Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






III.1. Военно-политические и социальные отношения






В свете проведенного выше анализа важно подчеркнуть, что кабардинское присутствие в равнинной части бассейна р. Сунжа к началу XVI в. сложилось не посредством захвата чьей-либо территории, но в результате довольно плавной постепенной миграции и освоения временно опустевших, как бы и ничьих земель (см. гл. II). Однако в последнее время предпринята попытка перевести кабардино-вайнахские взаимоотношения с первых же шагов их истории в плоскость жесткого военного противостояния и широкой агрессии кабардинцев, мощно поддержанных боевой силой Московской Руси[284].

Речь идет о " событиях 1562 г., когда кабардинские князья совместно с ногайскими мурзами и отрядами казаков во главе с Г.Плещеевым, совершили поход на Центральный Кавказ" и, якобы, этот поход " разворачивался на ингушской территории и вызвал исход ингушей с равнины Гарма-аре, Газалте и долины реки Сунжа" [285].

Действительно, в числе дополнений (вставок) в " Никоновскую летопись" имеется довольно пространный рассказ о пребывании на Северном Кавказе крупного русского военного отряда (" стрельцов 500 человек да пять атаманов казачьих и казаки, а казаков с ними 500 человек") под началом воеводы Г.С.Плещеева[286]. В сентябре 1562 г. московский царь Иван IV послал Плещеева " посольством" в " Черкасы Пятигорские (т.е. в Кабарду, - С.Ш.) к Темгрюку – князю Айдаровичу (главному тогда кабардинскому князю Темрюку Идаровичу, принявшему в 1557 г. подданство России, - С.Ш.)". Цель отряда была сформулирована так: " Жити у Темгрюка и слушати его во всем и от всех его недругов беречи и в войну ходити с его людьми вместе, куды Темгрюк-князь учнет посылати".

Выполняя этот " государев наказ", в октябре 1563 г. отряд Плещеева принял участие в большом походе с целью помочь Темрюку укрепить свою власть над некоторыми ненадежными вассалами и разведать, проложить боем дорогу в Грузию.

Летопись сообщает о разыгравшихся событиях: " И Темгрюк со государьскими людьми недругам своим недружбу довел и в свою волю их привел, а воевал Шепшуковы улусы, да воевал Татцкие земли близ Скиньских городков, и взяли три городка: город Мохань, город Енгирь, город Каван… А те городки Шепшуковы-княжие, и люди тех городков побили челом Темрюку князю, и дань Темрюк-князь на них положил; и воевали землю их одинатцеть дней и взяли кабаков Мшанских и Сонских 164 и людей многих побили и в полон имали да взяли четырех мурз: Бурнаша, Ездноура, Бурмака, Дудыля…"

По мнению специалистов, социально-политический комментарий этих летописных данных не сложен. В них отражены феодальные междоусобицы и соперничество кабардинских князей (прежде всего между Темрюком и Пшеапшокой к западу от верхнего течения р. Терек), в которые поневоле вовлекались и иноплеменные соседи, обитавшие в близлежащих горах по направлению к Грузии, а также русские силы в бассейне Терека, поддерживающие союзников и новых подданных России и, одновременно, решающие свои собственные стратегические задачи в кавказской политике[287]. Значительно труднее проходил процесс определения конкретного района действий в октябре 1563 г., и этот вопрос имеет серьезную историографию, игнорировать которую ради новой версии, конечно же, нельзя.

Л.И.Лавров предложил связать названные события с Верхним Прикубаньем[288], но эта гипотеза не получила признания: русские войска в то время так далеко вглубь Кавказа не заходили. В коллективных комментариях к публикации этого источника в 1957 г. сказано: " Определить местонахождение " Татцкой земли", Скиньских, Мшанских и Сонских кабаков и городков… не удается" [289]. Спустя время, Е.Н.Кушева, высказав некоторые полезные соображения по существу вопроса, " направляющие внимание" в сторону Осетии и " перевальных путей из Кабарды в Грузию (в том числе и Дарьяльский проход), контроль над которыми оспаривали друг у друга в конце XVI в. кабардинские князья", особо оговорила, что приведенные известия " заслуживают специального комментария кавказоведов для определения упомянутых в них топографических и племенных названий" [290].

Это " справедливое пожелание" выполнили в 1981 г. В.Б.Виноградов и Т.С.Магомадова, детально рассмотревшие в широком географо-историческом контексте данное сообщение " Никоновской летописи" с подробной интерпретацией содержащихся в нем этно- и топонимов[291]. По их мнению, здесь " отразилось знакомство русских участников событий 1563 г. с лесистыми предгорьями Северной Осетии и их осетинскими обитателями, страдавшими от междоусобиц кабардинских феодалов".

Коснулся этого вопроса и Я.З.Ахмадов, предложив (без подробных доказательств) свою трактовку: поход русского отряда Плещеева как главной ударной силы князя Темрюка был " направлен против горных районов, населенных осетинами и ингушами". Более того, он посчитал " безусловным", что в последующей " войне против Темрюка", развернувшейся в 1564-1565 гг., " могли принять участие осетины и ингуши, которых пытался покорить князь в 1562-1563 гг." в ходе борьбы " за овладение перевальными путями в Грузию, контролировавшимися ингушскими и осетинскими обществами" [292]. Подобное расширение зоны боевых действий и на территорию горной Ингушетии выглядит достаточно убедительно.

Не учитывая мнений предшественников, Б.Д.Газиков предложил, на наш взгляд, не учитывая обоснованную альтернативу, которая вряд ли объективно отражает суть и характер первой кабардино-вайнахской " встречи" в изучаемом ареале бассейна Сунжи.

Сказанное, притом, не отвергает соображений Б.Д.Газикова по поводу судьбы влиятельного ингуша Чербыша, пострадавшего, возможно именно в ту пору, от кабардинских князей: " спасшись от неприятеля в горах, в с. Ольгетти (Джейраховское ущелье, - С.Ш.) и вырастив здесь взрослых детей, будучи уже стариком, Чербыш поселился в местности Гиелате и являлся старшиной села. Вот почему селение Гвилети в русских документах 1589 г. обозначено как Черебашев кабак" [293]. Историк в данном случае опирается на ингушскую легенду " Махкинан", опубликованную в газете " Кавказ" более ста лет назад (№ 98 за 1895 г.). И невозможно отрицать, что утверждение кабардинских владений в обширной округе северного устья Дарьяльского прохода затронуло ближайших вайнахских насельников этих мест. Но, во-первых, поход Плещеева в интересах Темрюка Идарова был не единственной военно-политической коллизией второй половины XVI в., а во-вторых, до поры дружественные и вассальные ему кабардинские князья, обосновавшиеся в Придарьялье как в части будущей Малой Кабарды, накапливали собственный опыт контактов с соседями, в которые вовлекались и ближайшие к арене адыгской активности вайнахи.

Если с 1571 до 1578 г. " нет сведений о сношениях Северного Кавказа с Россией", то с весны 1578 г. положение меняется. В Москву приехало большое кабардинское посольство, в составе которого – брат Темрюка Камбулат Идарович (на тот момент старший князь в Кабарде), Казый Пшеапшоков (из Кайтукиных) и " Сюзрюк Тапросуков", т.е. Созоруко Тапсоруков (из Таусултановых). Они били челом " ото всее черкасские Кабарды" и просили разнообразной " обороны от крымского царя и от иных недругов их" [294]. Важно подчеркнуть единство действий князей Идаровых и Таусултановых, чьи владения прямо соприкасались с горно-предгорными местами проживания вайнахов от Дарьяла до бассейна р. Сунжи. Они перекрывали значительный отрезок стратегической дороги от устьев до верховий Терека, ведущей в Грузию. В орбите дружеских взаимоотношений с ними оказались вайнахские предводители мурзы Ушаром и особенно Ших (отец и сын) Окоцкие, неоднократно действовавшие совместно, в частности, с кабардинскими князьями Шолохом (Таусултановым) и Алхасом (из Клехстановых), чьи улусы и кабаки размещались вдоль подножья гор и на равнинах от Дарьяла до р. Сунжа. Пик подобной деятельности выпал на 1580-е годы (более всего 1588-1589 гг.). В связи с русско-кавказскими отношениями он обстоятельно, даже исчерпывающе, рассмотрен в научной литературе, прямо касающейся вайнахской проблематики[295]. Поэтому обратим внимание только на два существенных аспекта.

Дипломатические акции 1588 г. впервые вовлекли в себя горно-ингушского владельца селения Ларс в Дарьяльском ущелье, именуемого в источниках Султан-мурза[296]. Он крепко посодействовал московскому посольству в Грузию и обратно, о чем сообщал терским воеводам в следующих словах: " …И я государю служил, посланников его Родиона и Петра через свою землю провожал и дорогу им куда лучше идти указывал, и людей своих до грузинских земель провожать их посылал, а которые были у государевых посланников люди и лошади больны – тех людей и лошадей Родион и Петр оставили, в Грузию идучи, у меня, и я тех людей и лошадей у себя кормил и лечил".

Султан-мурза, называя своего окоцкого партнера Шиха-мурзу " братом своим" (это термин социального равноправия, а не семейного родства, как заблуждаются некоторые авторы), четко определяет мотивы своей политической ориентации: " Кабардинские все князи били челом в службу государю вашему, и яз ныне хочу государю ж служити по свою смерть, како государю вашему служит брат мой Ших-мурза Окоцкий" [297]. Подобные обстоятельства проливают свет не просто на эпизоды вайнахо-кабардинской дружественности, но и свидетельствуют о социальном сближении статуса разноэтничных лидеров представляемых ими улусов и " землиц", что было особенно злободневно для вайнахских предводителей, только лишь обретавших (отчасти именно под влиянием кабардинцев) первые феодальные прерогативы[298].

Однако далеко не все складывалось безоблачно. Спустя всего лишь год, сложившийся было альянс дал опасные трещины.

После смерти Асланбека " на большое княжение" избрали его младшего брата Янсоха Кайтукина, который созвал съезд (" совет учинил"), чтобы подтвердить свою " службу" русскому царю. Представители Кайтукиных и Идаровых принесли соответствующую шерть (присягу) на всех необходимых и возможных уровнях. Они взяли и обязательство проводить очередное московское посольство к Дарьялу. Но этого не сделали Шолох Таусултанов и Алхас Клехстанов, чьи кабаки располагались на пути дипломатического картежа. Основным доводом Шолоха служило то, что он не может " отстать от Крымского и Шевкальского и Кумыков… А в Крыму деи у меня две дочери и многой мой род и племя; а в Шевкалех и Кумыках таково же" [299]. По этому поводу Ших-мурза Окоцкий также сообщал: " Солох (Шолох) и Алкас ныне в соединенье с Шевкалом князем и прямят за одно Турскому и Крымскому…" [300] Е.Н.Кушева верно отмечает, что особое внимание Стамбула и Бахчисарая, а также их северодагестанских союзников и вассалов к Таусултановым и Клехстановым " понятно – местоположение их кабаков позволяло контролировать путь через Дарьял" [301].

Отношения обострились так, что Идаровы и Кайтукины объединились в борьбе против " государевых изменников". По их просьбам в конце 1589 г. на Шолохову Кабарду был послан казачий голова Григорий Полтев с большим отрядом стрельцов и " черкесской ратью" кабардинских владельцев Янсоха Кайтукина и его племянников, Казыя Пшеапшокова " с братьею" и Камбулатовых. Разгром был полным: более 30 кабаков " выжжены" и " вывоены" на пространстве от Сунжи до Дарьяла. Шолох " вышел пеш к Григорию Полтеву" из своего княжеского селения и выдал в знак покорности аманатов (сына, 20 человек лучших узденей и внука шамхала Тарковского, жившего у него " в закладе"). Полтев известил грузинского царя Александра, что он " очистил" к нему дорогу и привел всю кабардинскую землю " под государеву руку" [302].

Но и эта громкая победа была относительной и временной. В конце XVI-XVII в. кабардинские владения к востоку от Терека (Малая Кабарда) сотрясали межфеодальные распри и столкновения, причины и характер которых убедительно вскрыты в недавней монографии Б.М.Мокова. Вполне справедливо, что враждующие феодальные группировки по разным поводам обращались к русскому правительству за помощью, чтобы " недружба своя отомстити и кровь им отлити". Верно и то, что ставший на рубеже XVI-XVII вв. старшим князем в Кабарде Шолох Таусултанов не пользовался доверием Москвы, отличаясь непостоянством и корыстностью в проводимой им политике, в том числе и по отношению к кабардинцам бассейна Сунжи, не раз втягивавшимся в пагубные междоусобицы[303].

В этой постоянно неспокойной, тревожной и опасной ситуации вайнахский " тыл" кабардинских улусов не мог не приобретать постепенно возрастающего значения в качестве надежного временного укрытия или убежища, своеобразного (пусть и скудного) войскового и экономического резерва для враждующих между собой адыгских владетелей, крайне заинтересованных в выстраивании сколько-нибудь системных и регулярных с ним взаимоотношений. Естественно, что со стороны кабардинцев опора делалась сперва прежде всего на силу.

Письменные источники для уяснения этого процесса бессильны, тем большее значение приобретает фольклор.

Выше уже приводились свидетельства Ш.Б.Ногмова, С.Хан-Гирея, У.Лаудаева о характере первоначального освоения кабардинцами плоскостных земель правобережья р. Терек, как это запечатлелось в народной памяти. Современный исследователь героического эпоса чеченцев и ингушей, анализируя соответствующий фольклорный пласт, утверждает: " Сказания переносят нас в те далекие времена, когда в северокавказских степях и предгорьях в поисках добычи (скота и пленников) рыскали шайки " удальцов". Здесь были представители разных племен и народов, пребывавших на Северном Кавказе" [304]. Тема набега и захвата имущества и людей у соседей буквально пронизывает вайнахское устное народное творчество. Например, в одном из ингушских сказаний мотив этот звучит с первых же слов: " Давно это было. Сидели орхустойцы… рассуждали: " Есть ли такой край, где бы они не были и не грабили? ". К " одной вдове" посылается человек узнать: " может быть, она знает страну, в которой мы не были и не грабили? " В другом фольклорном произведении о кабардинцах говорится: " Собрав свои шайки, они воевали с соседями, насильничали и брали людей в плен; вот так они и жили" [305].

Если обратиться к ингушскому фольклору так называемого " черкесского цикла", отразившего " подобные отношения, примерно имевшие место 500-300 лет тому назад", то для него характерна " историческая" преамбула, с которой начинаются многочисленные повествования: " Много лет назад, когда ингуши еще не спустились с гор, черкесы владели предгорными равнинами" [306].

Если суммировать последующее содержание таких преданий, то один из лейтмотивов звучит так: " Среди черкесов было много князей… Они ставили свои шатры на холмах, имея вокруг укрепления. Им прислуживало много пленников, захваченных и увезенных из разных племен… Князья ссорились и враждовали, не только отбирали друг у друга добычу, но и по их приказанию собирались отряды, которые возглавляли князья и их сподвижники. В те далекие времена они чинили разбой, производя опустошения повсюду. Немало горя вынесли от плоскостных, черкесских князей и горные люди (наши предки). Чтобы отбивать их нападения, лучшие мужчины вайнахов ставили у подножья гор свои посты… Князья черкесов " не давали горным людям выйти из гор…" [307]

Кабардинские набеги за добычей в горную зону носили сперва регулярный характер, но, порой, диктовались и случайными поводами. В предании о популярном в ингушском фольклоре " князе Ачамза" говорится: он " часто ходил за добычей. Когда однажды, заблудившись со своими наездниками, он ночью выехал на хребет, то увидел вдали огонь. – Сам бог дал нам это! Добыча оттуда не будет лишней. Мы едем туда, - сказал князь…" [308]

В горной Ингушетии до сих пор старожилы показывают трассы " черкесских дорог" (чергси-некъ), по которым совершались кабардинские набеги. Обычно они бывали удачными, но всегда встречали отпор и были делом достаточно рискованным. И хотя кабардинские дружины бывали более организованными, многочисленными и лучше экипированными, чем противостоящие им вайнахские ополчения, самоотверженность защитников родных аулов и ущелий, судя по тем же преданиям, нередко ставила под сомнение их успех. Однако неоднократное, чаще всего сезонное их повторение, изнуряло горцев, диктовало необходимость выплаты вначале одноразовой, а потом и постоянной дани, признания определенных форм зависимости от воинственных и упорных в своих домогательствах соседей. Складывалась система и практика тех отношений, которые в научной литературе называются " вассальными" [309], но точнее, вероятно, оценивать их как отношения различной степени фактической властной зависимости, продиктованной конкретными обстоятельствами.

В системе этих взаимоотношений далеко еще не все ясно, а многое просто не выявлено. Например, научной загадкой остается осмотренное с нашим участием в 1979 г. в горной Ассинской котловине небольшое могильное поле, состоящее из невысоких и очень густо расположенных курганов, внешне идентичных кабардинским. Случай этот беспрецедентен (могильник расположен глубоко в горах) и предположительно может объясняться временным присутствием, пребыванием здесь каких-то кабардинских контингентов населения. Подтвердить или опровергнуть эту гипотезу могут только археологические раскопки и целенаправленные фольклорные разыскания.

Авторитетный исследователь вайнахского фольклора И.А.Дахкильгов так обобщает доступные ему данные по этому вопросу: " По И.Гильденштедту, исследователю конца XVIII века, некоторые чечено-ингушские племена были подвластны кабардинским и аксайским (кумыкским) феодалам. П.Бутков в своей работе отмечает, что еще во второй половине XVIII в. ингуши стремились отложиться от феодальных притязаний кабардинских феодалов, но царь отклонил их прошение. Шора Ногмов в первой половине XIX века также писал, что " ингушевцы", " назраны" и " карабулаки" были под властью кабардинских князей. В преданиях вайнахов, как и в их эпических песнях, иногда подчеркивается связь адыгских князей с " московским царем", даровавшим им земли… В преданиях феодалы иногда предстают также эпическими противниками местных героев… Причиной столкновений обычно становится фольклорный мотив борьбы за невесту (но также и набегов за добычей). В ценных записях Албаста Тутаева приводится два интересных и во многом, видимо, историчных предания о столкновении вайнахов с кабардинскими феодалами Албастом и Эльжаруко, которые напали на жителей, но были разбиты и изгнаны. По другой записи А.Тутаева, князья Атажукин и Ахлов угоняют коней, - происходит бой, который заканчивается гибелью ингушского предводителя Леега и князя Атажукина. События эти якобы происходили десять поколений назад…" [310]

Фольклорист счел необходимым акцентировать: " Подобные локальные столкновения не носили общенародного характера, были спорадическими и обычными для раннефеодальных обществ. Эти столкновения никогда не были решающими во взаимоотношениях адыгов и вайнахов, как и других народов". Он иллюстрирует свою мысль ярким примером: в одном из преданий о " набеговой борьбе" союзником ингушей выступает кабардинский князь Инаркаев с берегов Сунжи, который воспитывался среди ингушей, свободно владеет их языком и дружил с ними. С другой стороны, ингушский предводитель Леег по этому преданию также в свое время воспитывался среди кабардинцев, дружил с ними и знал их язык. " Дружба адыга и вайнаха, - продолжает автор, - героев предания, сильна настолько, что набеговые столкновения не приобретают межнациональный характер, в чем и нужно видеть основной идейный пафос предания" [311]. Не впадая в идеализацию этой трактовки, мы готовы в последующем изложении дополнить ее.

Вместе с тем, вполне уместно обратиться к принципиально важной мысли, сформулированной в первой трети XIX в. выдающимся адыгским деятелем Султаном Хан-Гиреем, отразившим весьма болезненные реалии не столь уж и отдаленного от его жизни времени: " Кабардинцы, пользуясь превосходством своих сил над соседними с ними племенами, покорили их; конечно, они не имели на то законных прав, но право сильного доставило им возможность лишить слабых свободы, за которую они сами неоднократно кровь свою проливали ручьями, отражая войска крымских ханов. Важнейшими жертвами алчности могущественных тогда кабардинцев были абазины шестиродные, которых не избежали и их сопоколенники, кистинские (т.е. вайнахские, - С.Ш.) и осетинские колена и другие горные племена, которые имели несчастье быть в соседстве с кабардинцами. Покоренные их оружием, они платили посемейную дань князьям этих последних. Более же отдаленные из этих поколений по временам также повиновались им или были разоряемы. Словом, все северные области Кавказа ужасались оружия кабардинцев, которые с гордостью, своевольному их духу свойственной, рассказывают, что цари грузинские платили дань воинственным их князьям и отдаленное царство Астраханское не токмо было ими опустошено, но и даже самая столица царства – Астрахань трепетала их оружия, наконец, что их воины разорили земли, лежащие на запад до самых берегов Азовского моря" [312]. Это редкое по силе объективности свидетельство полностью согласуется и со спецификой кабардинского пребывания в бассейне р. Сунжа.

В связи с этим встает конкретная и ранее неразрешимая по скудности источников задача определения того отрезка времени, когда горновайнахские общества ингушей и карабулаков могли попасть в зависимость от Кабарды, в том числе ее " Идаровой части", охватывающей, по нашему мнению, прилегающее к ним плоскостное сунженское побережье. В свете проведенных исследований Я.З.Ахмадова[313] и с учетом ранее высказанных нами соображений по хронологии и динамике кабардинского присутствия (см. гл. II) можно предположить, что произошло это, в основном, в 1560-х гг. – период чрезвычайной активности Темрюка Идарова в контексте кабардино-русского проекта абсолютного усиления Кабарды как нового и до поры единственного союзника Москвы на Северном Кавказе. Для вайнахов это принесло долговременные и в целом отрицательные последствия.

Обобщая все доступные ему к началу XIX в. сведения об истории " кистов" (собирательное название вайнахов) и акцентируя внимание на ингушские общества (" Галгай, Галбы, Глигвы") и карабулаков, С.М.Броневский подвел следующие итоги: " Все вышеупомянутые Кистинские колена, вместе с неизвестными, за исключением Чеченцев, собрать могут до 12.000 вооруженных воинов. Будучи рассеяны весьма тесно в местах гористых и большею частью неудобных для хлебопашества и скотоводства, они живут в крайней бедности, которая умножается еще тем, что сильные народы, их окружающие, Кабардинцы, Осетины и единоплеменники их Чеченцы, от коих они, так сказать, заперты в своих жилищах, не допускают их промышлять грабежом" [314]. На других страницах этого выдающегося для своей эпохи географо-исторического труда читаем: " Аксайские и Кабардинские Князья издревле стараются утвердить над Ингушами временные права завоевания наложением даней и требованием всегдашнего от них покорства. Частые разорения, наипаче от Кабардинцев им причиняемые, побудили ингушей в 1770 году предаться Российскому покровительству. И в 1773 году, по случаю разбирательства взаимных притязаний между Кабардинцами и Ингушами, Ингушевские Старшины представили Генерал-Майору де Медему, " что временно они платили дань Кабардинцам с каждого двора по одному барану, а у кого нет барана, то одну косу из железа; однакож они подвластными им никогда себя не признавали, а тем паче не признают себя с того времени, как они поступили в Российское подданство и многие из них приняли Христианскую веру" [315].

Совершенно очевидно, что цитируемый документ отражает ситуацию второй половины XVIII в., в корне отличную от положения дел в предшествующих двух столетиях куда более жесткой зависимости части горных вайнахов от кабардинцев, обеспечиваемой прежде всего военным фактором. Но и тогда суть этой зависимости не могла в полной мере отвечать стандартам " вассалитета" прежде всего по несоответствию " формационного уровня" соседей. Кстати сказать, в известных нам многообразных материалах нет даже намека на регламентированную военную службу ингушских и иных вайнахских вооруженных отрядов, ополчений в боевых предприятиях кабардинских князей. А это – одна из самых важных черт отношений феодального вассалитета[316]. Скорее, в XVI-XVII вв. речь должна идти о перманентном (хотя и не всегда эффективном) вооруженном противодействии ингушей и их соседей властной экспансии князей, стремившихся любыми способами усилить и укрепить исторически сложившуюся зависимость " горных людей".

Притом, вполне справедливо мнение, что именно такой характер взаимоотношений " отвечал интересам нарождавшейся феодальной верхушки Чечни и Ингушетии, которая в свою очередь стремилась укрепить свое положение среди соплеменников и защититься от внешних врагов с помощью в то время сильных кабардинских князей и с этой целью искала их покровительства" [317].

Действительно, изучаемый нами период характеризуется активизацией социальной жизни вайнахских обществ, постепенно приближавшихся к раннефеодальному статусу (но не достигших его)[318]. Эта сложная проблема нуждается в специальном исследовании. Однако бесспорно, что кроме внутренних факторов здесь воздействовали и внешние условия, включая довольно длительные контакты с кабардинской вполне сложившейся феодальной иерархией. Местные старшины уже склонялись к тому, чтобы " примерить" на себя права " законных" владельцев своих обществ.

В ингушском фольклоре эта тема разработана достаточно выразительно, что отражено, например, в исключительно популярном предании " Ивизды Газд". Оно гласит, что " отцы" (т.е. старшины) трех галгаевских селений в горной Ассинской котловине однажды задумались: " Сколько ни живет на свете людей – у всех есть князья. Не лучше ли и нам поставить над собой князя? " Предание не скрывает, что " каждый из отцов в сердце своем мечтал сделаться князем". Тогда собрали они всех галгаев. " Три дня и три ночи продолжалось их совещание", в итоге которого собравшиеся уже готовились " метать жребий, кому быть князем на Ингушетии". Ход событий решительно сломал весьма уважаемый среди ингушей Ивизды Газд, явившийся на сход прямо к моменту " выбора" в роскошной одежде, с отделанной золотом шашкой, ведя за собой богато оседланного коня, но приехал он на осле, будучи опоясанным грязным вьючным ремнем. Потрясенное собрание вопрошало: " Почему ты надел шелковые одежды, почему одел на пояс отделанную золотом шашку и почему опоясался грязным ослиным ремнем? ". Газд воскликнул: " Клянусь моим отцом! Как ослиный ремень к моему облачению, так князь и раб не идет ингушам! " Собравшиеся одумались и единодушно постановили: " Пусть вырастет негодное потомство у того, кто отныне предложит поставить над ними князя". И разошлись со словами: " У кого есть рабы, пусть сейчас же отпустят их на волю" [319]. Весьма характерный для " социального перепутья" эпизод не случайно, вероятно, связан с Галгайским ущельем, выводящим прямо к владениям кабардинских князей.

Рядом с этим устное народное творчество ингушей сохранило многочисленные сюжеты об идеализированных народных вождях, среди которых присутствуют яркие представители предводителей военных дружин (" бячи"). Так, например, в горной Ингушетии бытуют предания о некоем Саламе – уроженце позднесредневекового башенного поселка Гоуст в Джейраховском ущелье. Он – предводитель небольшой воинской дружины, прославившийся многочисленными боевыми победами, личной отвагой, мужеством и благородством. Подчеркивается его высокий рост, могучее телосложение и огромная физическая сила. Салам героически пал на поле боя, защищая родной аул от очередного набега врагов. Погиб он, не успев даже обзавестись семьей. Похоронили его с большими почестями в специально возведенной и редкой для этих мест наземной гробнице (своего рода мавзолее). До сего дня местные жители называют ее " Салам-Каш" (могила Салама)[320].

В 1985 году гробница была раскопана. В " ядрообразном мавзолее, воздвигавшемся обычно для представителей феодализирующейся (прежде всего военной) прослойки у вайнахов" – был расчищен прах высокого (почти 1, 9 м), крепкого телосложением, довольно молодого (лет 36-40) мужчины " в дорогом облачении: одежде из шелковой ткани иранского происхождения с обильной золотной растительной орнаментацией и многочисленными изображениями мифических животных. Правая рука сжимала массивный железный нож-кинжал. Погребенный, несомненно, был убит: его череп буквально изрублен ударами сабли или шашки. Относится это погребение к концу XVII – началу XVIII в." [321]

Примеры такого рода можно умножить. И все они проливают определенный свет на ускорение социальных процессов в среде горных вайнахов, определявшихся (хотя бы отчасти) влиянием кабардинских княжеских традиций недалекой плоскостной зоны. Не случайно, в одном из русских источников 1638 г. упоминается предводитель горного ингушского общества " Черкашенин Хавса – земли своей владелец" [322]. Этно-социальная оценка его, скоре всего, - результат неточности недостаточно осведомленного автора. Но сама аналогия с нормами кабардинского титулования говорит о многом. Как и хорошо прослеживаемое в преданиях вайнахов соперничество местного " феодализирующегося" героя с адыгским феодалом в вопросах благородства, этикета и мужества, свидетельствующее о том, что именно в адыгах вайнахи видели пример для подражания, считали достойным следовать ему[323].

Произведения фольклора ингушей и чеченцев позволяют выстроить хотя бы ориентировочную канву эволюции кабардино-вайнахских военных контактов[324]. Древнейшие из них, по многим приметам описываемой материальной атрибутики относящиеся к XVI – началу XVII в., констатируют успехи княжеских набегов в горы. Затем тональность меняется: все чаще говорится о достойном отпоре равнинным отрядам и небольшим " шайкам" охотников за скотом и людьми, восхваляется военные опыт и находчивость местных героев в борьбе с ними, но никогда – о долгом преследовании таковых. Все сильнее звучит рефрен о том, что кабардинские князья " не давали горным людям" выхода из гор для распашки равнинных земель, " препятствовали ингушам селиться на жирных равнинах". Местные герои с детского возраста, " оборачиваясь в сторону кабардинских хребтов на равнине", мечтают о времени, " когда вас будут топтать копыта его коня" (" Предание о Пуге Этиеве Цориеве" и др.). В конфликтах с кабардинскими князьями победа оказывается на стороне именитых кавказских героев, действующих в зоне прямого соседства с местами обитания адыгов у подножья Черных гор и даже совершающих глубокие рейды " в Кабарду за добычей". Последние особенно удавались чеченцам и карабулакам, что отразилось в кабардинских песнях XVIII в. (" Из Чечни приходят / И страну грабят. / Чечня издавна - / Страна враждебная...")[325].

Подобные набеги не оставались безнаказанными, о чем говорят документы XVIII в. Так, в августе 1720 года кабардинские князья сообщают в Москву: " Да которые есть великому государю неприятели чеченцы и на них мы были и разоряли и в полон к себе побрали; и не того полону малого, да девку послали мы к великому государю для подлинного уверения…" [326] Такие ответно-оборонительные акции пригашали ситуацию только на время.

Но и ингуши все активнее проявляются на равнинных землях, поселяясь там, где ранее господствовали кабардинцы, в том числе и в пунктах побережья р.Сунжа и ее притоков из гор. Сюжеты коллективных наступательных действий теснятся мотивами тяжкого единоборства, в котором кабардинских князей и богатырей побеждают горские герои, иногда даже и переодетые женщины (" Как орстхойцы страну отвоевали"), причем " войска черкесов" без боя отступают как только гибнут их предводители.

Решающий прорыв на равнину, судя по контексту фольклорных вайнахских преданий и героических песен, происходит в изучаемом нами ареале отнюдь не одномоментно и далеко не сразу освобождает " горных людей" от определенной зависимости кабардинцам, в которой они все еще пребывают. Множатся мотивы невоенных отношений и даже кабардино-вайнахского жизненного " совместничества", которые будут рассмотрены в следующем параграфе и которые позволили С.М.Броневскому уже в начале XIX в. утверждать, что малокабардинцы " живут в дружбе с Ингушами и в неприязни с Чеченцами" [327].

Султан Хан-Гирей с присущей ему " этнической нелицеприятностью" веско подчеркнул, что даже в самую горячую пору кабардинских междоусобиц и завоевательного натиска Крымского ханства (т.е. до 40-х гг. XVIII в.) зависимые от кабардинцев и притесняемые ими горские племена (в том числе вайнахские) сохранили свою общую лояльность и не воспользовались возможностью военной поддержки антикабардинских (а, фактически, опасно-враждебных для всех северокавказских народов и племен) внешних сил[328].

Разумеется, что возрастающий вклад в процесс известного умиротворения местной обстановки вносили административные инициативы и действия России в бассейне Терека, которые при всей своей неоднозначности и противоречивости все более вовлекали в свою сферу уже не только кабардинцев, но и постепенно теснящих их на плоскости вайнахов[329]. Все это стимулировало давно развивавшиеся тенденции и реальные формы невоенных факторов кабардино-вайнахских взаимоотношений.

 

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.