лат. libido — стремление, желание), составляет основу

жизненной энергии вообще и психической энергии в частности. В основе всех внутрипсихических конфликтов и неврозов, как считал Фрейд, лежат сексуальные проблемы, нереализованная энергия либидо.

Однако движущей силой развития психики является не столько сила влечений, сколько противоречие этих влечений реа­льным возможностям и требованиям социума. «ОНО» как средо­точие инстинктов не признает препятствий, руководствуясь толь­ко стремлением к удовольствию. А удовольствие возникает от разрядки нервного напряжения, вызванного обострением потреб­ности. Незамедлительное и безудержное удовлетворение потреб­ности — основной принцип действия «ОНО». Но очевидно, что потребность не всегда можно удовлетворить немедленно и бес­контрольно. Приходится считаться с реальностью, ждать подхо­дящего момента, искать другие способы достижения желаемого и т.п. Вот почему в лоне «ОНО» постепенно дифференцируется «Я» как такая внутрипсихическая инстанция, которая, исходя из реальных возможностей, способна приспосабливать требования «ОНО» к объективным обстоятельствам.

«" Я" старается также, — говорил 3. Фрейд, — содействовать влиянию внешнего мира на " ОНО" и осуществлению тенденций этого мира. " Я" стремится заменить принцип удовольствия, ко­торый безраздельно властвует в " ОНО", принципом реальности... " Я" олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудитель­ностью в противоположность " ОНО", содержащему страсти».

Первоначально в теории 3. Фрейда основное место отводи­лось именно «принципу удовольствия», как бы подкрепляя изве­стный тезис Ф. Ницше: «По ту сторону добра и зла». Впоследст­вии, однако, Фрейд убедился в недостаточности такой модели и даже написал специальную работу «По ту сторону принципа удо­вольствия» (1920). Он признал существование принципов регуля­ции морального плана и обосновал существование третьей психи­ческой инстанции — «Сверх-Я» (лат. Super-Ego). Но и здесь 3. Фрейд не изменил своему принципу искать естественно-науч­ное объяснение психических процессов и механизмов. С его точ­ки зрения моральные нормативы интериоризуются, переносятся внутрь личности постепенно под влиянием социальных запретов и суровых наказаний. Из страха наказания ребенок преодолевает первые сексуальные влечения, «эдипов комплекс» (любовь к ро­дителю противоположного пола). Из чувства самосохранения он идентифицируется с родителем, от которого исходит угроза нака­зания, и тем самым присваивает его качества, в том числе мо­ральные требования и запреты по отношению к себе. Сформиро-

вавшийся таким образом идеал — «Сверх-Я» — становится внут­ренним судьей и цензором мыслей и поступков человека.

«Легко показать, — говорил 3. Фрейд, — что идеальное " Я" соответствует всем требованиям, предъявляемым к высшему на­чалу в человеке. В качестве заместителя страстного влечения к отцу оно содержит в себе зерно, из которого выросли все рели­гии. Суждение о собственной недостаточности при сравнении " Я" со своим идеалом вызывает то смиренное религиозное ощу­щение, на которое опирается страстно верующий. В дальнейшем в ходе развития роль отца переходит к учителям и авторитетам; их заповеди и запреты сохраняют свою силу в идеальном " Я",.осуществляя в качестве совести моральную цензуру. Несогласие |Между требованиями совести и действиями " Я" ощущается как «Чувство вины».

, Во многих работах 3. Фрейд повторял мысль, что мораль — (Всего лишь специальный внутрипсихический заслон против вле­чений «ОНО», что в основе ее лежит древний страх кастрации за ^слушание родителей и старейшин племени. Склонность челове­ка подчиняться нравственным требованиям Фрейд считал насле-дием этого страха. Таким образом, жесткость «Сверх-Я» пред­оставлялась ученому даже более грозной, нежели противодействие {внешнего мира.

с> Таким образом, 3. Фрейд не только повторил, что человеком 1р1равляют инстинкты. Он показал внутреннюю динамику психи­ческой жизни, обусловленную инстинктами и влечениями. И, не­смотря на явное умаление роли сознания в структуре психики, #ак врач он считал основой излечения неврозов именно осозна­ние и ясное понимание внутренних конфликтов. В этом Фрейд кажется даже большим рационалистом, чем сам Декарт с его зна­менитым «мыслю, следовательно, существую». Хотя сегодня эта вера Фрейда в терапевтическое всесилие разума кажется не менее наивной, чем убежденность Декарта в познаваемости абсолютной истины. Но сам Фрейд и не пытался приукрасить функции со­знания в психической жизни человека:

«..." Я" является несчастным существом, которое служит трем господам и вследствие этого подвержено троякой угрозе: со сто­роны внешнего мира, со стороны вожделений " ОНО" и со сторо­ны строгости " Сверх-Я"... Как пограничное существо " Я" хочет быть посредником между миром и " ОНО", сделать " ОНО" при­емлемым для мира и посредством своих мышечных действий *4> ивести мир в соответствие с желаниями " ОНО"... " Я" не толь­ко помощник " ОНО", но также его верный слуга, старающийся Услужить расположение своего господина. " Я" стремится, где " только возможно, пребывать в согласии с " ОНО", окутывает бес-

сознательные веления последнего своими предсказательными ра-ционализациями, создает иллюзию послушания " ОНО" требова­ниям реальности даже там, где " ОНО" осталось непреклонным и неподатливым, затушевывает конфликты " ОНО" с реальностью и, где возможно, также и со " Сверх-Я". Будучи расположено по­середине между " ОНО" и реальностью, " Я" слишком часто под­вергается соблазну стать льстецом, оппортунистом и лжецом, по­добно государственному деятелю, который, обладая здравым по­ниманием действительности, желает в то же время снискать себе благосклонность общественного мнения... " Я" подвергается опас­ности третирования и смерти. Когда " Я" страдает или даже поги­бает от агрессивности " Сверх-Я", то судьба его подобна судьбе протистов, которые погибают от своих собственных продуктов разложения».

Фрейд излечивал душевные болезни, но существования души он не признавал. Биологизация мотивов и побуждений позволяла отвергнуть власть верований, без пиетета говорить о святых поня­тиях и сакральных запретах. Дело не в том, что были свергнуты боги. Это и раньше случалось в истории цивилизации. Но на смену старым богам приходили новые. «Неистинные» религии уступали место «истинным». Психоанализ же взглянул на рели­гию как на производное самой психики, «продукт ее разложе­ния», по выражению Фрейда. Это придавало психоаналитикам гордость и пафос богоборцев. Неприятие Фрейдом любого рода религии отличалось чисто богословской истовостью и бескомпро­миссностью. Это был его собственный «символ веры», мировоз­зренческая основа и стержень концепции. Психоанализ, собст­венно, и был богоборчеством. Только теперь это была борьба с «Богом внутри человека».

Упрощенно терапевтическую схему 3. Фрейда можно пред­ставить так. Невроз возникает из-за депривации конкретных вле­чений, которые вытеснены в бессознательное, потому что счита­ются предосудительными. Чтобы вылечиться, человек должен осознать и принять данные влечения как факт. Этому мешают моральные запреты, с детства входящие в плоть и кровь «Я» и вызывающие внутреннее сопротивление осознанию. В ходе лече­ния пациент должен осмыслить, если хотите, уверовать, что он, действительно, прежде всего биологическое существо, стремяще­еся к удовольствию, а все нравственные идеалы лишь защитные образования, древний страх пресловутой кастрации, сейчас уже неактуальный и потому излишний. Подготовленный таким обра­зом человек сможет преодолеть защитные механизмы, научится строить свои отношения с другими людьми без глупых страхов и ложных ожиданий и тем самым изживет невроз. Особая простота

такой схемы сильна была тем, что оставляла максимальную сте­пень свободы для таланта врача, его опыта и гуманности. Теория Фрейда открыла ворота для новых открытий в психологии и no-дожила начало психотерапии как таковой. Психология впервые Проявила себя как действенный инструмент в решении сложней­ших внутрипсихических проблем.

Концепция Фрейда сразу стала достоянием публики, вызывая горячее негодование одних и вдохновляя других. Трехслойная Структура личности «ОНО»—«Я»—«Сверх-Я» стала воспринимать­ся как универсальная модель чуть ли не любого феномена духов­ной жизни. В качестве важнейшего двигателя человеческого по­ведения и душевных порывов было признано стремление к удо­вольствию, то есть удовлетворению биологических потребностей. Все духовные ценности стали рассматриваться как защитные об­разования, предназначенные только для регуляции социальных отношений и, как правило, в ущерб самой личности. По большей 1|асти эти рассуждения исходили из приоритета индивидуальных потребностей, а социум рассматривался как сила, враждебная личности, подавляющая «Я». Так формировалось и рефлексиро­вало себя в научных обобщениях сознание, стремящееся эманси­пироваться от социума, отменить все возможные табу и следовать непосредственно инстинктам. Этот тип сознания пытается опира­ться на биологические механизмы организма и проявляет себя Шк драйв-мышление (от англ. drive — непреодолимое влечение, Спонтанное движение).

Термином «драйв» в биологии называют инстинктивные по­буждения, свойственные простым организмам, возникающие са­мопроизвольно и не поддающиеся контролю. К драйвам относят­ся все фундаментальные физиологические потребности: в пище, Юде, свете, движении, продолжении рода и т.п. Регуляция пове­дения при этом представляет собой простой механизм разрядки напряжения и лучше всего описывается бихевиористской схемой St**R, когда подходящий стимул запускает действие, направлен­ное на немедленное удовлетворение потребности. Поведение че­ловека, особенно автоматические реакции, связанные с поддер­жанием функционирования организма, не противоречат такой формуле. Однако в таких случаях роль мышления ничтожна. И под драйв-мышлением понимаются не просто рефлексы. Это не обозначение для инстинктивных форм поведения, которые были, есть и будут у человека всегда, при любых парадигмах Мышления. Драйв-мышление — это осознанное следование прин­ципу удовольствия как единственному ориентиру поведения вслед­ствие отрицания социальных запретов и предписаний, табу и идеа­лов, долга и ответственности.

Строго говоря, «принцип удовольствия» не только реальный, но и объективно необходимый элемент глубинного механизма выживания, изначально присущий организму. И на всех этапах развития общества возникали религиозные секты и философские школы, которые во главу угла ставили принцип удовольствия, стремление к наслаждению, гедонизм (от греч. hedone — наслаж­дение). Согласно еще древнегреческой трактовке гедонизма, на­слаждение и есть высшее благо и основной закон человеческого поведения. При этом под наслаждением могут пониматься как чувственные удовольствия (Аристипп, 5—4 вв. до н.э.), так и от­сутствие страданий, безмятежность (Эпикур, 341—270 до н.э.). Попытки гедонистического обоснования самой морали предпри­нимали и гиганты рационализма (Гоббс, Локк), но теперь речь шла даже не о разрыве, а о противопоставлении принципа удо­вольствия и принципа морали.

Механизм гедонистического поведения и в самом деле до­статочно прост и доступен. Но многообещающие теоретические расчеты и прогнозы современных гедонистов в эксперименталь­ных исследованиях выглядят удручающе. Широко известны опы­ты Дж. Олдса с лабораторными крысами, которым вживлялись электроды непосредственно в ту область мозга, которую называ­ют «центр удовольствий». Крыса получала возможность самостоя­тельно активизировать этот участок мозга разрядами тока, нажи­мая на рычаг, замыкающий электрическую цепь. Оказалось, что наслаждение, получаемое таким образом, заменяет все: и реаль­ную пищу, и отдых. Крысы нажимали на рычаг беспрерывно, до­водя себя до полного изнеможения и даже гибели.

Первичные эмоции, вроде ужаса или удовольствия, имеют рефлекторную основу. Любое существо, раз испытав наслажде­ние, пытается снова и снова повторить ощущение, иными слова­ми, «найти рычаг». Самостимуляция и поиск все новых рычагов, способных вызвать удовольствие, составляют суть драйв-мышле­ния, которое черпает энергию в биологических влечениях инди­видуального бессознательного, но неожиданно попадает в физио­логическую ловушку. Существует объективное явление утомления нервных центров и угасания реакции при многократном повторе­нии воздействия. Привыкание и пресыщение достигаются очень быстро, и человек начинает искать все новые и все более силь­ные раздражители. На этом пути он рано или поздно переходит от поиска наслаждений к поиску сильных ощущений. А наиболее сильные ощущения, как выяснилось, дает не то, что вызывает удовольствие, а то, что возбуждает страх: боль и смерть. И это вторая физиологическая ловушка, которую не может миновать драйв-мышление. Боль — единственное ощущение, которое не

угасает и не ослабевает при постоянном воздействии раздражи­теля. Болевые рецепторы не знают адаптации. Так же трудно адаптироваться к страху смерти. Инстинкт самосохранения спо­собен активизировать сверхмощные витальные силы организма. И тут третья ловушка драйв-мышления, уже психофизиологиче­ская. У человека есть еще одна потребность, по силе равная по­требности в самосохранении. Это потребность в самоуважении, в высокой самооценке, в поддержании идентичности своего «Я». Угроза унижения, «потеря лица», распад «Я» — то же, что смерть. Моральные страдания — то же, что боль. В погоне за сильными ощущениями драйв-мышление вовлекает человека в ситуации, где ему приходится переживать либо страх боли и смерти, либо страх унижения и моральных страданий. Так возникает то особое психическое состояние, которое современный психолог, социоте-рапевт Н.Ю. Борисов называет «гедонистическим риском», то есть бесконтрольное влечение к опасности ради сильных ощущений. В интересной по исследовательскому материалу работе «" Гедони­стический риск" в неформальных молодежных объединениях» он выделяет четыре ступени реализации влечения к опасности:

1. Участие в реальной опасной ситуации (драка, хождение по канату над пропастью и т.п.).

2. Наблюдение реальной опасной ситуации (коррида, уличные беспорядки, состязание по кик-боксингу, петушиные бои и т.п.).

3. Наблюдение за имитацией опасных ситуаций (жесткий бое­вик, натуралистические видеофильмы, театрализованные по­становки и т.п.).

4. Участие в имитации опасных ситуаций (аттракционы типа «американские горки», прыжки со страховкой, военные игры и т.п.).

Очевидно, что ни одна из этих ступеней сама по себе не за­служивает проклятий. И даже, к примеру, драка не обязательно предосудительна. Но гедонистический риск может превратиться ИЗ разового, преходящего переживания в форму жизни. Согласно мнению социотерапевтов, девиантное (отклоняющееся) поведе­ние не только подростков, но и взрослых зачастую связано с ме­ханизмом поиска возбуждений. Гедонистический риск лежит в основе субкультуры криминальных и неформальных группировок (панков, рокеров, фанатов и др.), широко использующих различ­ные формы и прямой, и ритуализированной агрессии. Основное содержание их деятельности — создание опасных ситуаций, вы­зывающих психическое напряжение, эмоциональный взрыв, со­циальный стресс. Шокирующая демонстративность панков, бес-

смысленные столкновения футбольных фанатов и т.п. — всего лишь попытки извлечь максимальный аффект из угрожающей или удивляющей ситуации.

Гедонистический риск, становясь основным мотивом, приво­дит к существенным изменениям личности. Н.Ю. Борисов выде­ляет даже «синдром гедонистического риска», для которого ха­рактерны:

• Трудности субъективного выделения цели. Даже самому себе человек не может и не пытается объяснить свое поведение, вред которого он зачастую осознает (наркоман, азартный иг­рок и т.п.).

• Трудности объективного выделения цели. Внешняя «бессмыс­ленность», «бесцельность» действия, то, что называется «do­ing nothing».

• Склонность к нарушению правил, агрессивному, провоциру­ющему поведению. Сюда относятся также многие формы «протестного» поведения.

• Повышенная возбудимость сильных отрицательных эмоций, взрывных по типу протекания, как то: гнев, ярость, паника и т.п.

• Отсутствие стабильных интересов, скачка идей, немотивиро­ванная перемена занятий, беспорядочное переключение вни­мания.

• Культивирование первобытного стереотипа «мужского» пове­дения: жестокость, грубость, стремление к доминированию, «право силы», «скородействие» без раздумий и колебаний. Именно в «маскулинных» группах —■ панков, рокеров, брито­головых и пр. — наиболее широко задействован механизм ге­донистического риска.

Как показывают наблюдения и исследования, гедонистиче­ский риск затрудняет развитие потребностно-мотивационной сферы, поскольку сверхсильные витальные эмоции конкурируют со всеми остальными, вытесняют и подавляют иные интересы и переживания¹¹. Возникает либо «заколдованный круг», когда ге­донистический риск, являясь следствием интеллектуальной и эмоциональной неразвитости и сопутствующего им чувства ску­ки, сам же усугубляет эту неразвитость, препятствует дифферен­циации и развитию мотивации. Либо гедонистический риск, про-

См..Борисов Р.Ю. «Гедонистический риск» в неформальных молодежных объединениях // Психологические проблемы изучения неформальных молодеж­ных объединений. М., 1988; Фат АЛ. Специфика неформальных подростковых объединений в крупных городах // Там же.

являясь как вторичное образование вследствие утраты смысла, постепенно приводит к деградации мотивационной сферы и по­ведения.

Особого внимания заслуживает факт, что гедонистический риск достигает предельной напряженности именно в групповом взаимодействии. В этом случае механизм угрозы самооценке пре­валирует даже над инстинктом самосохранения, потому что груп­повое давление заставляет человека действовать заданным обра­зом, не оставляя возможности для индивидуального выбора. Так создается парадоксальная психологическая ситуация, когда инди­вид, повинуясь «принципу удовольствия», утрачивает индивиду­альность. Поэтому механизм гедонистического риска так тесно связан с возникновением «негативной идентичности», со стрем­лением, как иногда выражаются, «быть ничем». «Негативная ■ Идентичность», в интерпретации крупнейшего психоаналитика современности Эрика Эриксона (1902—1994), проявляется как деспособность принять на себя позитивную роль в социуме, до­биться общественного признания, и погруженность в ощущение Поверженности¹². Чувство отверженности, в свою очередь, как бы дает право на нелояльность к обществу, враждебность по отноше­нию к окружающим и отрицание социальных норм как таковых. I Защитный механизм проекции срабатывает таким образом, i дао внутреннее самоотвращение, возникающее вследствие неспо­собности личности следовать нравственным установлениям; («Сверх-Я»), воспринимается как отвержение, идущее извне, от -общества, и вызывает «ответную» агрессивность ко всем и вся. Ш,.в том числе к себе. Так, одним из признаков негативной 1 адентичности является глумливо-горделивое присвоение себе - датирующих, явно отрицательных, неблагозвучных и неприят-|1ых прозвищ, самоопределений, принципов: «отбросы», «ночные й Лрлки», «отморозки», «беспредел», — и демонстрация соответст-*» даощего поведения.

Ж, \\ Наличие сильных отрицательных эмоций в структуре гедони-Ж& яческого риска неизбежно. Никогда, если вдуматься, очевид-||" 1& сть абсолютности смерти, полного исчезновения личности, без ***$^дежды на возрождение и духовное воскресение не вставала пе-", человеком в такой ясности и жесткости. Отказываясь от «веч- К ценностей», человек лицом к лицу, без буфера нравственных Ьинципов и духовных гарантий встает перед проблемой угнете-Ня и смерти. Как биологическое существо человек конечен и ''ЛИ^ртен, но в отличие от животных может сознавать это в каж-Iftbrft момент своей жизни. Если он чувствует свою приобщен-

¹² См.: Эриксон Э. Кризис идентичности. М.,

1998.

ность к чему-то непреходящему, великому и вечному, будь то Природа, Община, Бог, Идея, Дело, к тому, что, по словам Э. Эриксона, «значит больше, чем его собственная жизнь», чело­век несет в своих сакральных ценностях ощущение бессмертия и вечности: вечности возрождения природы, вечности рода, вечно­сти Бога, вечности души, вечности добра, справедливости и т.д. Отсюда разнообразные формы предощущения бессмертия, ко­торые переживаются индивидом в своем следовании морали «Сверх-Я», от вариантов биологического бессмертия (в потомках) до бессмертия души и непреходящей ценности свершений. Этого лишено гедонистическое сознание и драйв-мышление, и нет бо­лее мрачного и безнадежного мироощущения, когда конец абсо­лютен, а жизнь полна случайностей.

В свете вышесказанного понятно, почему концепция 3. Фрейда при своем появлении вызвала не только повышенный интерес публики, но и резкое сопротивление тех, кто рассчиты­вал на прогресс разума или мечтал о царстве всеобщей справед­ливости, кто уповал на религию или, подобно руссоистам, утвер­ждал, что «человек от природы добр», кто ценил «тихие семейные радости» или просто страшился отчаяния. Но модель личности, выстроенная 3. Фрейдом, стала универсальным рабочим инстру­ментом гуманитарной науки, потому что многое объясняла, мно­гое врачевала, многое прогнозировала и много находила подтвер­ждений в прошлом. Категории «ОНО», «Я» и «Сверх-Я» обнару­живались в любом состоянии, любой личности, любой эпохе.

Антиномия смерти—бессмертия, инстинкта—духа, материаль­ного—сакрального, принципа удовольствия—принципа реально­сти стояла перед человеком всегда, и периодически высвобождал­ся то один, то другой полюс, никогда не побеждая окончательно. Периодичность, можно сказать, цикличность таких колебаний особенно заметна по Средневековью, когда мистическая и порой удушающая атмосфера истовой религиозности и жесткой сослов­ности раз в год взрывалась неудержимым, стихийным карнава­лом, поощрявшим крайнюю разнузданность нравов и даже ко­щунство в отношении церковных обрядов и иерархов. Карнаваль­ная жизнь была в полном смысле «перевернутой реальностью». Королем избирался дурак, речь перестраивалась на фамильяр­но-площадной лад, серьезность и чинность уступали место глум­лению, а скромность и самоограничение сменялись обжорством и сексуальной распущенностью. Церковь пыталась и не смогла запретить карнавалы. Они продолжались, несмотря на угрозу каз­ней и пыток.

Что в психологическом смысле представлял из себя карнавал, становится ясно, если вспомнить, что одним из центральных об-

164 _

разов-масок народного действа была... смерть. Вообще мотивы биологических отправлений, сексуальности и смерти царили на _карнавале, и для людей на все это время исчезали все табу. Каж­дой ощущал себя частью биологической природы, что называет­ся, «по ту сторону добра и зла», и в порыве экстаза жизнь снова оказывалась изначальным хаосом, а смерть неотъемлемой ее ча­стью. Принцип удовольствия становился единственным ориенти­ром, поиск наслаждения — единственным занятием. Снятие сак­ральных табу и ограничителей превращало человека в биологиче-cisoe существо и вместе с радостью непосредственного существо­вания открывало шлюзы страха — страха последнего конца, стра­ха неопределенности и хаоса. И этому космическому страху, до словам выдающегося культуролога XX в. М.М. Бахтина (1895—1975), противопоставлялась не вечность духа, а материаль­ное же начало в самом человеке¹³.

!, Но вот на что следует обратить внимание. Все знали, что карнавал в строго определенный день закончится. Все знали, что яшзнь вернется в привычное русло, но потом в строго определен-ный день карнавал начнется заново. Это был традиционный дакл, близкий круговороту времен года, но всякий раз требова-. лось сознательное переключение психики. И всякий раз она, безотказно переключалась. Казалось бы, люди владели ситуацией. sHo на самом деле ситуация овладевала людьми. Психоанализ инее и на совсем другом материале описал неподконтрольную гь такого механизма переключения, зафиксировав, что если тательное «Я» временно снимает свои защитные механизмы, 1*» это ведет к переходу на дологический («первичный», по терми-гогии Фрейда) тип мышления, присущий бессознательному, господствуют Эрос и Танатос, борются «влечение к жизни» и Яйчение к смерти»¹⁴. Но отсюда можно сделать еще и вот какой эд: карнавальное погружение в хаос не приводило к необра-1Мым последствиям в психике, потому что действовал внешний улятор — ритуал карнавального действа: время и порядок вий, набор масок, сценарий интермедий типа «Выборы ко-дураков» и т.п. Ритуал карнавала был «религией наизнанку», тем не менее религией в том смысле, что связывал людей, ак­тируя четкие комплексы надличностных архетипов коллек-Мюго бессознательного, придавая индивидуальным пережива-общинную значимость, а потому и непреходящий смысл. *ыденная религия и «религия наизнанку», каждая со своей сто-

ш

'•" См.: Бахтин М. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренес-" *" • М, 1965. С'^м См.: Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному. М., 1925.

роны; на бытовом уровне разряжали напряжение психоисториче­ской антиномии Средневековья, поддерживая баланс природно­го—духовного, смерти—бессмертия, желания—необходимости, в конечном счете бессознательного—сознания...

Рационализм означал всемирно-историческую попытку опе­реться только на одну сторону антиномической природы человека — сознание. Как уже говорилось, последующее разочарование в способности человеческого разума защитить от хаоса, обеспечить порядок и смысл существования вызвало желание отказаться от порядка и смысла вообще, прежде всего в теоретическом плане. Природное начало в человеке стало рассматриваться как единст­венно достоверный факт. Но пути назад уже не было. Если ра­ционализм стал выражением эмансипации от внешнего мира, то психоанализ вел к эмансипации от мира внутреннего. Вследствие отчуждения и десакрализации интрапсихических ценностей, ко­торые теперь представлялись как продукты психической защиты (по Фрейду) от страха смерти и социального давления («угрозы кастрации» или остракизма), распадались «базовые иллюзии» бес­смертия, справедливости, богоустроенности и осмысленности мира, бывшие основой психической адаптации. Через осознание своей конечности и незащищенности человек подходил к осмыс­лению случайности, хаоса, влечения...

Базовые категории сознания претерпели очередную транс­формацию и легли в основу новой картины мира и весьма специ­фической парадигмы мышления. Принципиально важно, что и позитивизм и инстинктивизм отказывались от трансцендентных абсолютов (в виде Бога или истины) и нравственного императи­ва. Место духовных абсолютов (истины или Бога) заняли эмпи­рические достоверности: успех (у позитивистов) или смерть (у ге­донистов). Императив перестал быть средоточием сакральности и понимался как физическая необходимость: практическая выгода (у позитивистов) или потребность в удовольствии (у гедонистов). Гуманизм, основанный на обожествлении человека — его разума, великодушия, справедливости и т.д., — скептически переосмыс­ливался, временами переходя в воинствующую мизантропию. Мир не воспринимался более как разумный (упорядоченный и Богоподобный) и потому перестал быть антропоморфным в гла­зах ученых, многие из которых переживали это как личную утра­ту. Но, строго говоря, антропоморфным переставал быть не толь­ко мир, но и человек, который тоже утратил разумность и пред­стал как вместилище или орудие стихийных природных сил, из­начально чуждое нравственности и какого бы то ни было альтру­изма. Оба главные психологические течения того времени — би­хевиоризм и психоанализ — при всем внешнем различии пыта-

? лись рассматривать человека с позиций в равной степени неант­ропоморфных. Бихевиоризм перешел на изучение животных, рас­сматривая их как психологический аналог человека. Психоанализ сконцентрировался на исследовании биологических инстинктов у душевнобольных, лишенных возможности контролировать свои влечения, экстраполируя затем свои выводы на психику всех лю­дей и народов. И нельзя упускать из виду, что и те и другие до­бились поразительных научных результатов.

Позитивистская линия дала начало современному релятиви­стскому мышлению, основанному на принципах относительно­сти, дополнительности, стохастичности, вероятности. Вне этого подхода невозможно было бы открытие виртуальных частиц, создание квантовой теории, анализ порождающих грамматик, разработка искусственных языков программирования. ₍ Линия иррационализма дала начало новой психологии, пре-

% 1 вратив ее в эффективный исследовательский и терапевтический f, i инструмент, применимый как в индивидуальном, так и массовом порядке. Психические процессы и их влияние на социальную pe­lf альность стали теперь предметом объективного изучения и даже программирования, лишаясь при этом какого бы то ни было ант­ропоморфизма. Следствием многочисленных психологических и кросс-культурных изысканий такого рода стало осознание нрав­ственной автономии личности (самостоятельный выбор мораль-«ных правил вплоть до формирования собственной квазирелигии) s и толерантность к иным системам и взглядам; развитие изощрен­ных методов промывания мозгов и овладение приемами социаль­ной защиты от манипулятивного воздействия; укрепление суве­ренности индивидуального сознания по отношению к коллектив­ным процессам и ухудшение коммуникабельности... Как видно, каждое из новообразований антиномично. Например, десакрали-гзация механизмов психической регуляции приводит, с одной сто­роны, к дегуманизации, попыткам глубинной манипуляции и психотеррору, а с другой — к эмансипации от коллективного со­знания и социального контроля, к защите суверенности личности f)U в итоге интериоризации великой концепции прав человека. j Причем обе стороны неустранимы. Развитие их может идти па­раллельно, вызывая сшибки сознания, порождая как адекватные, '■ Wuc и неадекватные реакции.

* С чисто научной точки зрения парадигма собственно драйв-Мышления исторически бесперспективна. Это слепая ветвь. Свое­го рода аппендикс. В качестве самодовлеющего умонастроения т-Ифайв-мышление приводит к безграничному гедонизму (сексуаль­ной распущенности, наркомании, анархии) и самоуничтожению (отчаянию, безнадежности, суициду). Как преходящее состояние

в момент релаксации, стресса, подросткового созревания, «карна­вала», кризиса, революции оно способствует смене идентичности, сбросу невыносимого напряжения через кратковременный воз­врат к собственной биологической природе. Долговременное пре­бывание в этом состоянии равнозначно затянувшемуся наркозу — можно навсегда утратить сознание и саму жизнь. Это относится как к отдельному человеку, так и к социуму в целом. Закат всех цивилизаций сопровождался активизацией гедонистических тео­рий и господством драйв-мышления в массовой среде. В некото­рых случаях это способствовало смене культурной парадигмы (исторической идентичности социума) и приводило к воцарению новых идеологем, как правило, аскетического характера, отрица­ющих ценность чувственных наслаждений в пользу сверхчув­ственного, трансцендентного. Классический пример — закат Античности, падение Римской империи и превращение христи­анства во всеевропейскую религию.

Путь от буржуазных революций к современной демократии, от третьего сословия к среднему классу, от индустриального бума к постиндустриальному обществу потребления сопровождался бурным ростом числа вовлекаемых в общественные пертурбации людей. Все становилось массовым: конвейерное производство, профессиональное обучение, политические движения, поп-искус­ство и прочее, и прочее, и прочее. Но психологически самое важ­ное заключалось в том, что человек получал множество вариантов выбора, и выбор его, по определению, был свободным. Ни общи­на, ни религия, ни идеология, ни экспертиза не имели права официально запретить или насильственно отменить личное реше­ние. И это в корне меняло психоисторическую ситуацию, как бы сильны ни были традиции.

Дело в том, что к этому времени на самые главные из «про­клятых вопросов»: «свобода вероисповедания», «выборность влас­ти», «отмена сословных привилегий», «всеобщее образование», «защита собственности», «поддержка личной инициативы и пред­приимчивости» и т.д. — уже был дан приемлемый ответ. Фигура­льно говоря, принцип реальности позволял теперь переключиться на принцип удовольствия. Разумеется, не для всех и, разумеется, не в периоды экономических кризисов, военных конфликтов и революций. Но все-таки вышедший на авансцену истории массо­вый человек мог выбирать не способ выживания, а стиль жизни. А это выбор — свободный и личный, можно сказать, интимный, на основе собственных желаний. Сознание как бы отодвигает на второй план императивы коллективного бессознательного, рели­гии, идеологии, опыта и прислушивается к импульсам индивиду­ального бессознательного. Но в индивидуальном бессознатель-

_ном, описанном Фрейдом как «ОНО», властвуют инстинкты и биологические влечения.

Удачные способы реализации влечений (как найденные инту­итивно, так и предварительно продуманные) закреплялись в устойчивые паттерны мышления, общения и поведения. Драйв-мышление спонтанно овладевало личностью. Оно не только со­блазняло, но и развивало потребности, изощряло мысль и дрес­сировало волю. И в полной мере свою действительность и мощь драйв-мышление обнаруживало, становясь главной парадигмой массового сознания. Тогда оно превращалось в решающий психо­логический фактор потребительского рынка, всеобщих выборов, кассовой культуры, государственной идеологии, общественной нравственности, коллективных акций и всенародных пережива­ний. Но только в том случае, если хаотическое переплетение лич­ных влечений и «собственных удовольствий» закручивалось в од­нонаправленный поток под влиянием вождя, популярного лозун­га, поветрия моды или другого гиперактуализированного фактора массовой коммуникации. Все это коренным образом переменило уфм тип творчества-в-процессе-коммуницирования, и пресса окончательно превратилась в mass-media.

г, Прежде всего следует отметить, что резко расширилась ауди­тория, и журналистика стала массовой не только по принципу ^З^оздействия, но и по типу читателя. И оказалось, что структура Ji «Йггательских предпочтений массового человека иная, чем тради- f& toii образованных сословий. Поначалу казалось, что это имеет f *Щсто коммерческое значение, и для расширения тиража газеты ₍модифицировали содержание и стиль подачи применительно к Мусам потребителя. Появились «бульварные журналы», а потом р*«желтая пресса». Разумеется, сразу же появились критики, ко-|Ирые заговорили о «развращении масс» буржуазной печатью. ^Однако находилось и высокоидейное обоснование. «Желтая прес-|Ш двинула человечество и научила его читать. Конечно, я знаю, ЩШ скажете: " Она научила людей читать отрывки, статьи и скан-иьные истории". Это так. Но что они читали до того, как я на-их читать хоть что-нибудь? Вы думаете, они читали " Тайме" ИЦекспира? Они ничего не читали! До меня им нечего было чи-, — говорит герой первого романа о журналистах под харак­терным названием «Калибан» media-магнат Бульмэр, прототипом iJjWoporo был лорд Нортклиф, заложивший основания «яростной *'%*ьварной прессы» Великобритании¹⁵.

■ i >! 4 Впрочем, эти споры не могли иметь существенного значения, **К как очень скоро стало очевидно, что без mass-media обще-

¹¹ Джордж У. Калибан. Л., 1926. С. 321-322.

ственная жизнь теряет управление. А потому и для элитных кру­гов тоже издаются журналы и газеты, в которых политическое фрондерство и интеллектуальные завихрения перемежаются с фривольным репортажем и эротическими изысками. Иногда по­добные издания выполняют важную политическую функцию. К примеру, парижская газета «Подсадная утка» (Le Canard encha-ine) без стеснения публикует самые скабрезные сплетни, а свой политический комментарий ведет во фривольно-юмористическом стиле, забавно и безответственно. Но то, что в «Подсадной утке» публикуется как непроверенный слух, назавтра разбирают как ре­альное событие самые солидные газеты только на том основании, что это уже было опубликовано. И получается, что откровенно бульварный журнальчик задает тон, как бы дирижирует хором «качественной» прессы, позволяя выносить на общее обсуждение не только альковные, но и политические тайны и подвохи. Впро­чем, это скорее исключение. Правило же демонстрирует пресло­вутый «Playboy», который поначалу перемежал «картинки» вы­ступлениями ведущих политиков, ученых и писателей (опублико­вал, к примеру, интервью с Фиделем Кастро, на что не решился бы тогда ни один другой журнал), но постепенно превращался в банальное секс-ревю. Суть состояла в том, что массовизация прессы потребовала переориентации творчества-в-процессе-ком-муницирования. «Средний мужчина или женщина не читают га­зету с целью получения инструкций, поучений или знаний, но главным образом для того, чтобы удовлетворить свое любопытст­во относительно событий дня», — сформулировал Райер С. Йост новую творческую установку, ставя во главу угла апелляции к ин­дивидуальному бессознательному читателя¹⁶. Сложился новый тип текста. И оказалось, что он примитивнее, чем все предшест­вовавшие, потому что влечения и страхи людей более схожи и менее разнообразны, чем их верования, идеи или умозаключения. Но зато он массовиднее всех предшествующих, потому что влече­ния и страхи есть у каждого.

Универсальность структуры нового типа текста поддержива­лась его подчеркнуто развлекательной направленностью. Речь ве­лась, казалось, о вещах внеидеологичных, даже внедуховных, бы­товых, о заботах отдохновения и нескучном времяпрепровожде­нии, что нужно каждому и в той или иной степени интригует всех. Но оказалось, что ничто так не унифицирует мышление, общение и поведение людей, как массовые развлечения, игрища и демонстрации. Наступил, по меткому выражению С. Москови-чи, «век толп», когда на массовых митингах закладываются «судь-

¹⁶ Цит. по: Основные принципы журнализма // Журналист. 1925. N° 10. С. 26.

боносные» виражи политики, а в массовых зрелищах ищут ре­шения любых духовных проблем. «Револьвер-журнализм» буль­варной прессы подоспел тут как нельзя более кстати. И новый тип сообщения, основной функцией которого, как представляет­ся журналистам, стало развлечение, удовольствие, наслаждение, можно назвать гедонистическим текстом, который полностью со­ответствует структуре и динамике драйв-мышления.

На этой основе выросла особая концепция журнализма, рас­ходящаяся с просветительской, рационалистической школой «га-зетоведения», да и с прагматической «теорией новости». Мол, со­всем не обязательно писать о том, что практично, разумно и ос­мыслено. Мол, важна не передача информации, а достижение форс-мажорных состояний и острых ощущений: стресса, потря­сения, фрустрации, ужаса, экстаза. К примеру, лучшее время на телевидении отдается конкурсам с большими выигрышами («Поле чудес», «Своя игра», «Пойми меня»), шоу с элементами риска для участников («Форт Байярд», «Империя страсти», «По­следний герой»), ток-шоу, муссирующие прежде запретные темы («Про это»), хит-парады, конкурсы красоты, шокирующие ситуа­ции и несуразицы («Скандалы недели», «Вы — очевидец»), устра­шающие репортажи («Криминальная хроника», «Дорожный пат­руль»). В прессе и на радио те же принципы реализуются с мень­шей наглядностью, но с большим цинизмом, включая использо­вание нецензурной лексики.

Конституирующая особенность, стержневой момент гедони­стического текста — эпатаж: стремление подать как высшее удо­вольствие нарушение табу, осмеяние ценностей, выход за рамки норм и законов и т.п., подкрепляемый сверхсильными материа-J льными раздражителями: демонстрацией больших выигрышей, картин страдания и смерти, порнографией, ненормативной лек- ф сикой и т.п. В предельном выражении это выводит гедонистиче-I ский текст за грань допустимого в массовых коммуникациях. Но? адепты драйв-мышления, раз начав, не могут остановиться, пото- l My что гиперэксплуатация естественных потребностей и механиз-* мов саморегуляции организма сопровождается реакциями пере-*^; рождения. Даже когда приходит ясное понимание последствий. К примеру, статья «Теплая хватка порна» в «Московском комсо­мольце» состоит, по сути, из медицинского диагноза и жалоб *& ртв болезни: «Психологи описывают " пристрастие" к изуче­нию заочного полового акта как процесс, когда человек настоль­ко привыкает к этому, что все другие потребности полностью вы­тесняются. " Картинка" вызывает и психологические, и химиче­ские изменения в организме... Однажды вы просыпаетесь и по-

__ 171

нимаете, что уже не можете жить без этого... Это как наркома­ния, — я понимаю, что это мне не нужно, но желание слишком велико. Тянут уже не журналы, а порожденные ими фантазии... Кошмар в том, что они начинают меня физически мучить. Вся остальная жизнь осталась за бортом...»¹⁷ Но это не предостерег­ло общественно-политическую (!?) газету ни от живописания секс-скандалов, ни от «исповедей» мужчин-стриптизеров, ни от употребления как новомодных, так и старорусских названий не­которых частей тела, ни от рекламы «интим-услуг».

В массе своей журналисты отнюдь не пресловутые «девушки без комплексов». И активность газет, где «комплексов» не боль­ше, чем у забора, которому все равно, какие на нем написаны слова, провоцирует внутреннюю конфликтность во всем пишу­щем сословии. Отсюда попытки заглушить моральный диском­форт демонстративной издевкой, площадной риторикой, циниче­скими прогнозами, в конечном счете глумлением над всем и вся. Так в гедонистическом тексте появился коронный признак — глумливость, благодаря которой журналисты свысока, как бы тре­тируя «низкие истины», лично им чуждые и омерзительные, жи­вописали подробности, «срывали покровы», разоблачали и витий­ствовали. Но журналистский глум — не только благопристойное прикрытие предосудительного умысла или примитивного циниз­ма. Прежде всего это санкция на бесцеремонность в обществен­ных отношениях, почти что легализация коммуникативного суда Линча, официальная индульгенция на любые ответные оценки и поступки, которые вызовет гедонистический текст, возбуждаю­щий драйв-мышление массы людей. Отказаться от такого соблаз­на психологически очень трудно. Почти невозможно. Но с этого момента гедонистический текст из безобидного развлекательного чтива превращается в коварное средство, чреватое информацион­ным насилием, духовными и политическими манипуляциями.

Но следует понимать, что глум не изначальное качество гедо­нистического текста, а свойство специальное, привносимое со­знательно для достижения манипулятивных эффектов. Оно над­страивается над основными механизмами апелляции к индивиду­альному бессознательному, которые могут действовать сами по себе и которые могут быть охарактеризованы через описание конкретных текстообразующих принципов.

Это прежде всего десакрализция (развенчание, профанация, опошление) фундаментальных духовных ценностей и культурооб-разующих символов социума. Модельный прецедент — дискуссия

17 Поэгли В. Теплая хватка порна // Московский комсомолец. 1993. 10 окт.

в популярном еженедельнике: «Зоя Космодемьянская: героиня или символ?» Начало ей положила статья «Уточнения к канони­ческой версии», в которой утверждалось, что партизан «ориенти­ровали на осуществление тактики выжженной земли», что ущерб наносился не оккупантам, а мирным жителям, что мученическая смерть юной девушки была бессмысленной и т.п.¹⁸ «Редакция предполагала — реакция читателей будет неоднозначной», но, опубликовав два документально обоснованных протеста, газета основное место предоставила слухам и версиям, которые невоз­можно проверить, но из которых следовало, что, во-первых, ни­какого подвига не было («девушка эта шла ночью из леса, за­мерзла и, подойдя к сараю, где были 2—3 немецкие лошади, ре­шила отдохнуть. Часовой поймал ее и привел в хату»), что, во-вторых, немцы сами партизанку не пытали («старушка Зою била скалкой за поджог»), что, в-третьих, подвиг был, но совер­шила его не Зоя Космодемьянская («...когда увидела в " Комсо­мольской правде" фотографию казненной девушки... я сразу уз­нала в ней Лилю А...») и что в конце концов у героини было не все в порядке с психикой («перед войной в 1938—1939 гг. де­вочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в ведущем научно-методическом центре детской психиатрии...»). Характерно и редакционное резюме по итогам дискуссии: «От себя добавим только одно — без сомнения, де­вушка, погибшая в Петрищеве, приняла нечеловеческие муки, и как бы ее ни звали, ее будут помнить. Ее и других, известных и безымянных, положивших жизнь на алтарь Победы. Другое де­ло — насколько оправдана была эта жертва»".

Приемы десакрализации жестки и откровенны. О них можно судить уже по заголовкам публикаций:

• «Уточнения к канонической версии» — поиск теневой сторо­ны в героическом поступке и высоком характере.

• «Наташа Ростова — секс-бомба XIX века» — сведение к скабрезности шедевров искусства.

• «Секс по-христиански», «Я хотела уйти по Чуйскому тракту в буддийский монастырь... (исповедь особо опасной реци­дивистки)» — уравнивание, нивелирование высокого и низ­кого.

• «Вперед, к победе чего-нибудь!» — огульное опошление идейного подхода к реальности.

¹⁸ См.: Уточнения к канонической версии // Аргументы и факты. 1991. N9 38.

¹⁹ Зоя Космодемьянская: героиня или символ? // Там же. Ni 43.

• «Жрец любви», «Жена купила меня за штуку баксов», «Обоих убил я», «Русь голубая» — приведение к обыденности амо­ральных или противоестественных действий и феноменов.

• «Новые технологии суицида», «Место окончательной регист­рации граждан (Репортаж из морга)», «Кладбищенская ком­муналка (На столичных погостах евреи соседствуют с му­сульманами)» — включение темы смерти в ряд житейских и политических проблем.

• «Грядут новые испытания для автовладельцев», «Лекарство оказалось заражено бактериями», «Руки у чекистов, наконец, станут чистыми» — пресечение надежд на социальные ини­циативы и структуры.

Но какие бы приемы десакрализации ни применялись, сю-жетно они выстраиваются по принципу нарушения табу (отказ от запрета, пренебрежение правилами, выход за границы). Это прояв­ляется в предпочтении асоциальных тем, ненавязчивом оправда­нии отклоняющегося поведения и подспудной привлекательности образов «непонятных и тонко чувствующих» гомосексуалистов, террористов — «настоящих мужчин», маньяков с «трудным детст­вом» и т.п. Поиск смягчающих обстоятельств и «нестандартных» мотивов — первый этап размывания социальных табу, отступное по отношению к еще живым идеалам. При этом могут использо­ваться отдельные, наиболее важные элементы прежней системы ценностей: гуманность, терпимость, права личности, свобода са­мовыражения, справедливость и т.п. Однако содержание этих по­нятий размывается и целенаправленно искажается, так что са­до-мазохистские практики, например, предстают как реализация свободы выбора («Про это», НТВ), террор — как акт справедли­вой мести (репортажи о бесчинствах боевиков Басаева в Буден­новске в «Московском комсомольце» и на НТВ, 1995), а убийст­во — как следствие социальной нетерпимости и непонимания («Расплакался и рассказал, как убивал мать» //«Опасный воз­раст», 1999). Спутанность понятий достигает уровня глубокого хаоса, грань между добром и злом исчезает, возникает ощущение, что «полная жизнь» — это только жизнь нарушителя норм и границ.

Энергетическую подпитку процесса обеспечивает принцип ак­туализации инстинктивных влечений путем непосредственного на­зывания или картинной демонстрации предметов и действий, способных вызвать рефлекторное возбуждение. Упоминание, комментирование и особенно наглядное предъявление или дета­льное описание эротических поз, актов самовластия, насилия, унижения и вообще беспредела, сцен отчаяния и гедонистическо-

го риска, пачек «бешеных денег» от удачи, добычи или стяжа­тельства провоцируют неконтролируемые биологические импуль­сы и раскачивают паттерны просоциального поведения. На бес­сознательном уровне не существует слов «нет» и «нельзя». Како­вы бы ни были установки и ценности человека, он не может не отреагировать, поскольку срабатывают безусловные рефлексы, а в итоге и высшие психические функции подвергаются, можно ска­зать, перерождению снизу. Не случайно во всех культурах и цивилизациях существуют свои правила приличий, ограничиваю­щие свободу проявления некоторых чувств, запрещающие назы­вание и демонстрацию особо эротических или кровавых образов. Это облегчает людям возможность самоконтроля и доверительно- to общения с окружающими.

••'у Актуализация инстинктивных влечений плавно переходит на Зфовень провоцирования витальных страхов, и это следующий принцип структурирования гедонистического текста. Из фунда­ментальной потребности в самосохранении (физическом и мо­ральном) проистекает страх смерти, боли, страданий, унижений. < £ голь же изначальна потребность в самоутверждении и происте­кающая из нее внешняя активность и агрессивность. А неконтро­лируемая агрессивность вызывает бессознательное чувство вины, Проявляющееся в нарастающих страхах преследования, одиноче­ства, беззащитности. Поэтому провоцирование витальных страхов Уцожет быть как прямым (демонстрация ужасающих сцен боли, фучений, издевательства и т.п. в расчете на «эффект присутст-|«ия»), так и косвенным (нагнетание чувства вины, внушение бо-jijl^HH расплаты за собственную агрессивность и т.п. в расчете на ИВффект приобщения»). Интенсивно используются те формы, ко-ifppbie предполагают, так сказать, реальное участие представите­ли аудитории: всевозможные конкурсы, лотереи и викторины, ~"! ■ можно выиграть крупную сумму и самоутвердиться, а можно эиграть и даже потерять лицо (например, если есть без ложки И петь без сопровождения, как в одном из шоу Л. Ярмольника, рВШ раздеваться при всех, как в шоу Н. Фоменко «Империя стра-йр^м*)- Новейшие приемы интерактивных теле- и радиопередач у *'Леей практически аудитории создают ощущение непосредствен­ней и деятельностной вовлеченности в события, и суперсовре-ррЮнный «эффект участия» воскрешает в электронных mass-media 1§Люсферу коллективных магических ритуалов древнейшей мас-йР^ой коммуникации. * " Однако, несмотря ни на какие ухищрения, все стимулы, не «ющие реального жизненного значения, не находят действи-ьного подкрепления и быстро утрачивают возбуждающую

силу. Условный рефлекс угасает, интерес затухает, эмоции не возбуждаются... И тогда возникает потребность во все более силь­ных раздражителях. Это приводит к тому, что репортажи стано­вятся все более жесткими и кровавыми, эротика непосредственно переходит в порнографию и садизм, тон публикаций изменяется от пикантных намеков и ханжеских сожалений до грубо цинич­ного вторжения в личную сферу самого читателя, зрителя, слуша­теля... Так, например, в постсоветский период первые статьи о женщинах легкого поведения писались в ключе: «Ах, как это по­стыдно!» Затем вместе с новомодным словом «путана» в публика­циях появились подсчеты: «Как много они зарабатывают!» И, на­конец, последовала позитивная оценка: «Какие это дает неожи­данные ощущения!» Табу снималось постепенно. Но по мере того, как оно исчезало, спадала и сила эмоционального возбужде­ния. И оказалось, что собственная сила эротических символов не так уж существенна и быстро вызывает пресыщение. В свое время еще Лифтон и Ольсен отмечали, что в западном обществе, где секс больше не табуируется, особо возбуждающей стала тема пресечения жизни и похорон, и даже назвали это явление «пор­нографией смерти». Заголовки в российских политических и развлекательных газетах типа: «У Мавроди иммунодефицит», «Художникам труп оказался не по карману», «Как знаменитый колдун убивал свою любовницу» — показывают, что такова об­щая тенденция шоу-журналистики.

В гедонистических публикациях обычно взаимодействуют не­сколько текстообразующих принципов и нарушается несколько табу сразу. Например, на одной из телепрезентаций гостям пред­ложен был торт в виде весьма реалистично изображенного трупа Ленина в фобу в натуральную величину. Торт был разрезан и съеден присутствующими перед телекамерой... По форме это вос­создание ритуального убийства и поедания племенного тотема на первобытном стойбище. Или — материализация пресловутого «комплекса Эдипа», как объяснял 3. Фрейд эксцессы «конфликта поколений», воспроизводящие, по его мнению, запрограммиро­ванную в бессознательном архаическую практику коллективного убийства сыновьями отца на почве сексуального соперничества. А может, просто имитация элементарного каннибализма. Но в любом случае это доведение текстообразующих принципов до уровня кощунства (оскорбления религиозных, идеологических, нравственных, личностных чувств людей), что следовало бы определить как предельное выражение гедонистического риска.

Гедонистический текст доводит до предела все противоречия, конфликты и комплексы драйв-мышления, высвечивая наиболее

темные и загадочные его области. Раскрываясь таким образом, драйв-мышление довольно быстро исчерпывает свой потенциал^ приводя духовную сферу к состоянию изначального хаоса. И ког­да табу разрушены, воцаряется так называемая хаос-культура, драйв-мышление утрачивает свое значение в системе коллектив­ного выживания, но продолжает свою работу на уровне отдель­ных индивидуумов, уже не способных измениться.

Периодические кратковременные возвраты к драйв-мышле­нию и стихии инстинктивной жизни похожи на приливы и отли­вы. И здесь самое главное — вовремя всплыть. Известно, что бо­льшинство бывших хиппи стали обычными членами общества, обзавелись семьями, обрели достойный социальный статус, стали почтенными гражданами и родителями. Но 20% сгинули навсегда от наркотиков и характерных болезней, так и не сумев выбраться из своих «комьюнити». Психологи утверждают: если к 20 годам молодой человек так и не вышел из состояния гедонистического риска, ему вряд ли удастся вернуться к нормальной жизни. Но до поры риск и протест против социальных табу является естествен­ной формой самоутверждения, необходимым этапом развития индивидуальности и культуры в целом. Получается, что десакра-лизация духовности, идеологии и культуры открывает дорогу и к возрождению (становлению новых ценностей и новой духовно­сти), и к самоуничтожению, причем оба этих момента совпадают, если речь идет о смене поколений или эпох. Но не всегда воз­рождается тот, кто погиб. Чаще всего на авансцену выходят уже новые люди, которых не коснулся опыт разрушения табу.

В 1993—1996 гг. Психологическая служба газеты «Российские вести» анализировала процесс смены поколений в ходе пере­стройки. Один из выводов весьма характерен: «Идеология застоя была психологически обречена, потому что действительно талант­ливая и нравственная молодежь не хотела иметь с ней ничего об­щего... Рок-музыка нейтрализовала эстетическое воздействие ох­ранительного искусства. Рок-движение стало одним из сильней­ших факторов, сформировавших в молодежной среде что-то вро­де идиосинкразии ко всей системе официальных ценностей... Другое дело, что идиосинкразия — это все-таки болезнь. И сей­час рок-движение напоминает огромный полевой лазарет после отчаянной и плохо подготовленной атаки. Хорошо, если десятая Часть сможет без невосполнимых духовных потерь возвратиться Из зоны культурно-нравственного нигилизма. Самые благополуч­ные — вожаки. Глядя на рок-кумиров, думаешь, что почти у всех Почти все в порядке. Но сочтем ли когда-нибудь тех, кто стал наркоманом или прямо из подростковой " качалки" перешел в тюрьму, кто покончил самоубийством или просто впал в простра-

цию, к семнадцати годам исчерпав свой жизненный потенциал? Посмотрим на вещи прямым взором: тут не на что уповать и уже некого воспитывать. Здесь осталось место только для милосердия. Но если бы это и было ПОКОЛЕНИЕ, заглохла б, как сказал поэт, нива жизни. К счастью, никакие крестовые походы не мо­гут соблазнить всех детей поголовно»²⁰.

Приведенная цитата интересна еще и тем, что бросает свет на проблему резонанса гедонистического текста в широкой ауди­тории. Это вопрос не простой. Драйв-мышление опирается на влечения индивидуального бессознательного. И хотя биологиче­ские механизмы «ОНО» у всех однотипны, конкретные комп­лексы индивидуального бессознательного у каждого личные, а невротические реакции вообще по-своему уникальны. И сам по себе гедонистический текст вызывает веер несовпадающих реак­ций, хаос мнений, влечений и поступков. Чтобы стать направлен­ным и массовым, воздействие должно опираться на коллектив­ные паттерны и способы мышления, общения и поведения, бла­годаря которым биологически неповторимые индивиды психоло­гически соединяются в общем переживании, словно собиратель­ный субъект. Для «мифологического текста» такой опорой служат ритуальные обычаи; для «убеждающего» — постулаты Учения; для «прагматического» — установки общественного мнения. Ха­рактерно, что и гедонистическая публикация непременно обра­щается либо к религиозным ритуалам, либо к идеологическим учениям, либо к общественному мнению. Но в нигилистическом, глумливом смысле. Демонстративное нарушение канонов, зако­нов или приличий, словно рискованный трюк циркача, встряхи­вает инстинкты всех и каждого, и оттенки чувств при этом не так уж и разнятся. «Общее наблюдение» соединяет людей, стремя­щихся к развлечению, и, вызывая интерес к повторению, консо­лидирует собирательную личность того типа, характеризуя кото­рый, В.М. Бехтерев писал: «Скопление, не организованное внут­ри себя, но организованное в своей цели, мы называем пуб­ликой»²¹. Показательно, что знаменитый советский режиссер С. Эйзенштейн для обозначения, как он выразился, «единицы действенности театра» использовал выразительный термин «ат­тракцион», по его словам, «подвергающий зрителя чувственному или психологическому воздействию, опытно выверенному и ма­тематически рассчитанному на определенные эмоциональные по­трясения воспринимающего, в свою очередь в совокупности единственно обуславливающие возможность восприятия идейной

²⁰ Поколение — это кто? // Российские вести. 1996. 19 апр.

21 Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921. С. 86.

стороны демонстрируемого»²². Отсюда следует, что если зрелище само по себе превращает разрозненных людей в «публику», то массовое зрелище, организуемое как «монтаж аттракционов», способно унифицировать паттерны переживания и поведения, вступая во взаимодействия с другими mass-media. И это будет уже другого типа собирательная личность, да и люди — внутренне другие. Упоминавшиеся выше контр-эффекты рок-движения ста­ли возможны потому, что рок-музыка как явление быта сама не­сла в себе удовольствие, сама была наградой за самое себя и да­вала музыкантам полную финансовую независимость от любых социальных и тем более официальных структур. Получается, что резонатором гедонистических текстов является не что иное, как шоу-бизнес, то есть система массовых зрелищ, организуемых на принципах драйв-мышления. А чисто развлекательные издания, студии и программы сами становятся разновидностью шоу-биз­неса с точно такими же аттракционами.

Но предмет рассмотрения гедонистического текста это не только развлечения, конкурсы и риск. Предметом может быть все что угодно: религия, политика, торговля, образование, пра­во и т.д. Гедонистический текст — это способ осмысления ре­альности, подобно мифологическому, убеждающему и прагмати­ческому текстам. Отдельные элементы гедонистического текста могут быть использованы в рамках и убеждающего, и прагма­тического текстов для придания зрелищности и подключения энергии влечений к переживанию отвлеченных ситуаций. Тут важен не сам по себе аттракцион, а его способность возбудить в бессознательном определенный жизненный импульс. Поэто­му интегральную единицу гедонистического общения, аналог «мифемы», «идеологемы» или «конструкта», следует обозначить как «инстигат» (от англ. instigate — провоцировать, подстре­кать). " " " " " " "

Интересна словарная семантика термина. Английское «to ins­tigate» переводится и как 1) быть инициатором некоторого дейст­вия: «The police have instigate a search for the missing boy (Полиция начала поиски пропавшего мальчика)»²³, и как 2) подстрекать к неблаговидным или преступным действиям (при этом подразуме­вается ответственность подстрекателя): «A foreign government was accused of having instigated the bloodshed (Иностранное правитель­ство было обвинено в подстрекательстве к кровопролитию)»²⁴, «instigated a conspiracy against the commander (подстрекал к заго-

22 См.: Эйзенштейн С. Монтаж аттракционов // Избр. произв.: В 6 т. 1964. Т. 2.

23 Longman Dictionary of English Language and Culture. 1998. P. 681.

²⁴ Longman Language Activator. 2000. P. 185.

вору против командира)»²⁵, «to instigate workers to down tools (подстрекать рабочих ломать инструменты)»²⁶. В психологиче­ском смысле «инстигат» — это некий специально созданный или специально используемый в данном контексте стимул (картинка, текст, видеосюжет и т.д.), способный актуализировать драйв, «за­пустить» инстинктивную, рефлекторную реакцию, вызвать силь­ные неконтролируемые сознанием чувства. Инстигат непосредст­венно включен в рефлекторную дугу «St-*R» и как условный (символический) стимул, запускающий реакцию, и как стимул безусловный (приносящий непосредственное удовольствие), сам являющийся «подкреплением». А потому сдваиваются и реактив­ные состояния немедленного наслаждения, и моделирование практического поведения. Тем самым инстигат не только возбуж­дает инстинкты «ОНО», но и провоцирует образование новых комбинаций влечений и новых комплексов бессознательн