Альманахи декабристов

«Полярная звезда»

Петербургский альманах «Полярная звезда» – одно из самых интересных периодических изданий первой четверти XIX в. Его выпускали А. А. Бестужев и К. Ф. Рылеев; вышло три книжки – на 1823, 1824 и 1825 гг. Ни один современный орган печати не имел такого успеха у читателей.

К началу издания своего альманаха Рылеев и Бестужев не были новичками в литературе и журналистике. Рылеев уже приобрел известность как автор острой сатиры «К временщику» и гражданских «Дум», Бестужев – как поэт и талантливый критик; оба сотрудни­чали в петербургских журналах, участвовали в Вольном обществе любителей российской словесности.

Бестужев давно мечтал издавать периодический орган. Еще в конце 1818 г. он просил цензуру разрешить ему выпускать литера­турный журнал «Зимцерла»[59][7]. Однако цензурное ведомство отказало Бестужеву, сославшись на его юный возраст (ему исполнилось двадцать лет), на то, что он не известен «ученой публике» и допустил в своем прошении три стилистические неточности. Действительная же причина была другая: Бестужев только что опубликовал в «Сыне отечества» свой перевод главы из «Опыта критической истории Лифляндии...» де Брея, где говорилось о тяжелом положении русских крепостных крестьян[60][8]. Это дало возможность заподозрить Бестужева в вольномыслии[61][9]. Рылеев также стремился к изданию журнала. Понимая, что при существующих цензурных условиях право на издание журнала получить невозможно, Бестужев и Рылеев решают выпускать альманах.

В целях цензурной маскировки издатели придали «Полярной звезде» форму, характерную для тогдашних альманахов как представителей «малой» периодики: она печаталась форматом в двенадцатую долю бумажного листа (т. е. меньше половины тетрадной страницы) и на титуле значилось, что эта «карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности». Рылеев и Бестужев хотели подчеркнуть, будто они намереваются выпускать чисто литературный альманах, не отступая от традиций Карамзина.

И все же провинциальные читатели сразу догадались, что «Полярная звезда» – это не столько литературно-художественный, сколько общественно-политический альманах. Уже самое название его перекликалось со стихотворением Пушкина «К Чаадаеву» (1818), широко распространенным в рукописных копиях, и воспринималось как символ свободы, счастливого будущего[62][10]. Кроме того, после выхода первой книги Бестужев и Рылеев сообщили читателям, что, предпринимая издание «Полярной звезды», они «имели в виду более чем одну забаву публики», что альманах рассчитан не на узкий круг читателей, а на «многих»[63][11].

К сотрудничеству в «Полярной звезде» издатели привлекли лучшие литературные силы – Пушкина, Грибоедова, Ф. Глинку, Кюхельбекера, Д. Давыдова, Вяземского, Сомова и др. Эпизодически участвовали в альманахе даже Греч и Булгарин; они пока еще прикрывались показным либерализмом и не порывали связей с передовыми деятелями; к тому же их участие в «Полярной звезде» ослабляло бдительность цензуры.

Рылеев возглавлял в альманахе отдел поэзии и печатал свои «думы», отрывки из поэм «Войнаровский» и «Наливайко». Бестужев ведал прозой, он помещал критические обзоры литературы и повести, проникнутые идеями свободолюбия. На нем лежали основные издательские и редакторские обязанности, переговоры с сотрудниками и цензурой, отбор материала, составление книжек и корректура. Многие современники воспринимали «Полярную звезду» как альманах Бестужева.

Каждая книжка открывалась обозрением литературы, написанным Бестужевым, а затем шли произведения в прозе и стихах, которые являлись своего рода художественной иллюстрацией выдвинутых в нем положений. Статьи Бестужева служили организующим началом в книжках «Полярной звезды», сообщая им четкую направленность.

При характеристике общественно-политической позиции «Полярной звезды» необходимо помнить, что более двух лет отделяет ее третью книжку от первой. За это время произошли значительные сдвиги в мировоззрении издателей, что не могло не отразиться на материалах «Полярной звезды». Единый и целенаправленный как орган декабристской периодики альманах развивался, совершенствовался от книжки к книжке: с каждым годом яснее определялось политическое лицо «Полярной звезды» в связи с тем, что Рылеев и Бестужев все более полно овладевали идеями дворянской революционности.

«Полярную звезду» на 1823 г. Бестужев и Рылеев подготовили осенью 1822 г. В ту пору они еще не были декабристами: Рылеев не разочаровался в конституционной монархии, Бестужев не до конца преодолел влияние Жуковского и Карамзина. Недостаточная четкость политических и литературных взглядов издателей сказалась на содержании первой книжки «Полярной звезды» и прежде всего заметна в обозрении Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России».

Статья Бестужева делится на три части. Сначала идет очерк развития русской литературы от древних времен до начала XIX в., затем автор говорит о литературе «последнего пятнадцатилетия» и, предваряя Белинского, заключает, что в России все еще нет настоящей литературы. Конец статьи посвящен разбору причин, которые тормозят развитие нашей словесности.

Обозрение Бестужева пронизано страстной борьбой за национальную самобытность литературы, за ее высокое, гражданское содержание. С точки зрения народности Бестужев высоко оценивает «Слово о полку Игореве», творчество Кантемира, Ломоносова, Державина, Хемницера, Фонвизина. Отношение к Карамзину у критика двойственное: с одной стороны, он выразил характерное для декабристов несогласие с монархической концепцией «Истории государства российского», но с другой – признал в Карамзине писателя, который дал «народное лицо» русскому языку.

С позиций гражданского романтизма оценивает Бестужев творчество поэтов последнего пятнадцатилетия; весьма одобрительно отзывается он о Крылове, Ф. Глинке, Рылееве, Пушкине как авторе «Руслана и Людмилы» и «Кавказского пленника». Вопреки карамзинистам, видевшим в салонных баснях И. И. Дмитриева верх совершенства и осуждавшим басни Крылова за «грубость» и просторечие, Бестужев решительно поставил Крылова выше Дмитриева. Очень верно Бестужев определил, что «Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков». К числу «бездельных», т. е. незначительных недостатков творчества Жуковского Бестужев относит «германский колорит, сходящий иногда в мистику, и вообще наклонность к чудесному», но в целом элегический характер произведений Жуковского им отнюдь не осуждается.

При рассмотрении причин, которые привели к тому, что среди русских писателей оказалось очень мало самобытных талантов, обнаружились сильные и слабые стороны позиции Бестужева. Он выступает как критик декабристского лагеря, когда, вскрывая «политические препоны, замедлявшие ход просвещения и успехи словесности в России», ответственность за неудовлетворительное состояние литературы и просвещения возлагает на правительство. Не менее смело ратует Бестужев против «феодальной умонаклонности» провинциальных дворян, которые ограждают своих детей от просвещения, и столичных дворян, которые вместо серьезного учения и занятия литературою предпочитают развлекаться и веселиться. Но когда критик неудовлетворительное состояние литературы ставите зависимость от «равнодушия прекрасного пола» к отечественной словесности, это значит, что он еще не порывает с традициями Карамзина.

В заключении статьи Бестужев писал о «тумане, лежащем теперь на поле русской словесности», намекая этим на тяжелые политические и цензурные условия. Современники разгадали намек Бестужева. «Ты умел в 1822 году жаловаться на туманы нашей словесности», – с удовлетворением вспоминал Пушкин в письме к Бестужеву в июне 1825 г.

Художественные материалы первой книжки «Полярной звезды» не были однородны в своем направлении. Передовые тенденции выражали думы Рылеева («Рогнеда», «Борис Годунов», «Мстислав Удалой»), причем в «Рогнеде» открыто защищались тираноборческие идеи. Горячей защитой свободы человека проникнуто стихотворение Ф. Глинки «Плач пленных иудеев»; особенно сильно в применении к бесправному, закрепощенному народу России звучали слова: «Рабы, влачащие оковы, высоких песней не поют». Открыто антиправительственный характер носила басня Крылова «Крестьянин и овца» – сатира на «волчьи приговоры» продажных судей царской России.

Пушкин выступает в альманахе как ссыльный поэт. Из Одессы он прислал в первую книжку альманаха стихотворение «Овидию», в котором сравнивал свою судьбу с судьбой римского поэта Овидия, изгнанного из пределов родины императором Октавианом Августом.

Кроме этого стихотворения, Пушкин напечатал в первой книжке «Полярной звезды» еще три: «Гречанке», «Мечта воина» и «Элегия» («Увы, зачем она блистает...»).

Лучшими художественными произведениями в прозе «Полярной звезды» на 1823 г. была повесть Бестужева «Роман и Ольга» (из истории вольного Новгорода), в которой поэтизировались гражданские доблести русского человека – мужество, смелость, независимость, вольнолюбие, и его же очерк «Вечер на бивуаке», рисующий жизнь офицеров в походе.

Но в первой книжке «Полярной звезды» были напечатаны также произведения Греча и Булгарина, бездарного графа Хвостова и других «благонамеренных» литераторов.

Жуковский, помимо переводов из «Орлеанской девы» Шиллера и «Энеиды» Вергилия, поместил пять лирических стихотворений, три из которых («Счастие во сне», «Утешение», «Три путника») посвящены темам разлуки и смерти, исполнены грусти и тоски. Участие Жуковского в первой книжке «Полярной звезды» – не дипломатический ход со стороны издателей, а свидетельство еще неокончательно установившейся их литературно-эстетической позиции.

Вторая книжка альманаха – «Полярная звезда» на 1824 г. – прошла цензуру 20 декабря 1823 г. В это время Рылеев уже был членом Северного общества, а Бестужев подготовлен к вступлению в него. Взгляды издателей определились, поэтому политическая линия альманаха стала более отчетливой.

Открывается альманах обозрением Бестужева «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года». В начале статьи, а не в конце, как было в первом обозрении, рассматриваются причины, «замедлившие ход словесности», а потом приводится характеристика произведений за истекший год. Уже ни слова не говорит Бестужев о равнодушии прекрасных читательниц как причине отставания нашей литературы. Теперь развитие литературы он ставит в непосредственную зависимость от общественно-политической ситуации. Так как литература живет современностью, то расцвет ее возможен только при подъеме общественной жизни, при существовании политических интересов. Почему в пору Отечественной войны 1812 г. у нас было такое оживление в литературе и журналистике? – ставит вопрос автор. Потому что это была пора общественного подъема. А когда она прошла, все опять погрузилось «в бездейственный покой». Политический накал остыл, наступило «совершенное оцепенение словесности».

Показательно, что во второй книжке «Полярной звезды» не появилось ни одного лирического стихотворения Жуковского; он представлен переводами из «Энеиды» Вергилия и «Орлеанской девы» Шиллера и двумя прозаическими произведениями. Зато значительно увеличился вклад Пушкина – он напечатал семь стихотворений. Кюхельбекер поместил отрывок из поэмы «Святополк». Бестужев дал в альманах «Роман в семи письмах» и повесть «Замок Нейгаузен», Рылеев – отрывки из поэмы «Войнаровский».

Третья книжка «Полярной звезды» вышла летом 1825 г. По идейной насыщенности она значительно превосходит две первые: оба издателя уже декабристы, активные участники Северного общества, руководители его левой фракции – республиканской.

«Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» Бестужева, которым открывается «Полярная звезда», – это не только литературное, но в полном смысле слова политическое выступление. Снова выдвигается тезис: у нас нет литературы, т. е. такой литературы, которая удовлетворяла бы потребностям русской общественной жизни. Почему? Нет настоящего общественного возбуждения, и поскольку ум «не занят политикою», то он «кинулся в кумовство и пересуды... Я говорю не об одной словесности: все наши общества заражены тою же болезнею», – подчеркивает критик. Третье обозрение Бестужева не только утверждает зависимость литературы от общественной жизни – оно содержит могучий призыв к активной политической борьбе. «Мы начинаем чувствовать и мыслить – но ощупью. Жизнь необходимо требует движения, а развивающийся ум – дела», – заявляет Бестужев, намечая пути революционной деятельности для своих современников. Яркой художественной иллюстрацией этого тезиса статьи является отрывок из поэмы Рылеева «Наливайко» («Исповедь Наливайки»), опубликованный в альманахе. Устами своего героя Рылеев прославляет революционный подвиг: борьба с угнетателями народа необходима, даже если в этой борьбе придется погибнуть.

На неизбежность революционного восстания в России Бестужев в своем третьем обозрении намекал неоднократно. Лишь в таком смысле, например, нужно понимать его слова: «Порох на воздухе дает только вспышки, но сжатый в железо, он рвется выстрелами и движет и рушит громады».

Обозревая русскую литературу за 1824 и начало 1825 г., Бестужев выше всего оценивает «Горе от ума» Грибоедова, определяя комедию как «феномен, какого не знали мы от времен «Недоросля». Несмотря на строгости цензуры, он сумел раскрыть перед читателями протестующий характер образа Чацкого как активного борца за высокие гражданские идеалы, у которого «душа в чувствованиях, ум и остроумие в речах». «Будущее оценит достойно сию комедию и поставит ее в число первых творений народных», – утверждал Бестужев. Рядом с«Горем от ума» Бестужев ставит рукописную поэму Пушкина «Цыганы» как истинно самобытное произведение, в котором «сверкают молнийные очерки вольной жизни и глубоких страстей». Напротив, отношение к незадолго до того вышедшей из печати первой главе «Евгения Онегина» у Бестужева, как и у многих декабристов, менее восторженное: он ценит в романе Пушкина только лирические отступления, исполненные высоких чувств и «благородных порывов», где «мечта уносит поэта из прозы описываемого общества»[64][12]. Бестужев в своем третьем обзоре ни слова не говорит о стихотворениях Жуковского, а упоминает только перевод «Орлеанской девы» Шиллера.

Большое внимание уделяет Бестужев современной русской журналистике и критике. Отметив заметное оживление в печати, Бестужев довольно строго отзывается о многих изданиях. Подчеркивая реакционное направление «Вестника Европы», он пишет, что этот журнал «толковал о старине и заржавленным циркулем измерял новое». Автор обозрения решительно выступает против «критической перебранки», характерной для многих журналов (и особенно для «Вестника Европы»). Он требует серьезной принципиальной критики, которая занималась бы разбором сущности произведения, а не мелочной полемикой, была бы «дельной и основательной», а «не корпела над запятыми».

Художественный материал «Полярной звезды» на 1825 г. отличался большой идейной выдержанностью. В третьей книжке альманаха нет ни одного поэтического произведения Жуковского. Не случайно Бестужев вслед за своим обозрением поместил отрывок из поэмы Пушкина «Цыганы» и первый отрывок из поэмы Рылеева «Наливайко» («Смерть Чигиринского старосты»), в котором открыто оправдывалась беспощадная расправа с поработителями. Вершиной творчества Рылеева и лучшим образцом агитационной поэзии декабристов был второй отрывок из поэмы «Наливайко» – «Исповедь Наливайки». В нем не только прославлялся революционный подвиг защитников свободы, но прямо указывалось на скорое наступление в России революционных событий.

Как известно, разбойничья тема, как символ свободолюбия и независимости, часто разрабатывалась в поэтической практике декабристов. Показательно, что в третьей книжке «Полярной звезды» этой теме посвящены два произведения: «Братья-разбойники» Пушкина и «Разбойники» Н. Языкова.

В отделе прозы третьей книжки идеи свободолюбия ярче всего были выражены повестью самого Бестужева «Изменник» и очерком его брата Николая Бестужева «Гибралтар». В «Изменнике» лицемерному, коварному Владимиру Ситцкому, перебежавшему к полякам, противопоставляется его брат Михаил, храбро сражающийся за свободу родины и погибающий в этой борьбе. Очерк Н. Бестужева «Гибралтар» посвящен революционным событиям в Испании; в нем звучат нескрываемое сочувствие героической борьбе восставших и глубокая грусть, вызванная поражением революции.

Читатели высоко оценили идейные и художественные достоинства «Полярной звезды». Первая книжка альманаха вышла тиражом в 600 экземпляров и сразу же была раскуплена. Вторую книжку отпечатали тиражом в 1500 экземпляров, она разошлась в течение трех недель и принесла издателям неожиданный доход. Поэтому участникам третьей книжки Бестужев и Рылеев уже смогли дать денежное вознаграждение. В истории русской журналистики это был первый случай оплаты авторского труда.

После того как вышла третья книжка «Полярной звезды», Рылеев и Бестужев начали готовить четвертую. Но занятость делами Северного общества и службой не позволила им своевременно собрать альманах в полном объеме. Тогда они решили имеющийся материал напечатать небольшой книжкой под названием «Звездочка».

Однако «Звездочка» света не увидела: часть тиража, отпечатанная к 14 декабря 1825 г., после событий на Сенатской площади была передана в следственную комиссию вместе с другими бумагами Рылеева и Бестужева[65][13].

По образному выражению Герцена, «Полярная звезда» скрылась за тучами николаевского царствования»[66][14]. Продолжая традицию альманаха декабристов, Герцен в 1855 г. в Вольной русской типографии в Лондоне начал печатать свой альманах «Полярная звезда», на обложке которой было изображение барельефа с профилями пяти казненных декабристов. Это название Герцен выбрал, по его словам, затем, «чтоб показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство» с декабристами.

Весьма положительно о «Полярной звезде» Бестужева и Рылеева отзывался Белинский; он постоянно именовал ее «известным, знаменитым» альманахом (IX, 684; X, 283), указывал на исключительный успех у читателей (IV, 120).

Белинский, всегда очень высоко ценивший критическую деятельность А. Бестужева, особо выделял его обозрения русской литературы в «Полярной звезде». Рассматривая статьи Бестужева в «Сыне отечества» и «Полярной звезде», он заключал: «Да, Марлинский немного действовал как критик, но много сделал – его заслуги в этом отношении незабвенны» (IV, 35)[67][15]. Белинский видел в Бестужеве-критике активного борца за передовую литературу, человека смелого, принципиального, прямо высказывающего свои убеждения. Несмотря на то, что жанр годового обозрения русской литературы впервые появился в «Сыне отечества» (в 1815 г.), Белинский считал А. Бестужева истинным создателем этого жанра. «Литературные обозрения первый начал Марлинский. Его статьи в этом роде имели чрезвычайный успех в публике», – писал он в статье «Русская литература в 1842 году» (VI, 515) и вновь подтвердил свою мысль в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» (X, 283). Традицию своих обозрений в «Отечественных записках» и «Современнике» Белинский вел от Бестужева, умевшего при анализе литературных явлений затрагивать важные общественно-политические вопросы. Напротив, узкобиблиографический, регистрационный характер обозрений Греча в «Сыне отечества» был неприемлем для Белинского.

«Полярная звезда» Бестужева и Рылеева явилась родоначальницей большого числа альманахов 1820–1830-х годов. По справедливому замечанию Белинского, «успех «Полярной звезды» произвел в нашей литературе альманачный период, продолжавшийся с лишком десять лет» (IV, 120).

Ближе всего к «Полярной звезде» по направлению стояли два альманаха: «Мнемозина», выходившая в Москве, и «Русская старина» – в Петербурге.

«Мнемозина» и «Русская старина»

«Мнемозина» была создана в 1824 г. как трехмесячный сборник, но последняя книжка ее запоздала и вышла уже в следующем году. Инициатива издания «Мнемозины» принадлежала К. В. Кюхельбекеру, который вначале намеревался выпускать ее самостоятельно, но потом, по совету друзей, привлек в качестве соиздателя В. Ф. Одоевского, имевшего большие литературные связи.

Кюхельбекер вступил в Северное общество незадолго до восстания, однако современники знали его свободомыслие по выступлениям в журналах. Было известно также, что, путешествуя по Европе в качестве секретаря вельможи А. Л. Нарышкина, Кюхельбекер читал в Париже лекции о русской литературе, знакомил слушателей с вольнолюбивыми произведениями современных авторов. Политическая заостренность этих лекций встревожила русского посла в Париже, и он выслал Кюхельбекера в Россию. Вернувшись в Петербург как опальный поэт, Кюхельбекер вскоре был отправлен на службу в канцелярию генерала Ермолова в Тифлис, где подружился с Грибоедовым. Осенью 1823 г. Грибоедов и Кюхельбекер приехали в Москву и вскоре начали вместе сотрудничать в «Мнемозине».

Одоевский в тайные общества не входил, но знал об их существовании и дружил со многими декабристами. Проявлявший большие симпатии к отвлеченному «любомудрию» и мистическому идеализму, писатель-романтик («русский Гофман», как его называли), Одоевский в своих философских и фантастических повестях иногда критически изображал светское общество, что положительно оценивал Белинский (I, 274; IV, 344; VIII, 300).

«Мнемозина» только названием и периодичностью напоминала альманах[68][16]. В действительности же это был настоящий журнал и по составу и по характеру материалов. В «Мнемозине» имелись отделы: «Философия», «Военная история», «Изящная проза», «Стихотворения», «Путешествия», «Критика и антикритика», «Смесь». Не только современники ощущали это своеобразие «Мнемозины»: Белинский, например, называл ее «журналом-альманахом» (VIII, 300) или просто «журналом» (II, 463).

Научным отделом заведовал Одоевский. Он писал статьи и очерки по вопросам философии – в духе философского идеализма Шеллинга, и по вопросам эстетики – в духе немецкого романтизма, а также сатирические статьи-фельетоны. Кюхельбекер стоял во главе художественного и критического отделов и был самым деятельным сотрудником «Мнемозины»: в четырех книжках альманаха он напечатал более двадцати своих произведений в самых различных жанрах – стихотворения, письма о путешествии по Германии и Франции, повесть «Адо», поэмы «Святополк Окаянный» и «Смерть Байрона», отрывки из трагедии «Аргивяне», критические и полемические статьи и т. д.

Первая книжка Мнемозины» открывалась программным стихотворением Грибоедова «Давид»; в нем защищалась идея героического подвига, оправдывалась борьба с тираном. Пушкин дал в альманах три стихотворения: «Вечер», «Мой демон», «К морю». В «Вечере» он называет свободу своим кумиром, а в стихотворении «К морю» рисует образ свободолюбивого поэта Байрона. Печатались также стихи Вяземского, Баратынского, Раича и др., но ведущая роль в отделе поэзии, бесспорно, принадлежала Кюхельбекеру, Грибоедову и Пушкину.

В отделе «Философия» выделялись статьи Одоевского («Афоризмы из различных писателей по части современного германского любомудрия», отрывок из «Словаря истории философии») и рассуждение профессора Московского университета М. Г. Павлова «О способах исследования природы», в котором доказывалось преимущество «умозрительного» метода перед «эмпирическим». Работа Павлова произвела сильное впечатление на современников; к ней обращались и в последующие десятилетия, ее хорошо знал Белинский (II, 463).

Но центральное место в «Мнемозине» по праву занимала статья Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», опубликованная во второй книжке альманаха. Это было боевое выступление, в котором защищались основные положения литературно-эстетической программы декабристов: борьба с подражанием, требование самобытной литературы, насыщенной высоким гражданским пафосом, острая критика элегического романтизма карамзинского толка, творчества Жуковского и поэтов его школы.

Кюхельбекер отмечает, что в течение последнего десятилетия наиболее широкое распространение в русской поэзии получил жанр элегии, где воспеваются чувства грусти, тоски, уныния. Время требует от поэзии мужественной силы, а ее нет в «мутны«, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведениях».

Определяя современное состояние литературы, Кюхельбекер решительно заявляет: «У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто, что-то... чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях... Из слова же русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих, язык, un petit jargon de coterie»[69][17]. Явно намекая на баллады и элегии Жуковского, Кюхельбекер писал: «Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря; изредка длинные тени и привидения, что-то невидимое, что-то неведомое:... в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя».

Довольно строго отзываясь и об элегиях Пушкина, Кюхельбекер противопоставляет им его романтические поэмы. Он боролся за Пушкина как критик декабристского лагеря и хотел направить творчество поэта в русло гражданского романтизма.

По мнению Кюхельбекера, высокие общественные идеи могут быть выражены только в таких жанрах, как гражданская ода, героическая поэма, трагедия, народно-патриотическая дума, сатира и комедия.

Среди многих, кто напал «а Кюхельбекера за его смелую статью, был Булгарин. Свой ответ Булгарину («Разговор с Ф. В. Булгариным») Кюхельбекер напечатал в третьей книжке «Мнемозины»; здесь он дополнительно аргументировал и развил положения своей статьи. Одоевский сразу же выступил на стороне Кюхельбекера и вслед за его «Разговором» поместил «Прибавление к предыдущему Разговору», также направленное против Булгарина; кроме того, в третью книжку «Мнемозины» Одоевский включил фельетон «Следствия сатирической статьи» и высмеял тех поэтов («парнасников»), которые «глаз не сводят с туманной дали».

В «Мнемозине» появился один из первых положительных отзывов о комедии Грибоедова, полемически направленный против реакционной критики. В статье «Несколько слов о Мнемозине самих издателей» утверждалось, что «Горе от ума» делает «честь нашему времени» и заслуживает «уважения всех своих читателей, кроме некоторых привязчивых говорунов».

«Мнемозина» имела большой успех у читателей: первая книжка вышла тиражом 600 экземпляров, вторая – 1200 экземпляров. Это был второй, после «Полярной звезды», случай, когда альманах печатался таким большим тиражом.

Белинский рассматривал «Мнемозину» как «журнал, предметом которого было искусство и знание» (II, 463). Великий критик указывал на большую роль «Мнемозины» в распространении серьезных теоретических знаний и новейших научных идей, в обогащении русского языка научной терминологией.

Исторический и одновременно литературный альманах «Русская старина. Карманная книжка для любителей и любительниц отечественного» издавалась декабристом А. О. Корниловичем; вышла всего одна книжка – на 1825 г. Корнилович – историк и исторический беллетрист, серьезно изучавший эпоху Петра I, участник Вольного общества любителей российской словесности, был сотрудником «Полярной звезды» и других изданий.

Книжка «Русской старины» состояла из пяти статей Корниловича, объединенных общим названием «Нравы русских при Петре Великом», и четырех статей историка и этнографа В. Д. Сухорукова, имевших заглавие «Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетии». В произведениях Корниловича очень высоко оценивалась деятельность Петра I как просвещенного монарха-реформатора, делалось характерное для декабристов скрытое противопоставление Петра I Александру I. Пушкин, работая над «Арапом Петра Великого», обращался к статьям Корниловича, в частности к статье «О первых балах в России».

Сухоруков собирал материалы по истории Войска Донского. В своих работах он подчеркивал героизм, мужество, природное свободолюбие донского казачества, т. е. те гражданские добродетели, которые прославлял Рылеев в «думах» и поэмах. Статьи Корниловича и Сухорукова, отличаясь исторической точностью, были в полном смысле слова художественными произведениями.

«Русская старина» была сочувственно встречена читателями и вскоре вышла вторым изданием.

в начало