Мифы и реальность 4 страница

Вот, например, показания Ягоды на этом процессе: «В 1934 году, ле­том, Енукидзе сообщил мне о состоявшемся решении центра право-троц­кистского блока совершить убийство Кирова. В этом решении принимал непосредственное участие Рыков. Мне стало известно, что троцкистско-зиновьевские тергруппы ведут конкретную подготовку этого убийства... Енукидзе настаивал на том, чтобы я не чинил никаких препятствий это­му делу. В силу этого я вынужден был предложить Запорожцу, который занимал должность зам. начальника Управления НКВД в Ленинграде, не препятствовать совершению террористического акта над Кировым. Спустя некоторое время Запорожец сообщил мне, что органами НКВД задержан Николаев, у которого были найдены револьвер и маршрут Киро­ва, и Николаев был отпущен...»

Тогда же П. П. Буланов (личный секретарь Ягоды с 1929 года, затем до конца марш 1937 года — секретарь наркомата внутренних дел) пока­зал следствию: «...Ягода рассказывал мне, что сотрудник Ленинградского управления НКВД Борисов причастен к убийству Кирова. И когда члены правительства, приехавшие в Ленинград, вызвали этого Борисова в Смоль­ный — допросить его в качестве свидетеля, то Запорожец, будучи встре­вожен и опасаясь, что Борисов выдаст тех, кто стоял за его спиной, ре­шил убить его. По указанию Ягоды Запорожец устроил так, что маши­на, которая везла Борисова в Смольный, потерпела аварию, Борисов был в этой аварии убит».

Это я привела отрывки из отредактированного и изданного «Су­дебного отчета по делу антисоветского „правотроцкистского блока"» (с. 493—494). Так как сегодня высказываются мнения, что отчет был фальсифицирован, приведу неправленную стенограмму этого же по­казания Буланова:

«... Боюсь точно вам сказать — рассказ [Ягоды] был достаточно сум­бурный, но у меня осталось в памяти и то, что комиссар Борисов, который был единственный участник убийства, который должен был дать членам правительства, которые сами выехали туда и производили расследования, должен был дать показания, что Ягода там был тоже, что этот комис­сар Борисов не смог явиться на допрос и был убит при аварии машины. Когда он мне рассказал о том, что он был осведомлен об убийстве, мне стала тогда понятна та необычная для Ягоды забота, которую он про­явил, когда Медведь, Запорожец и остальные сотрудники по требованию были арестованы и преданы суду» [608].

На допросах Ягода и его секретарь могли признаться в чем угодно. Когда бьют по ногам, ребрам, почкам резиновыми палками, когда пы­тают — не все выдерживают. Бывший нарком НКВД не выдержал, что уж говорить о его секретаре. Кстати, следователем Ягоды был Л. М. Заковский, которому экс-шеф НКВД в свое время протежировал.

Не стоило бы, наверное, сегодня и вспоминать об этих оговорах и самооговорах — кто же не знает им цену. Но приходится, когда читаешь в статье уважаемого академика А Н. Яковлева («О декабрьской траге­дии 1934 года». Правда. 1991, 28 янв.): «Мы также не знаем, о чем шла речь на закрытых заседаниях процесса, где давал показания Ягода. Были ли предприняты попытки выяснить, какие дела Ягода попросил суд рас­смотреть отдельно и на закрытом заседании? У Ягоды был один и един­ственный начальник — Сталин. Шла ли речь о нем на закрытых заседаниях коллегии?

Как вел себя Ягода в преддекабрьские дни и в первой половине дня 1 де­кабря 1934 года? Где он был, что делал, кого принимал, к чему проявлял интерес, был ли на приеме у Сталина?».

Увы, не могу ответить на вопрос, как вел себя Ягода в преддекабрь­ские дни 1934 года. Но известно, что 1 декабря Ягода был вызван к Ста­лину уже после убийства Кирова в Ленинграде. Время прибытия в ка­бинет Сталина зафиксировано 17 ч. 50 мин. Значит, к этому времени он уже получил сообщение из Ленинграда, а время ухода Ягоды также отмечено — 20 ч. 30 минут. Кроме Сталина, Ягода был последним че­ловеком, согласно записи посетителей, покинувшим кабинет Сталина в Кремле. А интерес у всех присутствовавших там был один — похоро­ны Кирова.

Закрытые заседания действительно проводились по просьбе Ягоды. Скорее всего потому, что на них говорилось о личных отношениях Ягоды с семьей Горького. Эта тема настолько деликатная, что мы ее касаться не будем, но она тесно переплеталась с признаниями Ягоды во многих гре­хах. Однако на этих закрытых заседаниях Ягода не касался ни Сталина, ни Кирова. «Диву даешься, — пишет доктор исторических наук, автор по­ка единственного в стране биографического очерка о Г. Ягоде, В. Некра­сов, как он раскаивается во всех мыслимых и немыслимых грехах: в том, что был одним из руководителей правотроцкистского подпольного блока с целью свержения Советской власти и восстановления капитализма; и в со­участии по делам об убийстве С. М. Кирова, В. Р. Менжинского, В. В. Куйбышева, А. М. Горького и его сына М. А. Пешкова; и в покушении на жизнь Ежова, и в помощи иностранным шпионам и т. д.»[609]

Кстати, Генрих Ягода перед тем, как ему на процессе 1938 года был вынесен смертный приговор, отверг обвинения в организации убийст­ва Кирова и в шпионаже в пользу иностранных государств. «Нет, — говорил Ягода, — в этом я не признаю себя виновным. Если бы я был шпи­оном, то уверяю вас, что десятки государств вынуждены были бы распус­тить свои разведки». И далее: «Неверно не только то, что я являюсь ор­ганизатором, но неверно и то, что я являюсь соучастником убийства Ки­рова».

Замечу, что весь текст выступления Ягоды полностью опубликован в судебном отчете по делу правотроцкистского блока еще в 1938 года и мне кажется, Александр Николаевич Яковлев, бывший член Политбюро ЦК КПСС и председатель по дополнительному изучению материа­лов, связанных с репрессиями 30—40-х годов, при желании вполне мог бы найти ответы на поставленные им перед самим собой вопросы.

Имеется один документ, который позволяет в несколько ином свете взглянуть на отношения между Ягодой и Сталиным. Это небольшая записка. Она собственноручно написана Сталиным. «Т. Менжинский! Прошу держать в секрете содержание нашей беседы о делах в ОГПУ (пока-что!). Я имею в виду коллегию ОГПУ ( включая и Ягоду ) (выделено мной. — А. К.), члены которой не должны знать пока-что содержание беседы. Что касается секретарей ЦК, с ними можно говорить совершенно свободно. Привет! И. Сталин» [610]. При таких отношениях вряд ли можно быть сообщником в убийстве Кирова.

Предположительно, данная записка написана Сталиным в 1934 году и, по-видимому, беседа была посвящена предстоящим преобразова­ниям всей системы правоохранительных органов, проведенной в июле 1934 года. Как видим, все было не так уж просто во взаимоотношениях Сталина и Ягоды. Не следует также забывать, что были расстреляны, репрессированы и скончались в тюрьмах, лагерях и ссылках 15 ближай­ших родственников бывшего наркома: его жена, старики-родители, пять сестер с мужьями. А. К. Тамми, на воспоминания которого автор уже ссылался, в Норильске находился с родной сестрой Г. Ягоды, кото­рая утверждала: «В убийстве Кирова — Ягода не виноват!». И эти нюансы также необходимо учитывать при анализе трагедии 1 декабря.

Полагаю, нельзя не учитывать и материалы, опубликованные в жур­нале «Известия ЦК КПСС» № 7 за 1989 год. По-видимому, Ягода сна­чала оказал пусть хоть и слабое, но сопротивление Сталину в его стрем­лении сфальсифицировать ход следствия по делу Л. В. Николаева, ина­че откуда бы появилось утверждение Ежова: «...пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: „Смотри­те, морду набьем“». Если допустить, что это так и было, то Ягода стал, несомненно, соучастником Сталина в фальсификации этого и других процессов. Но согласитесь, это ведь не организация убийства!

Казалось бы, высокая степень информированности академика А. Н. Яковлева не позволяет не знать ему следующие факты.

На одном из допросов Л. В. Николаев показал, что первоначально он собирался убить С. М. Кирова 14 ноября 1934 года. И с этой целью он встречал его на Московском вокзале в Ленинграде. Но стрелять не стал, так как Сергея Мироновича встречало большое количество людей. И потому, смешавшись с толпой встречающих, затерялся. Зафиксировала ли Николаева охрана Кирова в тот день? Нет. Об этом на допросе рассказал сам Николаев. Тем не менее пошли легенды о якобы двух задержаниях Николаева (15 октября и 14 ноября). Хотя, повторяю, 14 ноября его никто не задерживал.

Замечу также, что в некоторых воспоминаниях утверждается, что многие жалобщики пытались лично вручить свои письма и заявления С. М. Кирову, считая (вполне справедливо), что иначе их документы могут затеряться в бюрократических дебрях. А потому просители кара­улили машину Кирова либо у его дома на улице Красных Зорь, либо у Смольного. Только этим и объясняется, что при первом задержании Николаев был отпущен.

Уже будучи арестованным, Николаев на допросах показал: встре­тил Кирова 15 октября у Дворца Урицкого, шел за ним до самого до­ма, подойти к нему не решался, так как Киров шел вместе с Чудовым. «Когда Сергей Миронович вошел в парадную дома, я двинулся за ним, но, был задержан постовым милиционером, доставлен в 17 отделение мили­ции, где меня обыскали, а затем отправили в Управление НКВД, на Ли­тейный 4» [611].

В следственном деле Николаева имеются показания начальника оперотдела УНКВД по Ленинградской области Рубина и начальни­ка отделения охраны М. И. Котомина. В них говорится: «...в НКВД мы Николаева допросили. Он предъявил партийный билет, сказал, что ра­нее работал в Смольном и собирался обратиться к Кирову с просьбой о своем трудоустройстве. После пятнадцатиминутной беседы мы Нико­лаева отпустили»[612].

Подчеркиваю еще раз: это — единственное задержание Николаева до трагедии в Смольном.

Ошибочными являются мнения Р. Конквиста и А. Антонова-Овсе­енко о том, что распоряжение отпустить Николаева отдал И. В. Запоро­жец. Замечу, что эти слова впервые произнес Ягода на процессе право­троцкистского блока в 1938 году: «Запорожец отпустил Николаева по моему указанию».

В действительности Запорожец не имел никакого отношения к осво­бождению Николаева 15 октября. Это подтвердил почти 30 лет спустя бывший оперсекретарь особого отдела УНКВД по Ленинградской об­ласти А. Аншуков. В своем объяснении в комиссию по расследованию обстоятельств убийства Кирова 22 ноября 1963 года он писал: все эти показания Ягоды «сплошные измышления следователей. Утверждаю, что к освобождению убийцы Николаева 15 октября И. В. Запорожец никакого ка­сательства не имел, да и не мог иметь, потому что Николаев был задержан на правительственной трассе оперодчиком (сотрудником оперативного отдела.— А. К.) и был доставлен в четвертое отделение (НКВД — А. К.) ...Запорожец, как зам. нач. Управления, не касался к руководству оперодом. За всю историю этого отдела, как только на него возложили функции не­сения охраны правительства, над этим отделом шефство осуществлял лично товарищ Медведь...

Во-вторых, в ту пору, когда Николаев был задержан, то есть 15 ок­тября, Запорожец лежал в санотделе, его нога была в гипсе, так как в конце августа или начале сентября на конноспортивных соревнованиях, проходивших на стадионе „Динамо” лошадь Запорожца споткнулась, он упал через голову коня, повредил себе ногу, и гипс был снят... незадолго до празднования XVII годовщины Октября. Когда Запорожец лежал в гип­се, — свидетельствовал далее А. Аншуков, — он не занимался делами ни­каких отделов НКВД, даже делами Особого отдела, начальником которого был по штату» [613]. Правдивость показаний А. Аншукова подтверждается и другими документами: лечебным делом Запорожца, справкой медко­миссии о необходимости продолжения лечения, решением секретариа­та обкома ВКП(б) от 11 ноября 1934 года о предоставлении Запорожцу внеочередного отпуска по болезни^[614] и его отъезде в Хосту 14 ноября. Вернулся он из отпуска в Москву на похороны Кирова, то есть 6 декабря 1934 года. И вскоре был арестован.

Мифологией обросла и история трагической гибели охранника Ки­рова М. В. Борисова. В основе этой мифологии все те же «чистосердеч­ные» признания и «доказательства», выбитые из подследственных в не­доброй памяти 37—38 годах, и последующие, спустя десятилетия, рассказы-воспоминания тех, кто тогда выжил.

Но попробую изложить эту переполненную домыслами историю по порядку.

Первоначально у С. М. Кирова было два телохранителя. Один — Бо­рисов Михаил Васильевич, 1881 года рождения, член партии с 1931 го­да. Он встречал Кирова в Смольном 1 декабря. И дал показания в форме рапорта об этом дне. Оно есть в следственном деле. Другой — Лев Фо­мич Буковский, 1896 года рождения, член партии с 1916 года. Оба они сопровождали Кирова в поездках на заводы, фабрики, охоту, в командировках и т. д.[615]

И Борисов, и Буковский— оба были беспредельно преданы Кирову. Один из них погиб 2 декабря. Другой — в кровавом 1937-м.

Личному охраннику Кирова — Михаилу Васильевичу Борисову шел уже 53 год. И Филипп Демьянович Медведь справедливо полагал, что для этой должности Борисов староват. Но за своего охранника засту­пился Киров. И было принято компромиссное решение: Борисов оста­вался в охране Кирова, но нес ее в основном в Смольном. В его обязан­ности входило встречать Кирова у Смольного, сопровождать его по зда­нию. М. В. Борисов охранял Кирова с момента приезда в Ленинград, то есть с 1926 года, был ему лично предан, но, ради справедливости, сле­дует сказать, что возраст брал свое и, возможно, в какой-то степени он стал менее профессионален; тем более что в те годы, по большому счету, профессионалов-охранников вообще не готовили. Их отбирали по принципу классовой принадлежности и умению метко стрелять.

Охранять Кирова было нелегко. Многие работавшие с Кировым в те годы отмечали, что тот не любил, когда за его спиной ходила «тень». В одних воспоминаниях зафиксирован случай, когда Сергей Мироно­вич просто перехитрил охрану и сбежал от нее, вызвав большой пере­полох. Насколько это верно — сегодня сказать трудно, но он часто иг­норировал отдельный подъезд (в простонародье — «секретарский») в Смольном, входил через главный.

Что же все-таки произошло с Борисовым? Версий существует до­статочно много, например, один из воспоминателей даже утверждал, что Борисова «убили еще 1 декабря». Совершенно другую картину ри­сует уже неоднократно упоминавшийся P. O. Попов: «Сегодня многие упрощенно представляют обстановку 2 декабря в Ленинграде. Ведь при­ехало много начальства. Все легковые машины, и не только УНКВД, были в разгоне. Сталин захотел допросить Борисова. Последовал его звонок Аг­ранову и Борисова срочно повезли на грузовой машине. Единственной, ко­торая оказалась в гараже НКВД на Литейном 4. Сопровождали Борисова дежурившие в тот день сотрудники оперативного отдела. Одного сопро­вождающего я знал — Малий, он как-то отдыхал вместе со мной. Фами­лии второго не помню. Как мне рассказывали: один из сопровождающих сел в кабину, а второй в кузов — на пол. Про Борисова мне сказали, что он сидел на облучке полуторки, и когда чуть-чуть не произошло столкно­вение с выскочившим из-за угла грузовиком, то полуторка резко отверну­ла и Борисов ударился о фонарный столб, а потом упал вниз головой на тротуар».

Однако, в отличие от Попова, никто из остальных участников про­исшествия не упоминал ни о фонарном столбе, ни о встречной машине. Все они все время говорили: что-то случилось с машиной и она на боль­шой скорости — почти 50 км в час — врезалась в стену дома.

Сразу же после аварии Д. 3. Малий, Н. И. Виноградов и Н. С. Мак­симов (оперативный работник, сопровождавший М. В. Борисова до ма­шины перед отъездом в Смольный, — А. К.) были арестованы. Вместе с ними 2 декабря 1934 года был задержан и водитель машины В. М. Ку­зин. Всех их допрашивали по отдельности. Каждый из них на допросе показал: во время движения по улице Шпалерной автомашину внезап­но и резко бросило вправо, она потеряла управление, въехала на тротуар и правой стороной ударилась о стенку дома. Борисов, сидевший у пра­вого борта кузова автомобиля, ударился о стенку дома, получил смер­тельные повреждения и, не приходя в сознание, скончался^[616].

Эти показания подтверждаются выводами технической экспертизы, указавшей в своем заключении от 2 декабря, что «причиной самопроиз­вольного поворота машины вправо и ее аварии явилась неисправность пе­редней рессоры автомобиля, а повышенная скорость движения этому спо­собствовала»[617].

Борисов, которого после аварии перевезли в Николаевский воен­ный госпиталь, вскоре там скончался. В медицинском заключении о смерти говорилось: «Повреждение костей черепа произошло от удара очень значительной силы головой о твердый плотный предмет, например, каменную стену. Направление удара было сзади наперед и справа налево и удар этот мог быть получен при резком повороте автомобиля влево от стены. Можно полагать, что покойный в момент удара находился на пра­вом борту автомобиля правым плечом впереди и после удара мог быть от­брошенным в кузов. Осаднение бедра, левой надлопаточной области и осаднение кожи головы слева кровоизлиянием могли произойти при падении в кузов автомобиля и значения для ускорения смерти не имеют».

Акт судебно-медицинской экспертизы был подписан 4 декабря 1934 года^[618].

Подробно останавливаюсь на этом моменте потому, что и сегодня существуют кривотолки и домыслы по поводу акта судмедэкспертизы. Так, в уже упоминавшейся мною статье академик А. Н. Яковлев писал: «...имеется письмо бывшего начальника лечебно-санитарного отдела Ле­нинградского управления НКВД С. А. Мамушина о том, что смерть Бори­сова была предумышленным убийством, а не несчастным случаем. Мамушин сам был членом медицинской комиссии и пишет, что ее „заключение о смерти Борисова было сделано вопреки фактам обследования. Вскрытие черепа Борисова показало наличие многочисленных радиально расходящихся трещин черепа, что было следствием удара по голове тяжелым пред­метом, тогда как в заключении было написано, что была найдена одна трещина черепа, которая свидетельствовала об ударе головой о каменную стену. Свидетельства С. Мамушина требуют тщательного изучения и приобщения к делу“».

Должна согласиться с Александром Николаевичем Яковлевым: сви­детельство Мамушина действительно требует «тщательного изучения». Только в несколько ином аспекте. Дело в том, что существуют большие сомнения по поводу авторства письма, приводимого академиком в ка­честве доказательства. Сам С. А. Мамушин, начальник санчасти НКВД, наряду с другими экспертами подписавший акт судебно-медицинской экспертизы в 1934 году, подтвердил это заключение и после своей реабилитации в комиссии по расследованию обстоятельств убийства С. М. Кирова. В возрасте 78 лет, страдая сильной глаукомой, при неос­торожном переходе улицы он трагически погиб — попал под машину. Это случилось в 1966 году.

И вот спустя почти двадцать пять лет после его смерти в комис­сию по реабилитации жертв политических репрессий, которую воз­главлял А. Н. Яковлев, поступает письмо Мамушина, в котором он подвергает сомнению этот акт судебно-медицинской экспертизы. Письмо якобы поступило от сына Мамушина. Но его сын погиб на фронте в Великую Отечественную войну. Дочь — Наталия Сергеевна Мамушина — никакого письма отца в ЦК КПСС не направляла. Быть может, следовало бы провести экспертизу письма и установить: написано ли оно самим Мамушиным или фальсифицировано кем-то другим?

Что же касается самого акта экспертизы 1934 года, то подчеркну главное. В 1967 году проводилась комплексная автотехническая и су­дебно-медицинская экспертиза по аварии автомашины и факту смерти оперкомиссара М. В. Борисова. Был эксгумирован труп Борисова. Вы­воды экспертизы таковы: основной причиной автодорожного проис­шествия могла явиться техническая неисправность переднего моста ав­томобиля (передней рессоры), которая способствовала возникновению самопроизвольного поворота автомобиля. Повреждения в области го­ловы Борисова, двусторонний ушиб легких и ссадина в области левой лопатки могли образоваться в условиях данного дорожно-транспортного происшествия. Эти повреждения могли возникнуть одномомент­но от удара большой силы о тупой предмет во время аварии автомоби­ля, как это отображено в материалах дела 1934 года.

Ко всему сказанному добавлю: повторная судебно-медицинская экс­пертиза проводилась военно-медицинскими экспертами и в 1989 году. В ходе ее изучались акты патологоанатомического вскрытия оперкомис­сара М. В. Борисова в 1934 году и эксгумации трупа в 1967 году. Она под­твердила точность экспертизы 1934 года.

Казалось бы, какие могут быть кривотолки? Но мифы — потому и мифы, что существуют совершенно самостоятельно, независимо и от исторических фактов, и от неоднократно доказанных истин. Поэтому вернемся к обстоятельствам гибели Борисова, в 1934 год.

Хотя уже к 5 декабря было точно установлено, что Борисов погиб в результате аварии автомобиля по причине его технической неисправ­ности, Н. Й. Виноградов, Д. 3. Малий и В. М. Кузин.были оставлены под стражей и расследование дела о причинах гибели М. В. Борисова было продолжено.

Теперь его возглавили другие лица — зам. наркома внутренних дел Агранов, зам. председателя Комиссии партийного контроля Н. И. Ежов и генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А. Косарев. С их участием все участники, дорожного происшествия были передопрошены. Как свиде­тельствуют протоколы допросов, Агранов, Ежов и Косарев ставили во­просы жестко, целеустремленно, с обвинительным уклоном, добиваясь от Кузина, Малия, Виноградова признания в умышленном убийстве М. В. Борисова. Арестованные категорически отвергли все предъявленные им обвинения, заявляя, что Борисов погиб трагически, неслучайно во время аварии неисправной машины^[619].

12 декабря 1934 года был произведен повторный осмотр места ава­рий машины. В ходе его на металлической вилке, крепящей водосточ­ную трубу к стенке дома, о которую ударился автомобиль под управле­нием водителя Кузина (кстати, Кузин при данном эксперименте не от­рицал, что за рулем автомобиля находился он сам лично. — А. К.), был обнаружен обрывок ткани. По заключению специалистов, этот кусок ткани идентичен ткани пальто погибшего Борисова, причем в области спины данного пальто выявлены разрывы ткани.

Однако следственное дело по факту гибели Борисова продолжалось вплоть до января 1935 года, когда оно было прекращено. В заключи­тельном документе дела говорилось: «поскольку подозрения в умышленном убийстве оперкомиссара Борисова не подтвердились... Смерть сотруд­ника оперотдела Борисова последовала вследствие несчастного случая во время аварии автомобиля» [620].

Н. И. Виноградов, Д. 3. Малий и В. М. Кузин были из-под стражи освобождены. Первые двое сразу же приступили к исполнению своих должностных полномочий в УНКВД по Ленинграду и области. Замечу, был уже новый начальник Управления — Л. Заковский, и он, несмот­ря на все, что с ними случилось, оставил их на работе. Что же касает­ся Кузина, то он уехал на родину в деревню, пробыл там недолго, а по­том вернулся в Ленинград и устроился на работу шофером в Судоверфь НКВД.

Но приближался 1937 год. Наркомом НКВД стал Н. И. Ежов. На­чалась колоссальная чистка аппарата НКВД. Она прежде всего кос­нулась руководящего состава. 30 апреля 1937 года был арестован бывший зам. начальника оперативного отдела УНКВД по Ленинградской области А. А. Губин. Больше месяца продолжались его ин­тенсивные допросы, с применением пыток, побоев. Результатом это­го явилось заявление, написанное Губиным 4 июня 1937 года на имя Ежова. В нем он заявлял, что якобы «...после убийства Кирова Паукером при моем участии был убит Борисов с целью сокрытия следов убий­ства, так как Борисов являлся единственным свидетелем убийства Ки­рова»[621].

По-видимому, в следственной версии что-то, как принято говорить, «не состыковывалось». Начальник оперативного отдела НКВД К. В. Паукер, которого Губин назвал в качестве организатора убийства Кирова, по этому делу не был даже допрошен. Не были по этому факту Допрошены такие руководящие работники НКВД, как Агранов, Про­кофьев, Буланов, Миронов, которые впоследствии также обвинялись в организации убийства Кирова. Зато появились «пешки».

10 июня 1937 года Губин заявил на допросе, что входил в состав контрреволюционной группы, членами которой также являлись Ма­лий, Виноградов, Максимов, Хвиюзов, их целью была ликвидация Бо­рисова^[622].

Еще после первого показания Губина в период с 5 по 11 июня были арестованы Малий, Виноградов, Максимов, Хвиюзов, Кузин. Всем им было предъявлено обвинение в убийстве М. В. Борисова. На первых до­просах все они отрицали умышленное убийство, говорили о случайной аварии машины.

16 июня 1937 года В. М. Кузина стали допрашивать весьма ин­тенсивно. Первоначально он категорически отрицал преднамеренное убийство Борисова, но затем, после перерыва в допросе, где его били и пытали, вдруг заявил: во время движения машины Малий резко вы­рвал у него рулевое управление и так же резко направил руль вправо, в результате чего произошло столкновение с домом и при этом погиб Борисов^[623].

Малий и Виноградов держались на допросах очень стойко. Они пол­ностью отвергали последнее показание В. М. Кузина о предумышлен­ной аварии не только на допросах, но и на всех очных ставках с ним. Более того, они называли ложными показания Губина о существовании контрреволюционной группы заговорщиков с целью убийства Борисо­ва по заранее разработанному плану^[624]. При этом они доказывали: кто заранее мог знать, что Сталин захочет допросить Борисова, что именно они в этот день чисто случайно оказались дежурными оперодчиками. Вдруг Сталин надумал бы допросить Борисова 3 декабря, и тогда бы уже дежурили другие оперодчики, поэтому показания Губина — сплошная фальсификация, ложь.

Однако спустя месяц после ареста на интенсивных допросах с при­страстием, пытками, избиениями Малий и Виноградов признались, что являются участниками контрреволюционной группы и аварию, при ко­торой погиб Борисов. совершили преднамеренно.

Дольше всех держался Максимов. Он на допросах упорно отрицал наличие заговора с целью ликвидации Борисова и свое участие в нем. Но 23 августа 1937 года Максимов заявляет на допросе, что он отказы­вается от этих показаний, «просит считать их аннулированными» и «свои показания на следствии о своей контрреволюционной деятельности я це­ликом подтверждаю»[625].

Надо ли говорить еще раз о том, какими методами были получе­ны эти признательные показания. И все же приведу свидетельства. Так, единственный оставшийся в живых водитель В. М. Кузин спустя деся­тилетия пояснил: «после ареста 1937 г. на допросах били, не разрешали садиться и требовали признаться в принадлежности к контрреволюцион­ной группе, после чего я стал подписывать все протоколы допросов, не чи­тая их». Подобные меры применялись и к другим подследственным. Бывший следователь УНКВД по Ленинградской области С. К. Якушев, проводивший расследование по делу Малия, Виноградова, Максимова 20 апреля 1956 года, будучи опрошенным, показал: «Я помню, что по указанию руководства управления, арестованного Малия бил Рубинчик. Бил ли Малия я, припомнить не могу» [626]. Р. О. Попов рассказывал автору книги: «В 1937 году всех сопровождавших Борисова оперодчиков снова до­прашивали, а потом расстреляли. Следователь Резников, имя-отчество не помню, рассказывал мне: „Я его (Малия) держал на «конвейере» 15 су­ток". За «15 суток на „конвейере" что хочешь скажешь...» ^[627].

В судебном заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР Д. 3. Малий, Н. И. Виноградов, Н. С. Максимов отказались от всех своих показаний, данных на предварительном следствии, заявили, что они не­правдивы, и давая такие показания, они пытались сохранить себе жизнь. Тем не менее в судебном заседании Военной Коллегии Верховного Суда СССР, состоявшемся 2 сентября 1937 года, Виноградов, Максимов, Малий, обвиненные в совершении преступлений, предусмотренных ста­тьями 58—8 и 58—11 УК РСФСР, были признаны виновными и приго­ворены к расстрелу с конфискацией имущества. Суд продолжался всего 20 минут^[628].

Трое невинно расстрелянных ушли из жизни, так и не признав своей вины. Брат Малия — В. 3. Малий в своем объяснении в КПК при ЦК КПСС 18 декабря 1964 года писал: «В 1937 году я приехал в отпуск домой и мать показала мне записку брата следующего содержания: „Дорогие род­ные, я нахожусь в заключении. Верьте, я невиновен. Моим делом будет разбираться сам Сталин"».

Шофер машины В. М. Кузин через 11 дней, в течение которых он отрицал заговор, предумышленное убийство оперкомиссара Борисова, а потом «сознался» в этом, — был приговорен к длительному сроку тю­ремного заключения. Пройдя тюрьму, лагерь, ссылку, Кузин остался жив. Замечу, что он фамилии своей никогда не менял, хотя некоторые публицисты и утверждали, что якобы Кузин чудом остался жив только потому, что ему по «закону» лагерного братства поменяли фамилию.

В. М. Кузин и стал главным «свидетелем» версии о предумышлен­ном убийстве охранника Борисова, вновь всплывшей после заявлений

Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС. Правда, Кузин несколько раз ме­нял свои объяснения, давая их в различные комиссии по расследова­нию обстоятельств гибели Кирова и его охранника. Но наибольший интерес представляет его письмо в Комиссию партийного контроля при ЦК КПСС, направленное в феврале 1956 года. Приведем его почти полностью: «Виноградов и Борисов сели в кузов грузовой машины, а Малий сел со мной в кабину. По дороге Малий все время торопил меня. Переезжая улицу Потемкина, Малий вырывает у меня руль и направляет машину на стену дома, а сам пытается выскочить из кабины. Я его задерживаю и не даю ему выскочить. Машина открытой правой дверцей ударилась о стену дома, в результате было стекло дверки разбито. Когда я остановил ма­шину и вышел, посмотрел в кузов, Виноградова в кузове было, а он бе­жал, я вскочил в кузов и увидел, что в кузове лежит убитый Борисов, правый висок был в крови. Я закричал — убили, убили. В это время ко мне подошел Малий и сказал — не кричи, а то будет и тебе, и сам Малий скрылся. Я после этого Малия и Виноградова не видел до моего освобож­дения из-под ареста (имеется в виду январь 1935 г. — А. К.).