В XVI-начале XVIII в.

В указанный период " черкесы" (кабардинцы) устойчиво и часто упоминаются в связи с разными обстоятельствами в округе течения р. Сунжа. Общие мобилизация и анализ многочисленных свидетельств письменных источников уже произведены в специальной литературе[195], что избавляет от необходимости дублировать их. Важнее представляется предпринять попытку собственно исторического обзора пребывания кабардинцев и прямого участия их в местных событиях.

Первыми переселенцами на территорию будущей Малой Кабарды, т.е. в район междуречья Терека и Сунжи были братья Идаровы, получившие в русских источниках наименование князей и мурз Черкасских. Историки единодушны в этом вопросе[196]. В середине XVI в. они, возглавляемые Темрюком, заняли твердую дружественную позицию по отношению к Московскому государству, проложив международную трассу – Черкасскую и Кабардинскую дороги – для сообщения с далеким союзником и покровителем – царем России – и другими северокавказскими племенами. Уже тогда русское правительство оказывало Темрюку Идарову (в ту пору " старшему князю" Кабарды) сильную поддержку: за десятилетие (1558-1567 гг.) у него шесть раз побывали русские послы и не менее четырех раз ему была оказана сильная и длительная военная помощь для усмирения недовольных его политикой " недругов".

Так, в 1562-1563 гг. состоялся поход воеводы Г.С.Плещеева на " Шепшуковы улусы", т.е. на князя Большой Кабарды Пшеапшоку Кайтукина[197], в 1565 г. из Москвы было направлено еще два отряда под начальством И.Дашкова и Д.Ржевского, которые " Шапшуковы кабаки з братьею многие воевали и полону и животов имали много" [198], а в 1567 г. в устье Сунжи Русское государство строит первую на Северном Кавказе укрепленную крепость для защиты Темрюка от его " недругов" [199]. После смерти Темрюка и его брата Канбулата их сыновья и внуки продолжают придерживаться прорусской ориентации, вопреки враждебно настроенным князьям Большой Кабарды – Пшеапшоковых и непоследовательным своим князьям-соседям, контролировавшим северные подступы к Дарьялу (Алкас, Шолох и их потомки).

В 1600 г. от рук князя Пшеапшокина погибают сыновья Темрюка Доманук и Мамстрюк, " а кабаки их поиманы" [200]. Их близкие родственники Сунчалей и Куденек, потеряв покровителей и боясь угрозы со стороны врагов, бежали в Терский город.

В XVII в. та или иная часть Малой (как, впрочем, и Большой) Кабарды именовалась по имени владельца этих земель, например, Казыева, Шолохова, Алкасова, Таусултанова Кабарда. Источники лишь дважды называют Идарову Кабарду[201], а в сущности ко времени образования поименных владений она была уже безымянной, потеряв свое прежнее название и объединяя лишь небольшое количество кабаков (селений).

Родословная кабардинских князей и мурз XVII в. называет следующее число кабаков и людей Идаровой Кабарды: непосредственно бывшие Темрюковы (единственный прямой потомок его Дмитрий Мамстрюкович был на службе в Москве) земли занимали потомки брата его Желегота – Сунчалеевичи: " всех кабаков 11, а людей в них 250 человек с лишком опричь черных людей, а люди добры". " А у князя Нарчаво (внука брата Темрюка Биту, - С.Ш.) с братом и детьми 7 кабаков, а в них 70 человек узденей". Внуки Канбулата (третьего брата Темрюка, четвертый умер бездетным, - С.Ш.) имели " 4 кабака небольшие, узденей в них с тридцать пять человек" [202].

Следовательно, в XVII в. в территорию Идаровой Кабарды входили не столь уж обширные владения. Определить их точные границы сейчас не представляется возможным. Однако похоже, что они первоначально простирались от района Эльхотовых ворот вплоть до западных границ плоскостных земель современной Чечни, т.е. именно до того района бассейна Сунжи, который богат средневековыми кабардинскими курганами. Именно здесь по крайней мере с начала XVII в. жили рядом с кабардинцами брагунцы, находившиеся с ними в тесном общении и родстве[203]. В 1619 г. брагунцы были переведены кумыкским князем Салтан-Магмутом в Кумыкию, что ослабляет их соседей-партнеров, а в 1651 г. Муцал Сунчалеевич " отбирает" их и " сажает" в устье Сунжи вблизи от своих кабаков.

Влияние Темрюка Идарова и его потомков распространялось шире от ядра основных наследственных владений и, в частности, к востоку от них. Не случайно русский посол в Константинополе характеризует земли, подвластные Темрюку, словами: " по Терке по реке и до моря" [204]. Не случайно и то, что русские городки 1567 и 1578 гг. были построены в устье Сунжи, служа целям обороны восточных подступов к землям Идаровых.

Трудно утверждать, но научные разработки последних 30 лет позволяют усмотреть в этой панораме и нечто новое, существенное. Письменные источники[205] и иные доступные данные дают право предполагать, что вплоть до середины XVII в. примыкающие к кабардинским владениям плоскостные районы восточнее них (от р. Фортанги до р. Аргун и Качкалыковского хребта) находились под постепенно слабеющим контролем гребенских казаков[206]. Последние, возможно, играли роль как бы буфера между зонами деятельности соперников – кабардинцев и кумыков – на правобережье Сунжи.

Почти непрерывные, часто весьма жестокие междоусобные войны в Кабарде, взаимные притеснения и опасные претензии со стороны периодически усиливавшихся соседних кабардинских и иноземных князей способствовали тому, что владельцы Идаровой Кабарды искали новые улусные места вне Кабарды. В 1626 г. сын Канбулата Идарова Пшимах и его племянники Кельмамет и Ильдар Куденетовичи просят у царя защиты от мурз Шолоховой Кабарды, в 1632 г. – о даче им астраханских и терских ратных людей для помощи в борьбе против мурз Казыевой Кабарды[207]. Соперничающее, а то и враждебное окружение, бессилие в борьбе с ним (когда покровители находились в Москве – Дмитрий Мамстрюкович и в Терках – Шолох Сунчалеевич) вынуждали их просить о переводе своих кабаков " ближе к Терскому городу и сесть бы нам промеж Сунжи и Терека" [208].

В 1639 г. мурзы Казыевой Кабарды Олегука и Хотожука " приходили есте войною на государевых людей на Идареву Кабарду, и Кельмамет-мурзы Куденетовича Черкаского мать и сестер и кабаков его и Нарчова князя и Будачея-мурзы Сунчалеева кабаки поимали к себе в улусы" [209]. Это был, конечно, очень чувствительный удар по владениям Кельмамета и Ильдара Куденетовичей и Будачея и Муцала Сунчалеевичей. И, очевидно, Ильдар не замедлил перебраться на новое место по Сунже (Кельмамет был убит в 1641 г. на реке Малке). По крайней мере, в 50-х гг. XVII в. он стоит во главе брагунских кабаков в устье Сунжи[210]. В 1642 г. Муцал Сунчалеевич, уверяя в своей верности русскому правительству, просит разрешения перевести свои кабаки " на старые места по реке Сунжа, где были кабаки его отца", и куда их не пускали кумыки и " все прочие кабардинские мурзы" [211]. Вскоре, в 1643 г., терский воевода М.И.Волынский пишет в Посольский приказ: " для строенья с Муцалом-мурзою на реку на Сунжу отпустить голову а с ним и детей боярских и стрельцов конных, сколько человек пригод… А приказати б, государь, тому голове, как Муцал-мурза брата своего Алегуку и Будачеева жену и дети и кабаки учнут на реке на Сунше строить, и у него б в те поры были для обереганья сторожи крепкие и береженье великое, чтоб кабардинские и нагайские и калмыцкие мурзы, пришед безвесно, какова дурна не учинили, и держати б нам, холопем твоим, на Сунше голов и сотников и детей боярских и стрельцов для обереганья, покаместа они кабаки свои устроят, а строится им велеть не мешкая" [212]. И не случайны были опасения терского воеводы за безопасность Муцала. Сам он пишет: " И как, государь, я, холоп твой, учну строитца кабачишками своими, и тут, государь, будут блиско твои государевы непослушники, а наши искони вечные недруги Шелоховы Кабарды Кельмамет-мурза Ибаков, да Мундаровы Кабарды Казый-мурза, да Онзореевы Кабарды Козлары Созорука з братьею и кумыцкой Ондреевской Солтан Магмут-мырза и сын ево Казаналып-мурза з братом. И от Олегуки, государь, и от Хододжуки мурз те кабачишки свои вести мне, холопу твоему, будет на реку на Суншу через их Шолохову и Мундарову и Онзорееву Кабарды" [213].

В сущности, в " недружбе" с Сунчалеевичами и их родственниками были тогда все крупные владельцы Кабарды и Дагестана. И потому-то Муцал Сунчалеевич говорит: " И только, государь, по твоему государеву указу не будет со мною в провожатых твоих государевых больших ратных людей, с кем пройтись с кабачишками своими через их Кабарды, и как я, холоп твой, те кабачишки свои и устрою на Сунше, и для береженья только не будет острошку и в нем без съезду присыльных людей с вогненным боем тысячи человек или больши, и те, государь, наши недруги Шелоховы и Мундаровы и Онзореевы Кабарды через свои Кабарды кабачишков наших не пропустят, и одними твоими государевыми терскими служилыми людьми без присыльных людей проводить, и как устроимся кабачишками своими, оберечь их будет некем, потому что их кабардинских и кумыцких людей збираются много, и хотят нас разорити и погубити до конца, ненавидя и яряся тому, что я, холоп твой, призвал кабардинских Олегуку да Хододжуку мурз и братьею и Малой Нагай под твою государеву высокую руки в холопство попрежнему" [214].

Переселение кабаков Муцала Сунчалеевича Черкасского на Сунжу состоялось, видимо, вскоре после 1645 г., когда он был утвержден князем над нерусским населением Терского города[215].

В 1651 г. кумыкские владельцы совершили поход на Сунженский городок и на близлежащие кабардинские улусы. Сам Муцал Сунчалеевич, давая подробные описания событиям, говорит, что приходили " кумыцкие тарковский Суркай-шевкал да Ондреевский Казаналп-мурза з братьею… под твой государев Суншинской стоялый острог, и на братью мою на барагунских на Илдар-Мурзу з братьею, и на их кабаки, и на мои кочевые улусы". " …И перешед Терек реку на Царевом Броду, улусы мои по Терку реке повоевали и многих людей побили и узденей моих многих переранили и конские и животные всякие стада и верблюды взяли, и в полон улусных моих людей жен и детей и ясырь поимали. И взяли, государь, те кумыцкие ратные люди в те поры с улусных моих татар лошадей с 3000, да верблюдов с 500, да рогатой животины с 10000, да овец с 15000. А я, холоп твой, з детишками с Кантемирком да с Казбулатком, и с уздени своими ушел и стал против твоего государева Суншинского стоялово острогу на Терке реке, меж казачьих городков на перелазах, чтоб тех воинских людей к твоему государеву Суншинскому стоялому острогу безвестно вскоре не пропустить" [216]. По этому документальному сообщению кочевые улусы кабардинского князя Муцала Сунчалеевича находились вдоль Терека, значительно шире устья Сунжи и составляли немалые владения, судя по тем потерям, которые они понесли при нападении.

В 1653 году в Терскую приказную избу поступило сообщение от кабардинского мурзы Шангирея Урусханова Черкасского, жившего " кабаком своим по Сунше-реке": " И по вестям, что шли кумыцкие и кизылбашские ратные люди з большим собраньем на государев Суншинский острог, и он, Шангирей-мурза, с своими кабацкими людьми из своего владенья перешел в государев Суншинской острог…" [217]

Такой в самом общем плане представляется восстанавливаемая по письменным источникам картина динамики кабардинских владений исследуемой эпохи в бассейне Сунжи к востоку и северо-востоку от районов, контролируемых князьями Алкасом и Шолохом и их прямыми потомками. Последние, как явствует из многочисленных документов всегда тяготели к северному устью Дарьяльского ущелья, располагаясь на более или менее близких подходах к нему и лишь изредка простираясь до берегов Сунжи. Сказать об этих владениях что-либо конкретное затруднительно, ибо вопрос о локализации и соотношении различных кабардинских улусов очень сложен и нуждается в серьезном специальном исследовании. Наша же цель: обрисовать их в общем плане применительно к исследуемому району и обратить внимание (вслед за Т.С.Магомадовой) на возможность исторической реконструкции до сих пор почти не улавливаемых конкретных границ владений потомков Темрюка Идарова в широком ареале бассейна р. Сунжа в XVI-XVII вв.

Идаровы были не единственными кабардинскими колонистами Терского правобережья к северу от Дарьяла. В.С.Бесланеев, опираясь на свидетельства авторов XIX в., пишет: " Бесленеевский князь Гиляхстан из фамилии Исканока (Канока) бежал из-за Кубани по кровопролитию, переходил со своим аулом через Большую и Малую Кабарду и Чечню и, дойдя с кочевьем до р. Ярман-Су (точнее – Яман-Су, - С.Ш.) в Кумыкском владении, умер. Его сыновья Жамурза и Каншоу возвратились по р. Сунжа на р. Кинбла (вероятно, Кумбулей, - С.Ш.) и оттуда, перейдя через Кабардинский хребет, поселились на реке Пседахе. От Каншау происходит фамилия Ахло, от Жамурзы фамилия Мударо… Каншоу и Жамурза, поселясь на реке Пседахе, заняли землю, никому не принадлежащую" [218]. Соглашаясь с этим, Б.Д.Газиков дополняет: " Другим владетелем Малой Кабарды являлся род Талостана (Таусултана), причем отсчет первопоселения следует вести с его внука Шолоха Тепсаруковича" [219].

Но все это события XVII в., последовавшие вслед за первой волной кабардинской миграции, осевшей именно в исследуемом нами микрорегионе. Они уже получили свое освещение в специальной литературе последних лет[220].

К концу XVII и в начале последующего столетия происходит общее изменение обстановки в зоне Терско-Сунженского междуречья и прилегающих с юга плоскостных районах. Она прежде всего определяется тогда закреплением России вдоль левого берега среднего течения Терека и сопутствующими переселениями " гребенских" казаков, началом активного " выхода" вайнахский племен и родовых групп из глубины горных теснин на равнины[221].

В этих условиях положение внутри кабардинских владений в бассейне Сунжи несколько стабилизируется: снимается конфликтная актуальность границ былых " фамильных улусов", селения Малой Кабарды реже меняют свое местоположение, а их обитатели более сплачиваются перед лицом усиливающегося давления со стороны стремившихся на плоскость вайнахов-соседей (ингушей и карабулаков).

Состав нарастающего корпуса собственно письменных источников мало что дает для уяснения ситуации в конкретном районе. Но резко возрастает роль информации, сконцентрированной в выразительных образцах российской картографии.

Первая дошедшая до нас российская карта Северного Кавказа была составлена в 1719 г.[222] Она подверглась специальному анализу, выявившему, в частности, ее непосредственную связь с обстоятельствами деятельности кабардинца Султан-Али Эшева – ближайшего сподвижника недавно погибшего Александра Берковича Черкасского – по организации крупного похода русских войск совместно с терскими казаками и союзными отрядами кавказцев на Кубань[223]. В фокусе этого документа находится Большая Кабарда и самые западные районы проживания черкесских племен. Однако проложенный маршрут задуманной военной экспедиции пересекает Малую Кабарду, отсутствие детализации которой на карте косвенно свидетельствует о беспроблемности прохода войска через местные кабардинские территории.

На стыке 1732-1733 гг. была оформлена " Карта реки Терека и части Малой Кабарды и Грузии", на которой " под литерою К" значатся владения части Малой Кабарды вдоль левого берега Сунжи, нанесенные на карту дополнительно к первоначальному фрагменту, где " литера А" обозначила " часть Малой Кабарды" на правом берегу этой реки, вблизи устья безымянной речки, по-видимому Назранки, а может быть и Ассы. Именно здесь помещен условный знак селения с мечетью в нем и подписью " кабак Алемурзино" [224]. Тем самым при всей лапидарности содержания экспликации карты, она фиксирует пребывание кабардинцев в интересующем нас присунженском территориальном ареале и даже помечает главное селение, именем своим намекающее на связь с князем Элимурзой (Эльмурза) Черкасским – видным представителем " российских кабардинцев" той поры в бассейне р. Терек, взявшим вскоре под " патронаж" некоторые из первых чеченских селений на плоскости.

В свое время Н.Г.Волкова верно подметила тенденцию размещения кабардинских кабаков, начиная с середины XVII в., " на Сунже" " в крепких местах", т.е. у лесистых подножий и в устьях ущелий Черных гор, как признак некоторого " расширения территории Малой Кабарды в южном направлении" [225]. В качестве надежного доказательства служит " Карта Кабарды 1744 г., составленная геодезистом Степаном Чичаговым" [226]. На ней по р. Сунжа, причем именно на притоках правого берега, отмечено 12 малокабардинских поселений: Инарук, Хапци, Хан, Пышт, Джагыш, Чилхабан, Бештаук, Насран, Эндер (два села), Абай, Кургок.

Все это логично объяснять нарастающей угрозой со стороны ингушских и карабулакских этно-социальных групп, назревшему массовому переселению которых с гор на плоскость и должны были препятствовать кабардинские поселения, оседлавшие проходы в устьях текущих с юга рек.

Не случайно, карта " второй половины XVIII в." зафиксировала совсем иную картину: выход " ингушепсов", " галгачи" и " карабулакских деревень" в створ Дарьяльского ущелья и непосредственно к течению Сунжи, определив переселение кабардинских поселений в ранее пустовавшие места к северу, в Терско-Сунженское междуречье[227].

Значение письменных и картографических источников трудно переоценить. Но еще в 1963 г. блестящий их знаток Е.Н.Кушева дальновидно заметила, что только дальнейшие археологические исследования могут и должны уточнить " восточную границу Кабарды и изменения в расселении кабардинцев к востоку от Терека" [228].

В первом параграфе I главы диссертации автор показал, как шло накопление соответствующих памятников материальной культуры в изучаемом микрорегионе. Плодотворными были и постоянно углубляющиеся попытки их исторической интерпретации. Причем, прежде всего, они касались многочисленных курганных некрополей, называемых окрестным населением " чергси каш барц" (черкесские могильные холмы), по поводу которых М.Х.Багаев писал так: " Принадлежность данных могильников к адыго-кабардинским древностям в настоящее время можно считать доказанным. Они представляют собой курганные насыпи формы полушария небольших размеров и зачастую обложены камнями. Располагаются курганы обычно группами от нескольких десятков до нескольких сотен. У них весьма характерный обряд погребения: вытянутое на спине расположение костяка; обязательная ориентировка – головой на запад, очень редко – на юг, в деревянных гробах, колодах или в деревянных обкладках и др. Инвентарь всегда почти однообразен и четко делится на женский и мужской, что позволяет без затруднения определить пол погребенного". Действительно, для женских погребений характерны костяные иглы разных размеров, головные уборы, пуговицы, наперстки, украшения – перстни, серьги, бусы и пр. В мужских погребениях находят стальные сабли, колчаны из дерева и бересты или кожи, наконечники стрел (чаще отдельно, но иногда и в колчанах), порою с остатками древков, железные кресала различных форм и кремни к ним, железные ножи, пряжки и пр.

" Важным характерным признаком для курганов такого типа являются – индивидуальное захоронение, отсутствие (за редчайшим исключением) керамических сосудов и абсолютное отсутствие конской сбруи" [229].

Предпринятое нами картографирование всех выявленных на сегодняшний день адыго-кабардинских могильников в изучаемом ареале[230] показывает, что они устойчиво локализуются в строгих пределах западной –плоскостной части бывшей Чечено-Ингушской АССР. Их южной границей является подошва Черных гор, северной – склоны Терского хребта, восточной – побережье р. Фортанга (правый приток в низовьях Ассы), западной – долина р. Камбулей. Ошибочно утверждение В.А.Кузнецова, что зона кабардинских курганов распространяется " до города Грозного" [231].

Датировка преобладающего (даже подавляющего) большинства этих погребений определяется специалистами-археологами в рамках XVI-XVII вв. Исключение составляет мнение современных ингушских исследователей, суммарно датирующих все известные им некрополи " поздним средневековьем (XVI-XVIII вв.)" без уточнения этнической принадлежности[232]. Однако оно ничем не мотивированно и не учитывает, в частности, авторитетные утверждения Е.Н.Кушевой, Л.И.Лаврова, Е.И.Крупнова (см. выше) о том, что к концу XVII в. " обычай насыпать курганы был кабардинцами оставлен".

Представленные кабардинские некрополи являются самой восточной группой адыгских погребальных древностей на Северном Кавказе. Они изучены далеко не равномерно. Только Бамутские могильники представлены серией из 27 полностью расчищенных захоронений. На некоторых могильниках (Пседахский, Кескемский, Кантышевский, Назрановский, Али-Юртовский, Алхастинский, Нестеровский 2-й, Ачхой-Мартановский 1-й и 2-й) вскрыто лишь по два, три погребения. Прочие же раскопкам не подвергались, хотя вполне уверенно относятся к числу кабардинских по своему характерному внешнему облику. Всего же для более или менее детального исследования доступно около 50 кабардинских курганов.

В нашу задачу не входит их специальный археологический анализ. Прежде всего потому, что он уже проделан применительно к основным бамутским курганам Е.И.Крупновым и Р.М.Мунчаевым[233], а ко всей наличной серии с использованием статистико-комбинаторных методов Р.А.Даутовой[234]. Итоги последнего исследования выглядят следующим образом.

" Применение статистико-комбинаторных методов при анализе 50-ти исследованных курганов позволяет выделить наиболее характерные для данной территории признаки: преобладание небольших земляных насыпей диаметром до 10 м и высотой до 0, 8 м, захоронений в деревянных гробах, реже в колодах (при наличии могил с деревянной обкладкой и просто грунтовых ям); индивидуальность захоронений; почти полное отсутствие (за исключением впускных погребений Кантышевского могильника)[235] угольной или известковой подсыпки; вытянутость костяков с преобладанием западной ориентировки. Нет детских захоронений и только в четырех случаях твердо устанавливаются погребения женщин. Инвентарь немногочислен и почти одинаков по составу – железные ножи, поясные пряжки, наконечники стрел, реже – сабли, мало украшений и предметов быта. В 30% погребений инвентарь отсутствует.

Выделяются отдельные группы курганов и даже целые могильники с локальными чертами, в целом подтверждающие мнение исследователей (В.П.Левашова, Е.П.Алексеева, А.Х.Нагоев и др.) о синкретизме верований позднесредневековых кабардинцев и позволяющие уточнить дату курганов, отнеся их к XVI-XVII вв. Особенности ряда Бамутских курганов дают основание для постановки вопроса о возможном присутствии в кабардинской среде на рассматриваемой территории, близкородственных, но отличимых по некоторым элементам этнических групп, представленных на Северо-Западном Кавказе (курганы так называемого Западночеркесского типа)".

Принимая основную суть данных выводов, хотелось бы обратить внимание на некоторые существенные дополнительные детали. В.Б.Виноградов прав, когда акцентирует интересный факт: часть кабардинских могильников располагалась внутри валов и эскарпов запустевших раннесредневековых городищ (Мурат-Барц, Хатой-Барц, Яндырка и др.). Наши наблюдения подтверждают и его мысль о том, что " на каждом из наиболее крупных могильных полей отмечены выделяющиеся внушительные погребальные насыпи над захоронениями феодальной (княжеско-узденьской) верхушки кабардинского общества. Явные следы давней ограбленности подобных могил – верный признак незаурядного богатства их вещевого сопровождения" [236].

Объяснимо и замеченное Р.А.Даутовой абсолютное количественное преобладание мужских захоронений в кабардинских курганах бассейна р. Сунжа. Специалисты по истории кочевнических средневековых обществ (а кабардинцы того времени – это свободно перемещающиеся в пространстве охотники и скотоводы, " обретающие Родину")[237] подчеркивают, что на так называемой второй стадии кочевания " в походы шли только воины. Женщины, дети, старики, безлошадные бедняки, домашние рабы и рабыни… не участвовали в военных предприятиях" [238]. На этой стадии в то же время, отмечается " ограничение территории кочевания, возникновение зимовок и летовок… появление тенденции оседлости" [239]. Именно эти процессы и отражаются в характере курганных могильников на их восточной территории.

Впрочем, до недавнего времени в научной литературе не ставился вопрос о наличии кабардинских стоянок или поселений в районах средоточения их курганных кладбищ. Между тем известно, что на второй стадии кочевания происходит уже четкое разделение пастбищ на отдельные участки, каждый из которых составлял своеобразное раннефеодальное владение. С.А.Плетнева очень убедительно и достоверно охарактеризовала суть процесса, подчеркнув, что на данной стадии кочевания археологические памятники становятся " значительно более выразительными и " уловимыми" [240]. Речь идет здесь о существовании относительно стабильных зимовок или летовок. От этих сезонных стойбищ на поверхности оставались слабо фиксируемые следы: обломки разбитой посуды, редкие потерянные вещи, остатки турлучных построек, кости съеденных животных и т.п. Именно с такими местами пребывания связаны кладбища – могильники (в конкретном случае кабардинские курганные некрополи). В дальнейшем, что особенно важно, у обитателей таких вновь возникающих оседлых поселений явственно проглядывает социальное расслоение. У богачей появилась необходимость отделиться от рядового населения. С.А.Плетнева показывает, как происходило в степях появление своеобразных " замков" кочевников-феодалов.

То, что мы наблюдаем в зоне распространения кабардинских курганов на исследуемой территории, имеет явные черты сходства с кратко охарактеризованным процессом.

Сама логика реальной хозяйственной жизни определила тот факт, что кабардинские стоянки в нашем крае имели характер зимников. Лето кабардинцы – владельцы огромных конских табунов и прочих стад – проводили севернее, в степях. Отмеченная выше территориальная близость и даже единство с предшествовавшими по времени раннесредневековыми городищами наводит на мысль, что именно эти запустевшие памятники оседлого обитания могли быть освоены новыми пришельцами для своих нужд. Сравнительно недавно В.Б.Виноградов подметил существенную деталь[241], которая подтверждена для нас личным знакомством с древностями исследуемых районов. Имеются ввиду отдельно стоящие высокие (до 3-8 метров) искусственно созданные сферические насыпи, которые венчают часть раннесредневековых городищ, расположенных рядом с кабардинскими могильниками. Именно они по представлениям наших информаторов-ингушей были либо местом погребения кабардинских князей, либо месторасположением " сигнальных маяков" этих феодалов при жизни. И если первая из приведенных народных версий не подтверждается фактами (княжеские могилы хорошо " читаются" на самих некрополях, а шурфы, заложенные археологами на интересующих нас холмах, не подтверждают их связь с погребальным обрядом), то вторая, на наш взгляд, достаточно правомочна.

Такие своеобразные наблюдательные высотки, искусственно созданные дозорные точки обзора были совершенно чужды местным раннесредневековым оседлым вкусам. Но они всегда излюблены у скотоводческого населения, каким все же и были кабардинцы во время их появления на Сунженском побережье. Долина Сунжи и ее ближайшая округа были облюбованы в качестве места удобных зимников, где скот – главное богатство адыгов – имел необходимый минимальный подножный корм (учитывая заросли пойменных трав и камыша), сдобренный сытными зерновыми запасами, добытыми различными способами у окрестного оседло-земледельческого населения.

Напомним, что европейский путешественник конца XV в. Интериано, побывав среди адыгов, отметил, что на обширной территории их кочевий князья демонстративно пренебрегали возможностью прочно обосноваться в черте старых запустевших крепостей, но не мешали собственным подданным использовать их для нужд пастушеского быта[242]. Дозорные насыпи, увенчавшие опустошенные и заброшенные аланские городища, а порой и сооруженные отдельно на господствующих над окрестностью возвышенных грядах, скорее всего и есть результат труда кабардинцев, так своеобразно освоивших и применивших для скотоводческого быта прекратившие свое существование после монголо-татарского нашествия аланские городища. С их макушек кабардинские пастухи и воины следили за перемещениями табунов и стад, извещали о приближении опасности, сигналили друзьям и союзникам.

Такие холмы (в специальной литературе получившие название " барц", что несколько искажено по звучанию от ингушского слова " боардз" – курган, холм) известны и осмотрены нами у селений Яндырка, Гази-Юрт, Экажево, Верхние Ачалуки, Сурхахи и др. Нечто очень близкое отмечено и в устье Джейрахского ущелья, где на пустынном протяженном склоне к реке Армхи, напротив современного селения Джейрах, был обнаружен знакомый нам по " равнинным впечатлениям" аккуратный, сферический насыпной холм, с которого открывался вид далеко вглубь ингушского ущелья. Местные ингуши называют его " Чергси боардз" (Черкесский, т.е. кабардинский холм). Действительно, трудно не согласиться, что и здесь располагался кабардинский (только, вероятно, военный) дозор, прикрывавший, отчасти, и выход в Дарьяльское ущелье, а также и трассу движения вверх по р. Армхи, получившую у местных жителей название " Чергси некъ" (Черкесская дорога, тропа).

Изложенные соображения о возможных бытовых памятниках, оставленных кабардинцами в зоне расселения XVI-XVII вв., не решают проблему достаточно полно. Нужны систематические исследования, включающие и раскопки на указанных объектах. Цель же данного этюда – показать, что вопрос выявления и характеристики кабардинских стоянок и поселений в прибрежье Сунжи уже назрел.

Особняком стоит на исследуемой территории еще один своеобразный материальный памятник. Это каменное надгробие, неоднократно описанное в литературе на территории Малой Кабарды, недалеко от восточного берега реки Камбилеевки, близ ингушского селения Кантышево. Его открыл и описал академик И.Гюльденштедт, во время своего путешествия по Кавказу, в том числе и в бассейне Терека в 1770-1773 гг.[243] В конце позапрошлого века этим надгробием заинтересовался академик В.Ф.Миллер, который предложил свое прочтение надписи на нем[244]. С тех пор памятник неоднократно привлекался многими учеными. Последний раз это сделал Г.Ф.Турчанинов, уделивший ему специальный раздел своей интересной монографии[245]. Итогами этого исследования мы и воспользуемся.

Кантышевское надгробие имеет крестообразный вид. А.А.Иессен считает его ближайшей аналогией широко известному памятнику около аула Эльхотово на Тереке[246]. Тем самым, даже самой формой надгробие уверенно вписывается в серию погребальных мемориалов, аргументировано сопоставляемых с кабардинским присутствием в Центральных районах Предкавказья.

В полном согласии с этим выводом находится наличие на лицевой стороне памятника христианского текста на греческом языке. Он гласит: " Помни, господи, душу раба своего Георгия Толаттемира в час суда во втором пришествии твоем лета 7089 (в современном летоисчислении – 1581 г. – С.Ш.) апреля". Надпись эта обычна для памятников такого типа. Однако, внимательно изучив фотоснимок памятника, приложенный в статье В.Ф.Миллера, Г.Ф.Турчанинов смог восстановить и прочесть также надпись, сделанную на его тыльной стороне. Выполненная греческими буквами она гласит на кабардинском языке: " Его учтивости ради я воздвиг, потому что для меня уже нет в живых. Наставник Баты".

Далее Г.Ф.Турчанинов пишет: " Эта приписка на памятнике сделана, по-видимому, в одно время с основной надписью, т.е. в конце XVI столетия. Кто был Толет-Темир, в христианстве Георгий, которому она посвящена, - неизвестно. Но, как кажется, отдаленный свет на его личность проливают те два слова, которые неискусно написаны одно за другим на боковом срезе памятника: (щы) пIа къуй хуэбы-хъ/у/' (место /где/ воспитан Колодец горячий есть). Таким образом, надпись на боковом срезе памятника указывает на место воспитания Толет-Темира. Это место названо: " Горячий колодец". Из современных памятнику источников такое название сохраняет нам " Книга глаголемая Большой чертеж", составленная не позже 1599 г., где под именем " Горячего кладезя" указывается место, в дальнейшем известное как Брагунских минееальные воды на северном склоне Терского хребта, в углу соединения рек Терека и Сунжи, в 6 км от сел. Брагуны и в 42 км к северо-востоку от Грозного.

В эпоху, к которой относится надпись, границы земель, занимавшихся малокабардинцами, доходили до устья Сунжи. Лишь впоследствии они сузились. Следовательно, наличие здесь кабардинского аула по тому времени явление вполне реальное" [247].

Процитированная система рассуждений весьма интересна, но не бесспорна. Во-первых, столь широкий ареал прямого расселения кабардинцев в XVI в. никак не согласуется с зоной их курганных могильников. Во-вторых, факт воспитания кабардинца в " Горячем колодце" может не означать, что там жили кабардинцы. Аталыком-наставником мог быть видный представитель другого горского народа. Но, разумеется, сбрасывать со счетов всю сумму исторических сведений, сообщаемых кантышевским памятником, нельзя.

В комплексе с письменными источниками и археологическими памятниками данные местных фольклора и топонимии проливают свет на историю обитания кабардинцев XVI-XVII вв. в бассейне р. Сунжа. В этом контексте весьма информативен пласт ингушских преданий, давно привлекших внимание науки.

" Рассказывают, что земли, по которым протекают реки Фартанга и Сунжа, были заняты черкесами…", или " много веков тому назад, когда ингуши еще не спустились с гор, там жили черкесы, захватив предгорную равнину…" [248], - так начитаются многие предания, повествующие о кабардинских князьях, которые " …отбирали друг у друга добычу, …чинили разбой, производя всюду опустошения. Немало горя вынесли от плоскостных князей и горные люди…", т.е. некоторые вайнахские племена. В преданиях фигурируют такие имена князей как, Ахло, Мусост, Эльжаруко, Атажуко (имена кабардинских феодалов, реально существовавших в Малой Кабарде), а также Ачамза (или Ачам), Козаша, Германча. " От берегов Терека до Сунжи вся долина … принадлежала ему (Козашу). На Ачамза-кургане жил Ачамза, на Германча-кургане – Германча. Они не давали горным людям ни выйти из гор, ни распахивать землю" [249].

В многочисленных ингушских преданиях предельно точно называются места обитания кабардинцев. Это " окрестности Назрана…, на правом берегу Сунжи", " близ села Экажево", " где ныне расположено село Насыр-корт", " от берегов Терека до Сунжи", " недалеко от сел Долаково и Кантышево" и т.д.[250] И весь этот ареал " фольклорной активности" черкесов совпадает с расположением описанных выше кабардинских курганных могильников, мест стоянок, а затем и селений-кабаков. О том же самом свидетельствует и все еще сохранившаяся топонимика, адыгская основа которой установлена в уже названных трудах Дж.Н.Кокова, К.Х.Меретукова, А.С.Сулейманова.

Названия речки и села Пседах возникло от кабардинских слов " псы" (вода, речка) и " дагIа" (красивый); села Инурки – от адыгского княжеского имени; села Сапогши – во второй части связывается с адыгским " пш", возможно являющимся вариантом основы " пс-ы", или социальным термином " пши" (князь), производным от слова " нахипсш" (выше, наивысший, для обозначения высшей степени достоинства); урочище Малгобек переводится как место, губящее овец; приток р.Куры Кескем (" Ксс-кем", " Къуэскем" по-черкесски) – балка ручья. В окрестностях Сагопши находится курган с названием " Хушако" (на кабардинском языке " хIушакъо" – наблюдатель, пастух). Недалеко возвышенность " Жигзакъож" (старое одинокое дерево).

Об имени речки и 3-х селений Ачалуки А.С.Куркиев пишет, что оно, видимо, " результат искажения кабардинского слова с компонентом " къуэ" – балка, лощина[251]. В.Б.Виноградов сделал другой анализ этого слова: Ачалуки – " Адьжь" – горечь, " лык" – типичный тюркский словообразовательный суффикс[252]. Здесь действительно есть минеральные родники, горькие по вкусу. Но тот же автор отмечает, что к с. Средние Ачалуки " ведет глубокая и просторная балка (лощина), прорезавшая гряду возвышенностей насквозь и испокон веков использовавшаяся как единственный в этом районе путь через Сунженский хребет" [253]. Возможно, что адыги на свой лад переосмыслили более древний тюрский гидроним. К северо-западу от с. Ачалуки находится курган " Азопш" -" азэ" (целебный), " пш" -" пс-ы" (вода).

На западной окраине с. Кантышево находится " Горга боарз" – Круглый курган, но, возможно, и Георгия курган (А.С.Сулейманов), что побуждает вспомнить надгробный крест 1581 г. в честь " Георгия Толат-Тимура", описанный выше и неизвестный исследователю топонимии.

Южнее с. Али-Юрт находится " Чергси ала вяха моатиг" – место, где жил черкесский князь.

В основу названия местности и крупного населенного пункта Назрань легло, вероятно, пишет А.С.Сулейманов, " имя первопоселенца Наьсар (Насар)". Он был, по преданиям, спустившийся с гор ингуш, который основал с. Насыр-Корт (ныне оно входит в г. Назрань). Сами сказители при этом отмечали, что имя его не вайнахское, а адыгское (или общее для вайнахов и адыгов). У.Б.Далгат пишет: " Возможно, что первый легендарный выходец из гор – ингуш Нясар получил имя от топонима (кабардинского)" [254]. И.Гюльденштедт отметил, что прежде эта местность именовалась Нарзан и проживали здесь " гелассанские кабардинцы". Последнее, вероятно, идет от кабардинского названия Кисловодского целебного источника – Нарцанэ (Нартсан). Д.Н.Коков считает: " Нартан, Нарт сан, Нартсан" – это варианты, записанные Хан-Гиреем для Подкумка и " Кисловодской крепости" на ней. Вариант Нартсан, записанный и Ш.Ногмовым, - тот же, что и современное кабардинское название Кисловодска: Нартцанэ (Нартсана) … Нарт ассоциирует со словом " нарт" – богатырь (из эпоса " Нарты"); ан – то со словом анэ " мать", то (в форме Нарсана) со словом санэ " хмельной напиток" (ср. каб. санэ " смородина", адыг. сэнашьхъ " виноград").

В окрестностях Назрани действительно проистекали целебные источники. Кроме того, в преданиях действующие лица Нясар, Орстхо, Ачамза, Германча, Козаш называются нередко нартами, живущими на отдельных холмах.

Как в фольклоре, так и в топонимике сохранились такие названия ряда курганов как " Ачамза-Боарз", " Козаш-Боарз", " Германча-Боарз", " Мурат-Боарз" и др. Здесь уместно напомнить, что Интериано в XV в. по этому поводу писал: " Если где встречаются развалины старых городов и стен, то ими пользуются одни крестьяне, поставленные их сторожить".

А в вайнахских сказаниях на этих курганах пребывают и нарты, и черкесы, и " местные" герои. В тех условиях, когда по плоскости бродили разного рода дружины в поисках добычи, они служили, вероятно, дозором для тех, кто защищался и нападал сам.

Трудно уловить, насколько связаны и связаны ли вообще " Германча-Барц" и фольклорный князь Германч из с. Герменчук, Гермчигарахи – " Герменчугская вода", Гермчига – укрепление около с. Энгель-Юрт и тут же Элан барз – " Княжеский курган". Известно только, что привычно переходя на новое место жительства, переселенцы иногда сохраняли старое его название. Примечательно, что в XVIII в. Герменчукская и Шалинская деревни находились под властью Давлет-Гирея Черкасского.

Современное сел. Толстой-Юрт прежде называлось Девлетгирин Эвла. Основанное, по преданиям, кабардинским князем Давлет-Гиреем, оно расположено у северного подножья хребта " Чергазийн рагI" (Черкесский хребет)[255] и тянется с запада на восток. В официальных документах хребет называется Терским. У.Лаудаев в своей статье писал, что " кабардинцы присвоили себе землю левого берега р. Сунжи и часть Малой Чечни; еще до сих пор надсунженские горы по-чеченски называются чергезай-раг, т.е. черкесский (кабардинский) горный хребет" [256].

Таким образом, и фольклорно-топонимические материалы пополняют общую панораму сведений о пребывании кабардинцев в плоскостной части Сунженского побережья и далее, к северу, вплоть до Терского хребта. В полном согласии с особенностями местного исторического процесса вблизи подошвы Черных гор и собственно на берегах Сунжи под воздействием массовой ингушской и карабулакской миграции, активно менявшей топонимический облик осваиваемых местностей, до наших дней сохранилась уже только микротопонимика самого общего (" чергси каш барц") или " персонально-именного" свойства. К числу редчайших исключений относится название селения Алхасте, расположенного на зафиксированном в документах начала XIX в. " ручье Алхасыпс" (по-кабардински " речка Алхаса") – левом притоке Ассы[257]. В тех же местах Л.Штедер записал в своем дневнике 1781 г. типично кабардинские гидронимы - Эндерипс, Псималга, с тех пор, однако, уже давно забытые[258].

В Терско-Сунженском же междуречье, в его северо-западном " углу", вплоть до течения р. Курп, куда вытеснялись бывшие двухвековые хозяева плоскости начиная с рубежа XVII-XVIII вв., уцелели адагские названия рек, местностей, урочищ и населенных пунктов. Это также иллюстрирует динамику кабардинских перемещений в исследуемом нами ареале, финал которых в Малой Кабарде по состоянию на первую треть XIX в. скрупулезно и точно передал С.Хан-Гирей[259].