Глава девятая и последняя

Понурый Жекете пришёл в Витином свитере.

Какая-то из тёток — так, седьмая вода на киселе — недавно научилась вязать и осчастливила Витю одним из первых своих произведений. А попробуй откажись — обида на всю дальнейшую жизнь, хоть и был этот свитер Вите до колен, и рукава, как у Пьеро, болтались. Тётка утверждала, что детям надо вязать на вырост, а так как собирала Витины вещички в дорогу эта самая тётка, свитер попал в сумку. Жекете здорово повезло: свитер был ему впору. А самое главное, скрывал драную на спине рубаху и глубокие царапины, обильно залитые зелёнкой. Первому своему пациенту Витя лила зелёнку от души.

Свитер чёрный, лицо Федьки бледное, измученное тревожными мыслями и бессонницей — ну просто узник какой-нибудь темницы сырой, и всё тут!

Но вот что удивительно — Федька вообще здорово изменился.

Вместо крикливого, вихлястого, неприятного всем, глупо задиристого мальчишки стоял печальный, задумчивый парень. И было в лице его что-то такое…

Витя никак не могла припомнить нужное слово. Прищёлкнула пальцами: «Ну же! Ну!» — и наконец вспомнила. Перед ней стоял очень поумневший человек. Она ещё не знала, может ли за считанные минуты, ну пусть часы (у него ведь несколько часов было, чтобы выкарабкаться из чулана), может ли так заметно поумнеть человек. Но за то, что Федька поумнел, она бы голову дала на отсечение. «А может быть, он всегда такой был, да мы не замечали? Может, он и кривлялся оттого, что не замечали?» — подумала она.

На Андрюху новое обличье Жекете не произвело ровно никакого впечатления. Он только хмыкнул, оттянул на животе Федькин свитер и сразу приступил к делу.

— Ты хочешь, чтобы голова богини вернулась туда, откуда ты её унёс? — резко спросил он.

Лицо Жекете покрылось красными пятнами.

— Да, — твёрдо ответил он.

— Тогда слушай, — непреклонно продолжал Андрей.

Федька сообразил всё на удивление быстро.

Надо было видеть, как он обрадовался! На глазах его даже слёзы выступили.

Витя деликатно отвернулась.

— Ребята, — прерывающимся голосом сказал Жекете, — ребята, вы… даже не представляете… — Он махнул рукой. — Да я… я что угодно сделаю! Ведь батю за это… его ведь в тюрьму посадить могут. И вообще… Я же не вор, ребята! Честное слово! Мне нравится здесь работать!

— Ладно, — прервал его Андрей, — всё ясно. Потом поговорим. Пошли.

Он быстро зашагал по крутому склону, потом побежал.

Витя и Федька бросились вдогонку.

Они бежали, потом переходили на шаг и, отдышавшись, снова бежали.

Витя думала об одном: «Не отстать! Выдержать. Не отстать от мальчишек!»

Потом она втянулась, стало легче.

За два квартала от дома, где жил Лохматый, под раскидистой старой акацией остановились.

— Отдохнём, — сказал Андрей, — разговор будет трудный, надо отдышаться.

Витя прислонилась к шершавому стволу дерева, подняла глаза. Акация тонко трепетала своими листочками. И когда глядишь на эти нежные, полупрозрачные листочки (про них и не скажешь — листья), становится понятно, зачем у этого дерева имеются ещё и длинные, острые колючки: для равновесия, наверное.

Мальчишки о чём-то шептались. Витя прислушалась и уловила последние слова, сказанные Федькой:

— …сами справимся!

— Нет! Все вместе! — громко и резко, как отрезал, ответил Андрей.

Витя сделала вид, что ничего не поняла, но про себя усмехнулась.

«Федька-то! Заботится! Чудеса. Только Андрюха знает, что я всё равно пойду!»

К домику Аркадия Витальевича (он же «Лохматый», он же «покровитель искусств») подошли незаметно, вдоль забора.

Отворили калитку и, уже не скрываясь, вошли во двор, поднялись на резное крылечко.

Андрей громко постучал. Никто не ответил.

Ребята тревожно переглянулись.

Федька изо всех сил, так, что стёкла в окнах задребезжали, грохнул кулаком. Дом молчал.

Отчаяние охватило Жекете, он вновь забарабанил кулаками, потом повернулся к двери спиной и несколько раз саданул в неё каблуками.

Ти-ши-на. Зловещая какая-то, будто притаился кто и не отворяет, подсматривает незаметно за ребятами.

— Неужели ушёл, уехал, гад! — чуть не плача, прошептал Федька.

Андрей молчал. И по его лицу Витя поняла, что он что-то обдумывает, что-то важное.

Витя проследила за Андрюхиным взглядом и увидела, что тот смотрит на открытую форточку во втором от крыльца окне.

— Что ты! — испугалась она. — Этого нельзя.

Андрей понял, что Витя догадалась о его мыслях.

— Без богини мы отсюда не уйдём, — твёрдо заявил он. — Пусть это неправильно, пусть нельзя, но надо лезть в дом. Вряд ли Лохматый таскает нашу находку с собой. Он её в доме где-то припрятал.

— Правильно! — тотчас отозвался Федька. — Надо залезть и взять. Он-то сам как её получил? Обманом. Ведь выманил! Надо лезть в форточку.

— Ни ты, ни я в форточку не пролезем, — тихо проворчал Андрей.

— Ребята, — впервые Витя испугалась по-настоящему, — а вдруг там ничего нет, а он придёт и застанет. Скажет — жулики!

— Не скажет, — усмехнулся Андрей. — Сам он жулик, а мы-то нет! Жулики — это когда для себя тащат чужое. А мы — своё и для всех!

Витя покачала головой — опять этот тихоня успел всё продумать и найти убедительные слова.

И всё же она чувствовала — что-то они делают не так, как надо. Но теперь уже поздно было отступать — Андрей и Федька выжидательно глядели на неё. Оба хмурились.

И Витя отчаянно махнула рукой.

— А-а, будь что будет! Я залезу, потом открою окно. За мной влезет Андрей. А ты, Жекете, стой на улице. Как только подойдёт к дому Аркадий Витальевич, свистни два раза и попытайся его остановить. Ты его сразу узнаешь — он огромный и лохматый, и ещё у него трубка в зубах.

— Как же я его остановлю? — с недоумением спросил Федька.

— Ты ему скажи: так, мол, и так, прислал отец, Геннадий Савельич, срочно, сию минуту, зовёт к себе. Понял?

— Понял. — Федька дёрнул подбородком.

Но было видно, что стоять на улице ему очень не хочется, а хочется быть со всеми.

— И молодец, что понял! — одобрил Андрей. — Давай-ка, подсади её мне на плечи.

Он чуть пригнулся, отставил назад ногу.

С помощью Федьки Витя мигом оказалась у Андрея на плечах.

Теперь раскрытая узкая форточка была ей на уровне груди. Витя просунула туда сперва руки, потом голову и ужом, вниз головой, перебирая руками по раме, скользнула вниз. Ребристое дерево больно проехалось по голеням, обдирая под джинсами ноги, но руки уже упёрлись в подоконник, и Витя мягко кувыркнулась в комнату.

Хорошо ещё, что пол был выстлан толстым, пушистым ковром, он смягчил удар. Но и упав на ковёр, Витя очень чувствительно ушибла плечо.

Сразу вскочила, не оглядываясь, рванула шпингалеты, распахнула окно.

Стремительно сиганул к ней Андрей, обернулся к Федьке.

— Давай на свой пост, живо! — приказал он.

Жекете нехотя, ворча, побрёл на улицу.

* * *

Первым делом Витя и Андрей внимательно огляделись. Комната была просторна, мебели мало, и расставлена она со вкусом, как показалось Вите. В такой комнате, наверное, приятно было жить.

В неё вели две двери. Одна была заперта, другая соединяла комнату с ванной.

В ванной у стены стояло несколько толстых потемневших досок, на внешней доске тускло мерцала позолота, еле угадывалось чьё-то лицо. Это были иконы.

В углу на стуле стоял пузатый саквояж.

Головы не было.

Снова зашли в комнату, внимательно огляделись. Андрюха раскрыл платяной шкаф, осторожно, стараясь ни к чему не прикасаться, осмотрел его — нету. Нет богини, и всё тут.

А больше в комнате и прятать-то было негде.

Андрей решительно прошёл в ванную, приподнял саквояж.

— Тяжеленный, — сказал он и расстегнул застёжку-молнию.

На самом верху, завёрнутая в прорвавшуюся во многих местах газету, лежала голова.

Андрей развернул газету, и Витя тихо ахнула.

Ничего похожего на голову античной богини. На ребят глядело страшное, грубо вылепленное из гипса, безглазое лицо — разинутый рот, вместо волос — толстые, извивающиеся змеи.

— Медуза-Горгона, — угадала Витя.

— Фу! Страшенная-то какая! — прошептал Андрей.

— Она вообще-то и должна быть страшной, — сказала Витя, — все, кто на неё глядели, от ужаса превращались в камень.

— Ну, мы-то не превратимся, — усмехнулся Андрей, — может, потому, что слишком она новенькая — вон гипс ещё сыроватый. — Он непочтительно колупнул ногтем нос Горгоны.

И в этот миг раздались два пронзительных свистка с улицы.

От неожиданности Андрей уронил Медузу-Горгону на кафельный пол.

Раздался глухой удар — и страшная Горгона раскололась, как скорлупа ореха, а под ней, как прекрасное ядро, открылось задумчивое, живое, неповторимое лицо античной богини.

— Вот она! Он её замаскировал этой дрянью! — вскрикнул Андрей.

А Витя опустилась на колени, бережно взяла в руки мраморную голову, покрытую чем-то жирным, чем-то вроде вазелина.

«Это чтобы гипс не прилип», — успела подумать она.

И в тот же миг с треском распахнулась дверь. Ребята оглянулись.

В дверях стоял разъярённый Аркадий Витальевич. Лицо его было багрово, волосы растрепались, здоровенные кулачищи медленно сжимались и разжимались.

— Ну что, гадёныши, пронюхали? — прохрипел он.

Втянув голову в плечи, целясь ею в живот Лохматого, метнулся вперёд Андрей. И тут же от жесточайшего удара с грохотом полетел в угол, затих там.

Витя осторожно положила мраморную голову на стул, вытянулась в струнку.

— Вот так «покровитель искусств»! — звонко сказала она. — Вы просто подлец. И не очень-то расходитесь, сюда едет мой отец. И не один.

Аркадий Витальевич вздрогнул, резко обернулся к ней. Он побледнел.

Витя чувствовала, что лицо её горит. Кровь дробными молоточками стучала в висках.

— Вы подождите немного, он скоро будет здесь.

— Нет уж, дудки, ждать я, простите, мадемуазель, не могу, — сквозь зубы проговорил Аркадий Витальевич.

Он разом обхватил все доски икон, вынес их в комнату. Витя взяла голову, прижала к груди.

— Не отдам! — крикнула она.

Но «покровитель искусств» молча рванул богиню, сильно оттолкнул Витю, и она полетела прямо на Андрея. Тот стонал.

— Посидите, голуби, тут. Некогда мне с вами возиться!

И Аркадий Витальевич вышел из ванной.

Витя тут же вскочила, с разбега бросилась на захлопнутую им дверь. Бесполезно.

Поднялся, покачиваясь, Андрюха; под глазом его растекался здоровенный фиолетовый синяк.

— Вот и добыли голову сами, — горько прошептал он.

И тут они услышали голос Федьки.

Тот вопил во всю мочь:

— Здесь он! Здесь, собака! И ребята там, Константин Николаич!

В комнате что-то загрохотало, резко хлопнула какая-то дверь, и буквально через минуту затряслась другая — в ванную, Витин отец так рванул её, что чуть с петель не сорвал.

Он бросился к ребятам, ощупал их, и тут впервые Витя увидела у своего отца смертельно перепуганные глаза. За его спиной стоял внешне спокойный, собранный Станислав Сергеевич.

— Где этот тип? — спросил он Андрея.

— Убежал. Через эту дверь, наверное, — проворчал Андрюха и показал на вторую дверь в комнате. Он старался повернуться к отцу так, чтобы не видно было подбитого глаза.

В распахнутое настежь окно влезли два милиционера, за ними — печальный Жекете.

На полу лежали упавшие иконы, на столе — прекрасная голова античной богини.

Видно, «покровитель искусств» решил, что собственная шкура дороже.

— А я ведь вспомнил этого типа, — сказал Витин отец. — Он сильно постарел, но ещё на вокзале показался мне знакомым.

— Капитан, — обратился Станислав Сергеевич к одному из милиционеров, — надо перекрыть все выходы из города. Здесь орудовал старый рецидивист. Мы его знаем. С сорок шестого года знаем. Я с Генкой, то есть с Геннадием Савельичем, разговаривал, он и напомнил, что это за тип.

Капитан присвистнул.

— Сделаем, — деловито сказал он и тут же исчез вместе с напарником. С ними исчез и Станислав Сергеевич.

— Что же ты не задержал Лохматого? — спросил Андрюха у Жекете.

Федька нахмурился.

— Он на такси приехал и сразу увидел раскрытое окно. Я только свистнуть успел. Он и дверь отпирать не стал, в окно прыгнул. А я домой со всех ног. Я же знал, где сейчас Константин Николаич. Вот привёл…

— Вовремя, — серьёзно ответил Андрей.

— Ты просто молодец, Федька, ты умница. — Витя обняла Жекете за плечи, тот болезненно поморщился.

— Что, больно? — забеспокоилась Витя. — Извини.

— Какая там боль! — отозвался Федька и прошептал: — Батя вот… как с батей будет — не знаю… Только нам с ним вместе не жить.

* * *

Несколько дней спустя на жёлтом песке пляжа под яростным солнцем лежали трое: Витя, Андрей и Жекете. Витя и Андрей были счастливы. Они ехали к новому морю — открывать неведомую, легендарную страну — Диоскурию.

Мама прислала категоричную телеграмму:

«Немедленно высылай ребёнка! Не могу я больше без Витьки! Пусть приезжает с Андреем. Море тёплое и голубое…»

— Везёт же людям! — сказал папа, прочитав телеграмму. — И море голубое, и Диоскурия на дне… Эх, поехал бы я с вами, ребята, да куда ж денешься от нашей богини! — Папа подмигнул ребятам, показал глазами на мрачного Жекете и убежал по своим делам.

Витя и Андрей весело переглянулись.

— Ты чего это нос повесил, Федька, — сказал Андрей, — ты гляди, как вокруг здорово — море зелёное, небо синее, обрывы рыжие. Красота!

— Дурак ты, хоть и умный, — вяло ответил Федька. — И море мутное, и небо белёсое, и обрывы осыпаются. С чего это мне веселиться? Вы уедете, а мне куда? Общежитие искать или комнату. И на работу устраиваться, а я к вам привык, мне у вас нравилось. Эх, да что говорить! Сытый голодному не товарищ!

Витя и Андрей прыснули.

— Сказать ему, Андрюха? — спросила Витя.

— Не стоило бы, раз у него море мутное и небо белёсое и вообще. Ну да ладно, скажи! — величаво разрешил Андрюха и почесал загорелый дочерна живот.

— Ты же с нами едешь, Жекете! Вчера мне папа сказал! — выпалила Витя. Ты в маминой экспедиции мотористом работать будешь.

Федька подпрыгнул, будто на него капнули расплавленным варом. Не знал ещё — верить или нет, уставился на приятелей, внимательно заглянул им в глаза.

И сразу понял, что они не шутят, — такие у них были глаза, и такое важное это было дело.

Федька завопил на весь пляж и принялся отплясывать непонятный танец. Потом он попытался сделать сальто, нелепо вскинул длинные ноги и шлёпнулся на песок. И сам первый захохотал над своей неловкостью.

Хохотали все трое, кувыркались, возились, поднимая тучи песка. Со стороны могло показаться, что они с ума посходили, но просто в них бродили нерастраченные силы, и радость, и счастье, и расплавленное солнце в крови.

Впереди было новое прекрасное море, новые люди, новая, полная приключений жизнь.