Глава 3 Нарушитель спокойствия мира

Непостижимым сверхъестественным свойством обладает имя Есенина. Точно лакмусовая бумага проявляет человека. Либо он с честью и совестью, либо лицедей с разменной монетой вместо чести и совести.

Допустим, мы не располагаем конкретным материалом и не знаем достоверно, что на самом деле случилось с Есениным в Америке. Нам открыто лишь то, что позволено знать. К примеру, есениноведы в один голос твердят: пил, скандалил, хулиганил, ссорился с Айседорой. За неимением других фактов, кроме количества написанных в это время строк, способных развеять устоявшееся мнение, предлагаю проследить поведение не Есенина, а тех немногих, кто был рядом в американский период и хоть как-то описан в литературе. Возьмем, хотя бы А. Ярмолинского и Д. Бурлюка.

В 1957 г. Ярмолинский напишет: «Когда (…) я узнал из газет, что Есенин приехал в Нью-Йорк с Айседорой Дункан, я попросил издателя выслать ему экземпляр книги (антология «Новые русские поэты») и написал об этом Есенину».

Давид Бурлюк, в свою очередь, публикует в газете заметку «Поэт С.А. Есенин и А. Дункан», в которой дает краткую биографию Есенина, обещает читателю переводы стихов поэта и его выступления: «Предполагаются поэзоконцерты прибывшего поэта. Стихи Есенина переводятся на английский язык и скоро будут предложены американскому читателю. Поэт предполагает пробыть в Америке три месяца. Своей внешностью: манерой говорить С. А. Есенин очень располагает к себе. Среднего роста, пушисто-белокур, на вид хрупок. Курьезно, что американская пресса величает С.А. Есенина украинским поэтом — это его-то — беляка-русака!» (1922 год).

Казалось, что для Есенина все складывалось как нельзя лучше: поэт Мани Лейба переводит его стихи на идиш, Ярмолинский и Бурлюк познакомят американских читателей, а перед русской аудиторией поэт выступит сам.

До 18 октября чета Есенин-Дункан жила в Нью-Йорке, поскольку с 7 октября у Айседоры начались выступления в Карнеги-холле. Возникает вопрос, почему письмо А. Ярмолинского от 3 октября Есенин получил только 27 октября в Чикаго? Оно что, пешком шло в Чикаго? Или в Америке настолько плохо работала почта? Значит, все дело в том, что письмо явно не торопились посылать. Значит, возникли непредвиденные обстоятельства, которые требовали от Ярмолинского не торопиться с письмом.

Ну а что же Давид Бурлюк? Он, многое пообещав, тоже надолго скрылся с горизонта. И появится, это будет незадолго до нового 1923 года, почти перед отъездом Есенина.

Еще более нездоровая обстановка складывалась вокруг выступлений Айседоры. Десять дней гастролей превратились для нее в кошмар и испытание. Вернувшись в Нью-Йорк, она сказала журналистам: «Я здесь, чтоб отдохнуть и прийти в себя от преследований, которым подвергалась со стороны американской прессы на всем протяжении своей поездки».

Первый месяц их пребывания в Америке был на исходе, но Есенин, видно, тогда еще не знал о заговоре вокруг них, еще верил, что для него не все потеряно: 1 ноября он пишет Ярмолинскому: «Очень хотел бы поговорить с Вами лично. Если можете, то позвоните завтра в 12 часов в отель, комната 510».

Такая встреча состоялась, но Ярмолинский по-прежнему не торопился с переводами, тянул время. Так Есенин ли «потерял интерес» к сборникам и переводам или Ярмолинский действовал и говорил «от лукавого»?

С опозданием, но получив от Ярмолинского антологию «Новые русские поэты», Есенин жаловался в письме Мариенгофу, что «за стеклом дешевого перевода стихи едва сохраняют форму и совсем утрачивают подлинную свежесть и чистоту свою (…) Здесь имеются переводы тебя и меня, но все это убого очень».

Итак, Есенин все еще верил в издание сборника. Однако переводов нет, книги — нет, вообще ничего не опубликовано, никаких стихотворений поэта. Нигде. А значит, нет великого русского поэта Есенина. Во всех газетах был только молодой муж великой «босоножки» Дункан. Можно ли было придумать что-либо более унизительное и оскорбительное для самолюбия Есенина? Наверное, на то и рассчитана была вся эта политическая интрига.

Вот что по этому поводу замечает М.О. Мендельсон: «Между тем Ярмолинский имел возможность привлечь к работе над стихами Есенина многих американских переводчиков, включая ту же Дейч. Осуществить желание поэта было вполне возможно. Видимо, (…) творчество советского поэта было чуждо супругам Ярмолинским».

Прежде всего, сам поэт был чужд и супругам Ярмолинским, и всем этим людям. А, кроме того, сказать по совести, от них мало что зависело, игра шла по-крупному. Они были только исполнителями.

В 1953 году в Нью-Йорке в «Новом русском слове» были опубликованы воспоминания эмигранта Вениамина Михайловича Левина, с которым Есенин был знаком еще по левоэсеровской газете «Знамя труда» с 1917 года. В очерке «Есенин в Америке» Левин пишет:

«Мы почти каждый день встречались в его отеле и в общей беседе склонялись, что хорошо бы создать свое издательство чистой поэзии и литературы без вмешательства политики. В Москве кричали: «Вся власть Советам», — а я предложил Есенину лозунг: «Вся власть поэтам». Он радостно улыбался, и мы рассказали об этом Изадоре. Она очень обрадовалась такому плану и сказала, что ее бывший муж Зингер обещал ей дать на устройство балетной школы в Америке шестьдесят тысяч долларов, половину этой суммы она определила нам на издательство на русском и английском языках. Мы были полны планов на будущее, и Есенин уже смотрел на меня как на своего друга-компаньона».

В очерке Левина есть одно замечание, на которое хочется обратить внимание:

«Как-то Есенин рассказал мне, что одна русская нью-йоркская газета, «левая», предложила устроить литературное выступление и даже дала ему пятьдесят долларов аванса. Он сначала согласился, а потом отказался, вернув аванс.

Он понял несовместимость его связи с партийной газетой, и Изадора была этим тоже довольна».

Ни Бурлюк, ни Ярмолинский, ни Мани-Лейба, ни другие не предложили Есенину свои услуги и своижурналы, чтобы Америку и американцев познакомить с лучшим поэтом России. А вот замечание Мендельсона: «Левых» представлял Давид Бурлюк. Бурлюк сам недавно появился в Америке, но упорно навязывал ему свое покровительство, долго уговаривал познакомить с Нью-Йорком. Есенин демонстративно «отвернулся» от Америки, не дал себя уговорить.

(…) Сколько тягостного и даже оскорбительного было для Есенина в его тщетных попытках добиться издания его стихов на английском языке, в провале надежд на то, что наконец-то он предстанет перед американцами человеком творческим, а не просто молодым спутником Айседоры Дункан, неизвестно на что расходующим свои дни».

Все журналы и газеты полны были такой клеветы, и Есенин догадывался, откуда исходит этот шлейф зловонного дыма. Но тогда еще не знал, что к этой клевете и травле подключились все его друзья-имажинисты во главе с Анатолием Мариенгофом.

Пресса писала много о нем и Айседоре, обо всех выступлениях, скандалах, о кожаных чемоданах, о его прекрасном телосложении (для боксера!), как он одет и обут, что ест и что пьет, но только не о том, чем жил Есенин, чем дорожил, чем гордился. Грустно было сознавать, что он находится всецело в руках прохвостов и негодяев, которые затеяли политические игры, но сделать ничего не мог.

«Его потряс цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищенность человека от черных сил зла». Этот комментарий Софьи Толстой к «Черному человеку» — не о бесправном американце или американских неграх, эти слова напрямую относятся к Сергею Есенину.

Из воспоминаний Вениамина Левина, 1953 года:

«Где-то чувствовались вокруг них люди, которым нужно было втянуть в грязную политическую борьбу и сделать их орудием своих страстей… Что Есенин им не подходил, это они понимали, но он уже имел огромное имя в литературе, а вместе с Дункан он уже представлял символ связи России и Америки в период после русской революции — им это лишь и нужно использовать.

Но Есенин не дался. И они это запомнили».

В Европе со старой русской культурой, изгнанной из революционной России, на стихи Есенина набросились, по выражению М. Горького, «как обжоры на клубнику в январе». Есенин тотчас заключил договора на издание нескольких сборников. Его переводили на французский, английский, немецкий.

Новый Свет же начисто игнорировал его как поэта. Айседора выводила его на сцену, говорила, что Есенин — второй Пушкин, но никто не знал главного — его стихотворений.

Можно только догадываться, как переживал Есенин. Ничто не могло нанести ему большей обиды, уязвить его самолюбия, как отрицание его как поэта.

«Газеты взбесились, набрасываясь на Дункан и на Есенина. Они приписывали Есенину дебоши тогда, когда их не было, раздували в скандал каждое резкое высказывание Есенина», — писал позже Илья Шнейдер.

Самый громкий скандал разгорелся в еврейской колонии, куда чета Дункан-Есенин была приглашена известным поэтом Мани-Лейбой. Его свидетелем был В. Левин.

Имя еврейского поэта и переводчика Мани-Лейбы встречается в биографии Есенина в связи с его дружбой (или знакомством) с Блюмкиным, известным террористом, убийцей немецкого посла Мирбаха. Из «Литературной энциклопедии» известно: «Мани-Лейб (псевдоним, настоящее имя Мани-Лейб Брагинский. 20.12.1883, г. Нежин — 04.10.1953, г. Нью-Йорк). Еврейский поэт. Был сапожником. Участник революционного движения в России. В 1904 году Мани-Лейб был арестован, бежал в Англию, где выступал в еврейской рабочей прессе. В 1905 году переехал в США, примкнул к группе так называемых «молодых поэтов» и вскоре стал ее лидером».

Исследуя до сих пор тщательно «законспирированную» фигуру Якова Блюмкина, Феликс Зинько пишет: «Удалось выяснить, что у Якова был старший брат Моисей-Лейба. Когда Якову было всего 6 лет, на квартиру к ним пожаловали жандармы с обыском. Они нашли в комнате Моисея целый склад листовок, прокламаций и других нелегальных изданий Одесского комитета РСДРП. В тот день, 8 августа 1904 года Моисей был арестован на партийном собрании.

18 декабря Моисей был освобожден из тюрьмы и отдан под надзор отца». Ну а дальше все так, как сказано в энциклопедии.

Вот на этом вечере, после которого чета Дункан-Есенин должна была якобы «бежать из Америки», Есенин «выплеснул в слова всю накипевшую обиду»:

Если хочешь здесь душу выржать

То сочтут или глуп, или пьян.

Вот она, мировая биржа!

Вот они, подлецы всех стран!

Места нет здесь мечтам и химерам.

Отшумела тех лет пора.

Все курьеры, курьеры, курьеры.

Маклера, маклера, маклера.

От еврея и до китайца,

Проходимец и джентельмен.

Все в единой графе считаются

Одинаково — бизнесмен.

Никому ведь не станет в новинки,

Что в кремлевские буфера

Уцепились когтями с Ильинки

Маклера, маклера, маклера…

Это им швырнул он в лицо, намекая брату, кто есть кто:

Не злодей я и не грабил лесом.

Не расстреливал несчастных по темницам.

Он высказал, то, что хотел высказать. И услышали те, кто хотел и должен был услышать. Но здесь прозвучало из уст Есенина и слово «жиды» — не израильтяне, не евреи, не иностранцы, а в первозданном библейском виде. Этого Есенину не простили.

Скандал стал достоянием прессы, опять написали: «вследствие чрезмерного возлияния и ревности», и приклеили ему ярлык «антисемита».

И еще одна деталь. Ни «Страна Негодяев», ни «Черный человек» в Америке опубликованы не были, откуда же стало известно о том, кто и в каком виде изображен в этих произведениях? Узнав в есенинских карикатурах Троцкого, журнал «Еврейский мир» тотчас отреагировал:

«О Троцком нельзя заключить иначе, как об образованном человеке, изучившем мировую экономику, как о сильном и энергичном вожде и мыслителе, который несомненно будет отмечен в истории как один из числа великих людей, которыми наша раса облагодетельствовала мир».

И еще цитата:

«В среде американских русскоязычных революционеров если и царил культ вождей революционной России, это был культ не Ленина, а Троцкого… именно люди Троцкого составляли авангард революционной Америки. Этот авангард делал ставку в России не на Ленина, а на своего вождя, своего человека — Лейбу Троцкого».

В «гражданине из Веймара», «укротителе дураков и зверей» тотчас узнали своего кумира.

Америка не понравилась Есенину: технический прогресс и полная бездуховность, богатство нации и нищета духа, «бизнес» затмил все проявления человеческого разума. «Молю Бога не умереть душой», — вот к чему пришел Есенин за четыре месяца жизни в Америке.

Но и о России сказал то, что думал: «Республика наша — блеф», а советское государство — «Страна Негодяев».

В Америке: «Дикий народ пропал от виски. Политика хищников разложила его окончательно. Гайавату заразили сифилисом»…

То же происходит в Советской России:

Ах, сегодня так весело россам.

Самогонного спирта — река.

Гармонист с провалившимся носом

Им про Волгу поет и ЧК.

«Америка убивает душу, она — не место для великого поэта», — писала в свое время Мэри Дести. Сегодня Россия держит курс на США, мечтает о своих Соединенных Штатах и о Соединенных Штатах Европы. Но духовность не зависит от индустриальной мощи; Пушкин, Гоголь, Достоевский и Толстой родились в отсталой, нищей России — об этом сказал Есенин, прощаясь с Америкой. Ни о каком содружестве двух великих держав не может быть и речи. Вот что написал поэт, возвращаясь домой, на манжете чиновнику компании «Аламерико»:

Американским ароматом

Пропитан русский аромат.

Покрыть бы АРУ русским матом.

Поймет ли АРА русский мат?

Можно только предполагать, какой бранью разразился бы вождь революции после такой аттестации своего детища, если бы к этому времени не потерял дар речи!

Все-таки могуч небесный покровитель России! Можно верить — можно нет, но именно он спас в тот год Есенина: Ленин был парализован, а другой палач, Троцкий, тяжело заболел. Заболел тогда, когда готовил показательную расправу над Есениным и крестьянскими поэтами. Утка подвела! (Надо же, утка! Как символ лжи и словоблудия!) Заядлый охотник, он в валенках полез за подстреленной уткой, провалился в болото. Болел долго и тяжело, а потом уехал на Кавказ.

Суд, оставшись без твердой направляюпдей руки палача, оправдал поэтов. Потому впоследствии назван был «товарищеским».

Год 1923-й был на исходе. Но и нервы Есенина — тоже. Он попал в больницу. Он не был уверен, что новые хозяева России пустят его домой, потому и появилось письмо Александру Кусикову, написанное на пароходе сразу, как покинул Америку:

«Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь.

Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а ешо («ешо» так в тексте — Авт.) тошней переносить подхалимство своей же братии к ним.

Не могу! Ей Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу».

В Берлине высказался еще определенней: «Не поеду в Москву… Не поеду, пока Россией правит Лейба Бронштейн».

Этот же мотив и в стихах:

Защити меня, влага нежная,

Май мой синий, июнь голубой.

Одолели нас люди заезжие,

А своих не пускают домой.

Визит Есенина в Соединенные Штаты кончился ничем. Нет, хуже — итог был со знаком минус. Есенину и Дункан предложили покинуть Америку, а Айседору, кроме того, лишили гражданства.

Не только не получилось сближения, содружества держав, но это содружество отодвинулось на 10 лет. Соединенные Штаты признают Советскую Россию только в 1933 году при президенте Рузвельте.

Дункан ли с Есениным в этом винить? Или те силы большевистской оппозиции, которым неугодно было останавливаться на достигнутом и осуществлять новоиспеченную теорию о победе социализма в одной отдельно взятой стране? К этому ли они стремились? Ведь на восстановление разрушенного хозяйства уйдет не одна жизнь. Это медленный и кропотливый процесс. А идея мировой революции к 1920 году овладела многими умами. Давайте вспомним, с какой уверенностью Ленин утверждал:

«Начиная с II конгресса III Интернационала, мы прочной ногой стали в империалистических странах не только идейно, но и организационно. Во всех странах имеются в настоящее время такие ядра, которые ведут самостоятельную работу и будут ее вести. Это дело сделано. Но быстрота, темп развития революции в капиталистических странах гораздо медленнее, чем у нас… Когда народы получат мир, неизбежно будет замедление революционного движения…

Мы будем пропагандировать коммунизм внутри этих стран».

И пропагандировали… до мая 1943 года, когда Отец народов росчерком пера ликвидировал Коминтерны, а некоторых руководителей, не согласных с ним, расстрелял.

Есениновед Н. Шубникова-Гусева 27 декабря 2000 года в газете «Труд» опубликовала отрывок неизвестного прозаического произведения Есенина. Наталья Игоревна пишет: «Он датируется 1923 годом и рассказывает о любви к знаменитой американской танцовщице-босоножке Айседоре Дункан».

Но этот прозаический отрывок не только о любви. Есенин объяснил — пусть в завуалированной форме — то, что осталось за кадром: истинную причину скандала в Америке. Есть косвенные данные, что это случилось на собрании масонской ложи, куда друзья пригласили Айседору и Есенина.

Масонство всегда интересовало Есенина. Причин для этого было много: и потому, что Пушкин, которому Есенин во многом подражал, был в Кишеневе принят в масонское общество, и потому, что тайные масонские общества, возродившиеся после революции 1905 года, к 20-м годам широко распространились по всей России. А кроме того, у имажинистов был свой особый интерес: Есенин вез на Запад две пьесы своих друзей — «Заговор дураков» Анатолия Мариенгофа и необычайно популярную в те годы пьесу о масонах «Дама в «Черной перчатке» Вадима Шершеневича.

«Находясь за границей, по доверенности авторов Есенин подписал договорные условия с антрепренерами на постановку этих пьес в Лондоне и Нью-Йорке. К тому времени пьесы были переведены на английский язык».

Есенин дважды посетил собрания масонской ложи: один раз в Америке, другой — по возвращении в Россию на квартире Ходотова. И надо сказать, что оба посещения окончились скандалом. Скандал стал достоянием прессы. Для власти это был достаточный повод прихлопнуть масонскую ложу. Так, в России после неприятного инцидента с Есениным «ложа вольных каменщиков» была закрыта.

Скандал в Америке грозил Есенину большими неприятностями. Его надо было замять. Вот откуда есенинское покаянное письмо Манилейбу (так у Есенина) о его мнимой психической болезни — не ведает, что творит в пьяном виде. Вернувшись на родину, он вскоре объяснил это, конечно, в завуалированной форме: «Я очень здоровый и потому ясно сознаю, что мир болен. У здорового с больным произошло столкновение, отсюда произошел тот взрыв, который газеты называют скандалом. В сущности, ничего особенного нет. История вся зависит от меня. Дело в том, что я нарушил спокойствие мира».