Контролю

Коиечпо, хотелось бы верить, что некогда жили «сво­бодные люди», но подавление и угнетение большинства существовали во все времена. Достигалось это разными способами в зависимости от характера общества, уровня «искусства» угнетения и ресурсов, находившихся в ру­ках тех, кто стоял у власти. Основной целью угнетения всегда было удержание в пользу привилегированного меньшинства как можно большей части общественного продукта и сохранение для менее удачливого большинст­ва такой его части, которой было бы достаточно для обес­печения непрерывного трудового процесса. Дефицит, поддерживаемый с помощью физического принуждения, на протяжении тысячелетий служил самым надежным регулятором поведения людей. За последние несколько столетий наряду с развитием современной промышлен­ности получила развитие и значительно усовершенство­валась система управления и подчинения. С появлением рынка сложились относительно свободные социальные условия, но при этом простые рабочие люди окапались полностью зависимыми от заработной платы, получаемой за далеко не всегда гарантированный труд.

Хотя подобная форма индустриализации не проникла во все уголки мира, она уже значительно изменила ха­рактер тех обществ, в которых достигла наивысшего уров­ня развития. В Соединенных Штатах в особенности, а кроме того, в Западной Европе и в Япопии индустриаль­ное государство развивается если не в новом направле­нии, то во всяком случае не так, как оно развивалось раньше. Производительность труда резко увеличилась, и выросший общественный продукт распределяется с еще большим неравенством.

6 то же время, осознай в результате потрясших ее в первую треть двадцатого столетия социальных катастроф свои слабости и нужды, западная промышленная систе­ма с большой неохотой допустила вмешательство в свои дела государства, которое призвано обеспечить ей отно­сительно ровное функционирование. Получили развитие небывалые по своим размерам и могуществу правитель­ственные бюрократии и постоянно разрастающийся слой общества, чья задача заключается в поддержании эконо­мического (и политического) равновесия. Система эта привела к еще большей зависимости от техники и от тех, кто соответствующим образом подготовлен для изо­бретения, производства и работы с более сложным обо­рудованием и процессами.

После второй мировой войны американская экономи­ка стала первой в мире экономикой, где большая часть рабочей силы была занята не в производственной сфере, а в сфере обслуживания. Число канцелярских работни­ков, работников торговли, сферы обслуживания и адми­нистративного персонала сегодня превышает число ра­бочих, занятых непосредственно в промышленном я сельскохозяйственном производстве. Тенденция эта про­должает усиливаться, и, по предварительным оценкам, последствия ее носят скорее психокультурный, чем эко­номический, характер.

В этой новой ситуации Питер Дракер характеризует рабочего как «работника умственного труда в отличие от вчерашнего рабочего — работника физического труда, квалифицированного или неквалифицированного». Уче­ный отмечает, что «это, хотя и довольно значительное, повышение приводит к противоречию между традицией нового работника умственного труда и его положением простого рабочего» '.

Это, согласно Дракеру, создает весьма серьезные проблемы, ибо такой работник «считает себя человеком интеллигентного труда, таким же, как юрист, препода­ватель, врач, священник, государственный служащий. Он имеет такое же образование, а доходы его еще вы­ше»². И все же он остается подчиненным, занимающим непонятное положение в штатном расписании и лишен­ным даже тех незначительных возможностей выбора (за исключением заработной платы), которые предполагает полученное им образование. Более того, он в значитель­но большей степени по сравнению со своим предшествен-

ником осознает по крайней мере общие очертания своего культурного уровня. Таким образом, перед развитым ин­дустриальным государством с рыночной экономикой встает еще одна дилемма. Дракер формулирует ее сле­дующим образом:

«С каждым годом конфликт между надеждами, возла­гаемыми на умственный труд, и действительностью бу­дет все глубже и острее. В результате управление работ­никами умственного труда приобретет чрезвычайно боль­шое значение для создания и функционирования общест­ва умственного труда... Похоже, именно этот социальный вопрос будет стоять перед развитыми странами в два­дцатом, а возможно, и в двадцать первом веке» ³.

Любопытно, что Эдвард X. Карр, рассматривая ту же сложившуюся в индустриальном обществе ситуацию с точки зрения (если так можпо выразиться в данном случае) социалистической перспективы, рисует абсолют­но противоположную картину. Но Карр надеется на та­кое будущее, в котором манипуляция не будет занимать такое ведущее положение. Он пишет:

«Социальные обычаи и трудовые стимулы предынду-стриального периода нельзя возобновить. Но все, что нам пока удалось сделать, — это уничтожить философию, обы­чаи и стимулы, которые в течение прошлого столетия за­ставляли вращаться колеса промышленности, по на сме­ну им мы не выдвинули ничего нового. Перед нами стоит задача создания новой философии, которая будет слу­жить стимулом и поддержкой новому социальному обы­чаю труда» ⁴.

Для Дракера, который, по-видимому, вполне доволен существующим общественным строем, задача решается в рамках прикладной психологии. Карр же строит свою модель на фундаментальной перестройке структуры це­лей и организации общества.

Дракер признает, что способы «управления» работни­ками умственного труда еще предстоит разработать. Од­нако примечательно, что средства манипулирования работниками физического труда и не очень высокообразо­ванными группами в развитом промышленном государст­ве очень хорошо известны, весьма эффективны и при­меняются постоянно. Средства массовой информации служат необыкновенно мощными рычагами манипулиро­вания и управления традиционной рабочей силой как в Соединенных Штатах, так и в западноевропейских инду-

стриальных экономических системах. Более того, эволю­ция индустриального государства до уровня полной авто­матизации и компьютеризации, когда вся рабочая сила будет состоять только из работников умственного труда, еще дело далекого будущего. Таким образом, значитель­ная в численном отношении обычная рабочая сила про­должает подвергаться ежедневной обработке массовым аппаратом манипулирования сознанием господствующего строя. А реклама, так эффективно стимулирующая жела­ния (и тем самым побуждавшая рабочих работать сверх­урочно для удовлетворения этих желаний), усиливает мощную идеологию уровня жизни и оказывает массовую поддержку индустриальной системе, Действующей в на­стоящее время в Соединенных Штатах.

Дэниел Белл называет знания «стратегическим ре­сурсом» и указывает, что «как всегда, когда речь идет о ресурсах, весь вопрос состоит в том, в чьих руках они находятся и кто будет принимать необходимые решения об их распределении». Он пытается найти некий «баланс знаний и возможности объяснять технические компонен­ты и размеры издержек; расширить границы выбора и определить моральное содержание всех вариантов выбо­ра, с тем чтобы решения принимались более сознательно н с большим чувством ответственности» ^Б.

Однако именно невозможность достигнуть этого при­водит многих в состояние подавленности. Использование знаний исходя из соображений морали и гуманности так, чтобы все последствия принятия решений были подверг­нуты предварительному изучению, — это как раз то, что так ловко избегает делать система управления развитого индустриального государства с рыночной экономикой, и в первую очередь это касается средств массовой инфор­мации. Происходит это даже не потому, что те, кто при­нимает решения, действуют со злым умыслом, а просто потому, что долгосрочные социальные соображения на­ходятся в противоречии с краткосрочными соображения­ми выгоды, а в основе рыночной экономики лежит не­медленная реализация личной выгоды.

Механика государства в целом прекрасно уживается с системой ценностей и процессами мышления людей, которых постоянно и настойчиво учили переводить свои личные условия на язык мгновенных мелких подачек. Таково на сегодняшний день положение и умонастрое­ние «средней Америки». Однако это не объясняет

положения некоторой части нового пополнения рабочей силы, состоящей из работников умственного труда. Эта группа, многочисленная и постоянно увеличивающаяся (только число студентов университетов в два раза превы­шает число всех рабочих страны, занятых в производст­ве), уже начала создавать совершенно иную систему социального измерения. По сути проблема «управляемо­сти» работников умственного труда (или тех, кто еще находится в процессе подготовки) уже сегодня, а не в будущем, как предсказывал Дракер, вызывает серьезные затруднения.

Каковы бы ни были перспективы, нельзя отрицать тот факт, что среди молодежи с выше среднего уровнем образования и семейных доходов очень сильны враждеб­ные настроения по отношению к коммерческому инфор­мационно-развлекательному обществу. Ректор Колумбий­ского университета Уильям Макджилл подчеркивает, что «примерно от одной трети до половины студентов вхо­дят сегодня в группу отчуждения» ⁶. Результаты исследо­вания, представленные президентской комиссии по проб­лемам волнений в университетах, свидетельствуют, что «почти все студенты колледжей считают, что та или иная форма конфронтации необходима и эффективна для изменения общества» и что «три четверти студентов со­гласны с тем, что «в своей основе Соединенные Штаты являются расистским обществом»»⁷. Стотон Линд пишет по этому поводу следующее:

«Образование пытается подготовить молодежь к не­достойной и бесчеловечной трудовой жизни взрослых, а потому само становится мишенью. Быстрый рост выс­шего образования после второй мировой войны был вы­зван техническими изменениями в промышленности. Автоматизированная и компьютеризированная промыш­ленность нуждается во все большем числе молодых муж­чин и женщин, обладающих квалификацией служащих и покорностью рабочих. Большинство из семи миллионов учащихся наших колледжей готовятся для квалифициро­ванного послушания. Студент, как и работник, которым он намеревается стать, пользуется своим умом, равно как и руками, по не творчески, не по собственной ини­циативе, а по-прежнему в рамках приказов, спускаемых сверху вниз. Таково и современное высшее образование. И студенты заявляют тем, кто отдает им приказы, что они могут тренироваться в искусстве десятника на ком-

пибудь другом. Они не желают быть согбенными, слом­ленными и бессловесными» ⁸.

Окрестив отрицание стандартных американских цен­ностей «контркультурой», Теодор Рожак⁹ и другие при­писывают эту усиливающуюся оппозицию молодежи жестким рамкам и ортодоксальности, навязанным обще­ству техникой. Рожак критикует манипулятивную куль­туру как неизбежное последствие неиствующей техники. Специфическая социальная организация, определяющая характер техники и ее применение, считается, согласно такой точке зрения, неуместной. Нелепо, но поддержи­ваемая Рожаком нетрадиционная культура сама страдает от тех же извращений, что и «правильное» общество, поглощенное техникой. Новый образ жизни молодежи превратился в прибыльное дело. Фестивали рок-музыки, реклама и сбыт пластинок, атрибуты культа, и одежды стали предметом предпринимательства наживающихся на хиппи капиталистов, а само «освобождение» превра­тилось в ходкий товар. «Движение» превращается в ры­нок сбыта. Очевидно, не только техника, но также и оп­ределенные виды критицизма не могут устоять перед специфическим общественным строем.

И все-таки американская «культурная революция» со всеми ее недостатками и обусловленностями подрывает общепринятые ценности традиционного общества. Труд, дисциплина, иерархия и подавление подвергаются по­стоянным нападкам, и зачастую именно частные пред­приниматели, использующие новое мировоззрение и образ жизни молодежи для выкачивания прибылей, спо­собствуют раскрытию сути общественного строя и высво­бождению эмоциональных потоков, направление которых никто не может точно предсказать.

Автоматизация производства, которая в конце кон­цов может полностью вытеснить обычную людскую рабо­чую силу, неминуема (по крайней мере в историческом смысле), и сознание молодежи уже проникнуто понима­нием необходимости навсегда избежать традиционного принудительного труда. Поскольку составляющее фунда­мент общества институциональное устройство не подает никаких признаков адаптации к этим абсолютно новым возможностям техники, конфликт разразился на лично­стном бихевиористском (культурном) уровне, скрывая — и на данном этапе отрицая — более глубокие экономико-