Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Похороны
⇐ ПредыдущаяСтр 36 из 36
В зале зеркала закрыты простынями, а то усопший в зеркале будет виден, и будет за ним - еще... Большой стол, " для гостей", сдвинули углом, подобраз " Всех Праздников": положат на него усопшего. Теперь говорят - усопший, а не папашенька, не Сергей Иваныч. В этом слове, чужом, - мне чудитсянепонятное и страшное: тот свет, куда отошел отец. В столовой еще стоят, одна на другой, картонки с пирогами. Белошвейкабыстро строчит машинкой халатик - саван. Стол завален атласными голубымиворохами, и тут же серый халат его, " для примерки". Тут же и чашка с чаем, икусок бисквитного пирога. Белошвейка строчит, откусывает пирог с вареньем ихлюпко глотает чай. Мне неприятно, что она крошит на халатик. Просит АннуИвановну - " дай кусочек пощиколатней". Та накладывает ей кусище с шоколаднымкремом. Теперь никому не жалко. В передней - неприятный человек, гробовщик Базыкин, всегда румяный. Вруке у него желтый складной аршин. Он что-то сердито шепчется с другимнеприятным человеком, у которого тоже такой аршинчик. Базыкин толкаетнеприятного человека и кричит: " не проедайся в чужой квартал! я к твоимпокойникам не лезу... тут спокон веку наши заказчики!.." Тот кричит, что егоЕгор Василич вызвали, похороны доверили, - " сама вдова просила! ". Вдова -новое слово, какое-то тяжелое, чужое. Так теперь называют матушку. ПриходитГоркин и говорит, что на похоронах хозяин Егор Василич, так и покойныйраспорядился, а то не справиться. Базыкин кричит, что " ваш Егор Василич ещеза бабкин гроб не все отдал!.." - а тут дядя Егор, как раз, взял Базыкина заплечо и спустил с лестницы. Новый неприятный человек идет на цыпочках вспальню - " снять мерочку". Торопят белошвейку - скорей, скорей!.. Она проглатывает оставшийсякусок пирога, дострачивает наспех, рвет нитку из-под железной пяточки ивстряхивает халатик, - " готов, пожалте-с". В спальню проходят молодцы избань - переносить усопшего на стол в залу. На диване дожидаются монашки, старая и молоденькая: будут денно-нощно читать по усопшему псалтырь, молиться за его душу. Только три денька душа будет с нами... - рассказывалмне Горкин, давно еще, и давал " помянник", куда вписывают о здравии и оупокоении. В помяннике все написано про душу, что святые старцы слышали вЕгипетской пустыне от Ангела. А после трех ден душа возносится Ангелом дляпоклонения Богу. И еще будет возноситься: на девятый и сороковой день покончине. Первые три дня душа очень скорбит от разлуки с телом и скитается, как бесприютная птица. Но ей подается укрепление от Ангела, через молитвы: потому и служат панихиды. Я думаю, - какая душа? Хочу, чтобы показалась мне, и боюсь. В какой онаодежде? похожа на живого? может слышать меня и говорить? Я сажусь в уголок истараюсь ее увидеть. Зажмуриваюсь... - и вижу: он здесь, со мной сидит вкабинете, щелкает на счетах, глядит на меня через плечо и ласково морщится, что я мешаю: " а, баловник... ну, давай, что ли, же-лтики твои! " Вижу еще, еще... как ловко садится на Кавказку... скачет веселый к нам, набогомолье... мажет мне щеки земляникой... Всегда он во мне, живой?! и будетвсегда со мной, только я захочу увидеть?.. Туда нас не пускают. Мы топчемся в полутемном коридоре, до нас теперьникому нет дела. Кто-то сует тарелку с кусками сладкого пирога: " поешьтепока..." Кто-то шепчет - " можно теперь, не плачьте только". Мы выходим изкоридора. Кто-то меня хватает и испуганно говорит: " да у него все лицо ввареньи! " Меня умывает белошвейка, трет жестко пальцами, я вырываюсь у нее ивытираюсь уголком скатерти. В страхе, на цыпочках, мы входим в залу. Это не наша зала! Не видносвета, шторы спущены до пола, в изголовье и по бокам стола - высокиеподсвешннки, как на амвоне у Казанской, и будто - ночь. Молоденькая монашкачитает распевно, тихо. Я знаю, что на столе... - и боюсь глядеть. Я вижуголубое, белую подушку, и на ней - желтое... лицо?!. Нет, это не... - ижмурюсь, не видеть чтобы. И вижу через пальцы, под голубым... туфли...совсем другие, не " турецкие", мягкие, красного сафьяна, какие привезкогда-то банщик-солдат с войны... а черные, жесткие, с нехожеными подошвами, - " холостые", " босовики", в какие обряжают на тот свет... Мы жмемся к печке. - Поближе взгляните-подойдите... - шепчет старенькая монашка и тянетСонечку. Я ничего не вижу, жмурюсь... - Не видать тебе, я те подыму... - сипит монашка и дышит на менягорьким чем-то, но я пячусь от нее, жмусь к печке. " Это не... это совсем другое..." - думаю я. - Положьте земной поклончик... Мы становимся па колени, кланяемся в холодный пол. Я не могу смотреть. И вижу желтеющее пятно на белом, глубоковдавившееся в сморщившуюся подушку... - лицо?.. Маленькое какое, желтое!..Боюсь смотреть - и вижу восковую худую руку, лежащую на другой. На нихдеревянная иконка. Входит Анна Ивановна и шепчет: " ах, болезные, некому об вас подумать", и ведет нас. В детской сидит у окошка Горкин, плачет и все покачивает головой вплаточек. - Заслаб ты, косатик, изгоревался... - говорит он мне, размазываяпальцем слезы, - на вот, поешь курятинки. Я ем охотно, обгладываю ножку. Анна Ивановна велит всем есть, а то и невыстоим. Что не выстоим? - не пойму я. Кто-то несет меня, слышу я холодокподушки... слышу - снимают башмачки, кутают, подтыкивают одеяле, - и такхорошо, уютно... "...Вставай, вставай..." - пугает тревожный шепот, - " панихида сейчасначнется..." Какая панихида?.. почему?.. Сонечка, в черном платье, совсем другая, стоит с восковой свечкой, - и я вспоминаю, что случилось. Черные окна, -ночь? Поют, из залы. Сонечка шепчет: " в гроб уже положили, всесъехались...". Комнаты полны народу. Я вижу наших певчих, пьют чай в столовой сбисквитными пирогами: Батырин, Костиков, Ломшаков... Ломшакову - сколько разговорили все, - жить не больше месяца остается, сердце пропил, - а он всежив... а папашенька, молодой, здоровой, вина никогда не пил... В гостинойпотчуют чаем батюшек. Протодьякон глотает пирог с вареньем, рясу замазалкремом. Гудит на ухо тете Любе, а все слыхать: " по памятуйте, ребяткам-томоим то-ртика..." Никому не жалко... Анна Ивановна ведет нас в залу, - " сироток пропустите...". Я смотрю нашашечки паркета. Она шепчет: " и во гроб уж положили... поглядите-помолитесь, сердешные..." На столе уже нет голубого и жестких туфель, и желтого невидного, а длинный, высокий гроб, белого глазета. Вижу только закраинку, всиневато-белых, мелких трубочках, в какие обертывают окорок на Пасху, серебряные скобки-ручки, тяжелые висюльки-кисти. Почему не золотой гроб? паркетчика старика Жирнова хоронили в золотом, и были золотые кисти ихерувимы?.. а, это старых в золотом, а молодых - в серебряном. Тычусь лицомв серебряную кисть, в царапающие висюльки... и слышу сверху знакомый сиплыйголос - " а на-ка, крестничек... утешься, пожуй гостинчика..." Это крестный Кашин, сует мне бумажный фунтик... золотистые финички, наветке... Я смотрю вверх, в суровое, темное лицо. Крестный кивает лысойголовой, угрюмо, строго. Я.целую его большую руку... Он молча ерошит мнезатылок. Я прижимаю финички, тычусь в скребущие висюльки, растираю глазависюльками тискаюсь-жмусь ко гробу... душно от ладана и свечек, тошно...Кто-то оттягивает меня и шепчет: " чуть не спалил..." - и берет на руки.Темное прошло, узнаю банщика Сергея. Он несет меня по коридору, -" пропущайте, мальчик обмер от духоты...". Я вижу только свечки... Он кладетменя на диван в столовой, мочит из чайной чашки, сует мне финички, - " ягодкисвои растерял...". Приходит со свечкой Горкин и говорит: " в детскую его, Серега... жар у него, стошнило..." Открываю глаза - все ночь. Клин, в шубе, сидит на моей постельке иговорит - хрипит: " жарок, и в горле что-то... завтра, на свете, буду -увидеть лучше, а пока..." Спрашивает меня, - глотать не больно? - " Детейпока не пускать, буду - увидеть завтра..." Проваливается, в темное... Сидит Горкин... идет куда-то... сидит около меня, и все темнеет. Ивдруг светлеет, я вспоминаю что-то в спрашиваю: " вчера? "... Он говорит: "...и вчера певчие старались... " И я опять спрашиваю - " вчера?..". Не могу понять: вчера?.. меня Сергейоттуда принес... сейчас принес... - Цельные сутки, косатик, проспал... Велел тебя поднять Эраст Эрастыч, глотку на свету глядел, а ты как гусенок талый. Ничего в глотке, миндальногомолочка велел... и чтобы лежать велел. С расстройства, говорит... принимаешьшибко. А мы-то как напужались, беда за бедой... Меня-то напужал, ноги неходят. В кухне, подо мной, стучат ножами. Это повара готовят для поминок, завтра. - Па-ра-дные поминки будут. Дядя Егор, как папашенька покойный, любит, чтобы все первый сорт... да и не за свои денежки. Гор-рдый человек. Говориттеперь все: " уж раз я взя-лся... ка-кой человек-то был!.." Теперь проникся, какой человек ушел. И меня, слышь, жаловать стал... все меня так - " золотоненаходное"! Со мной советуется. Папашенька так внушил. " Вы, говорит, сСережей нищую братию жаловали, да-к я та-кие ей поминки закажу, бу-дутпомнить! " Каждому чтоб по два блина, бо-лыпих, " в солнце", говорит, чтоб...и помаслить! и киселю там, и по бутылке ме-ду!.. ме-ду, косатик, слышь?..ме-ду, говорит... " услажу им память Сережи!.." а?.. Да, " золотоненаходное..." А " золото-то ненаходное" только одно и было у нас... у-шло, косатик, золото-то наше... Он трясется головой в платочек. - Оба они папашеньку жалеют... теперь-то... и крестный. По-няли... нестанут нас разорять, сирот. Дядя-то Егор вашего роду, го-ряч... и на рукускор, с народом, а ничего, отходчив. Папашенька ни-когда, косатик, недрался, а только обложит сгоряча когда... и всегда повинится, серебрецанашарит... всегда у него в жилеточке звенело. А кре-стный... уж, жох! А тути он помягчел. Вексельки давеча... при дяде Егоре... вызвал меня, при мне ипереписал на дальний срок... и про-центу не прибавил! Господь и зачтет, сиротские слезы пожалел. Много от него плакались... Ну, как, милок...головка не болит?.. Ну, и хорошо, отлежись маненько, в постельке ужпомолишься за папашеньку... погода-то - дождь холодный с крупой, к зимепошло. А Михал-Иванов-то наш, уголь да венички-то нам возит... цельный возможжевельнику привез, от себя... и денег не возьмет. Всю улицу застелим, и уКазанской, как на Пасху будет. Можжевелка, она круглый год зеленая, неотмирает... - Она... бессмертная, да? - Будто так. И на Пасху можжевелка, и под гробик, как выносить. Какпремудро-то положено... ишь, подгадал ты как, - бессмертная! - Это не я, ты сказывал... как плотника Мартына несли.. ты подМартынушку все кидал... две тачки... - Ишь, все-то упомнил. А плачешь-то чего? ра-до-ваться об таких усопшихнадоть, а ты... Бессмертный... Господи, Святый-Боже, Святый-Крепкий, Святый-Бессмертный... Все души бессмертныи, не отмирают... - А телеса... воскреснут?.. и...жизни будущего века, да?.. - Обязательно, воскреснут! Никак меня?.. Ужо поосвобожусь - приду. Пришла Анна Ивановна: Егор Василич зовут. - С тобой посижу, милюньчик. Бульонцу тебе и миндального молочка ссухариком, доктор кушать велит. Я рад, что Анна Ивановна со мной. Она с ложечки меня кормит будтоКатюшу нашу. - Упал у гробика вчерась, всех напугал. Даже крестный твойзатревожился, сам ягодки твои с полу пособрал. Все даже подивились. Никогоне жалел... а вот, пожалел. На-ка, съешь одну ягодку. Да-а... не я-годки...финички. Кре-стный подарил... Все говорят, гостинчика тебе привез, сам. Финички сладкие, как сахар, слаже. Я даю Анне Ивановне и всем... Аникто не хочет, все говорят; " это в утешеньице тебе, сам кушай". Даже голова не кружится, только вот ножки слабы. Только-только светает - просыпаюсь. Анна Ивановна дает сладкоголекарства, как молочко миндальное. Говорит - жарок маленький, доктор никакне дозволяет на похороны, - дождь проливной, холодный. Слышу, как воет впечке, стегает дождем в окна... Дремлю - и слышу... - " Святы-ый... Бо-о-о-же-е-е-э... " Свя-а-ты-ый... Кре-э-э...пкий... " Свя-а-а-ты-ый... Бес-сме-э-э-а-ртный... Выносят Животворящий Крест?.. Животворящий Крест, в чудесных цветах, живых... Молюсь про себя и плачу... тихо плачу... не зная, что это вынос...что это выносят гроб. - Ро-дненький ты мой, голубо-чек... дай я тебя одену... - слышупокоющий, болезный голос, - оде-ну я тебя, поглядишь хоть через око-шечки, -в за-льце тебя снесу... Анна Ивановна!.. Я хочу поцеловать ей руку, но она не дает поцеловать: " у мамашеньки только, у батюшки..." Я не знаю, на что погляжу черезокошечки. Она меня одевает, закутывает в одеяльчико и несет. Я слаб, ногименя не держат. Зала наша... - она совсем другая! будто обед парадный, гостисейчас приедут. Длинные-длинные столы... с красивыми новыми тарелками, сзакусками, стаканами, графинами, стаканчиками и рюмками, всех цветов... -так и блестит все новым. Фирсанов, в парадном сюртуке, официанты, во фраках, устраивают " горку" для закусок... - ну, будто все это - как в прошлом годуна именинах. И пахнет именинами, чем-то таким приятным. сладким... цветамипахнет?.. кажется мне, - цветами. А нет цветов. Но я так тонко слышу...гиацинты!.. как на Пасхе!.. Анна Ивановна говорит жалостно, как у постельки: - Как хорошо случилось-то!.. папашенька на другой День Ангела отошел, анонче мамашенька именинница, пироги приносят для поздравления... а мыпапашеньку хороним. А погляди-ка на улицу, сколько можжевельвичку насыпано, камушков не видать, мягко, тихо... А-а, вон ка-ак... не отмирает, бессме-ртный... во-он что-о. Все-то ты знаешь, умница моя... и душенькабессмертная! Верно, брссмертная. А, слышь?.. никак уж благовестят?.. Зимние рамы еще не вставили, - или их выставили в зале? Слышен унылыйблаговест - бо-ом... бо-о-омм... будто это Чистый Понедельник, будто квечерням это: " помни... по-мни-и..." - А это, значит, отпевание кончилось, это из церкви вынесли... - шепчетАнна Ивановна. - Крестись, милюньчик... сла-денький ты мой, у-мница...крестись-помолись за упокой души папеньки... - и сама крестится. И я крещусь, молюсь за упокой души... - Ручоночки-то зазябли как, посинели... и губеночка-то дрожит...мальчо-ночек ты мой неутешный... у, сладенький!.. Анна Ивановна нежно меня целует, и так хорошо от этого. - Сейчас, милый, и к дому поднесут, литию петь, проститься. Ты ипростишься, через окошечко. А потом в Донской монастырь, на кладбище... Сильный дождь, струйки текут по стеклам, так и хлещет-стегает ветром.Холодно от окошка даже.. Что-то, вдруг, сзади - хлоп!.. как испугало!.. Я оглядываюсь - и вижу: это официант откупоривает бутылки, " ланинскую".Под иконой " Всех Праздников" - низенький столик, под белоснежной скатертью, на нем большие сияющие подносы, уставленные хрустальными стаканчиками. СамФирсанов разливает фруктовую " ланинскую". Разноцветные все теперьстаканчики, - золотистые, оранжевые, малиновые, темного вина... - все вжемчужных пузырьчиках... Слышно, как шепчутся, от газа. Это что же? Почемутеперь такое?.. будто под Новый Год. - А это, сударь, тризна называется... - говорит Фирсанов. - Это длякрасоты так, загодя... повеселей поминающим, а потом и еще наполним, в носбудет ударять-с!.. а это для красоты глазам, зараньше. Три-зна. За упокойдуши новопредставленного будут испивать тризну, поминать впоследок-с. Споконвеку положено, чтобы тризна. Батюшка благословит-освятит, послепомяновенного обеда, после блинков, как " вечную память" о. протодьяконвозгласит. - Гляди, гляди... подносят... - шепчет Анна Ивановна, - смотри, голубок, крестись... на-ро-ду-то, народу!... Я смотрю, крещусь. Улица черна народом. Серебряный гроб, с крестомбелого глазета, зеленый венок, " лавровый", в листьях, обернутый белойлентой... Там - он - отец мой... Я знаю: это последнее прощанье, прощенье сродимым домом, со всем, что было... Гроб держат на холстинных полотенцах, низко, совсем к земле, - Горкин, Василь-Василич, дядя Егор, крестный, Сергей, Антон Кудрявый... - без картузов, с мокрыми головами от дождя. Многосеребряных священников. Поют невидные певчие. Льет дождь, ветер ерошитлистья на венке, мотает ленты. Поют - через стекла слышно Ве-э-эчна-а-я-а па-а-а............ а-а-ать - ве-чная-а... - Крестись, простись с папашенькой... - шепчет Анна Ивановна. Я крещусь, шепчу... Гроб поднимают, вдвигают под высокий балдахин, сперьями наверху. Кони, в черных покровах, едва ступают, черный народтеснится, совсем можжевельника не видно, ни камушка, - черное, черноеодно... и уж ничего не видно от проливного дождя.... Слышу -...Свя-ты-ый. Без-сме-э-эртный. По-ми---и--уй... На-----а---ас... Март, 1934 Февраль 1944 Париж.
Данная страница нарушает авторские права?