Терри Уильям. Ухмылка Чеширского кота

" Бразилия"

" Страх и ненависть в Лас-Вегасе"

" 12 обезьян"

" Приключения барона Мюнхгаузена"

" Король-рыбак"

В ежедневном каннском выпуске журнала The Hollywood Reporter вечеринки, что устраивают кинокомпании по случаю фестивальных гала-премьер, получают оценки в виде условных единиц — бокалов мартини. Парти студии " Юниверсал" на пляже отеля " Карлтон" в честь показа фильма " Страх и нена­висть в Лас-Вегасе" (Канн-98) заслужила высшую оценку экспертов — 4 мартини. Изысканный холодный буфет с последующим ужином, танцы под луной и прохладным ночным бризом под зажигательную музыку, десант знаме­нитостей во главе с Романом Полянским, Мирой Сорвино и героем торжества Джонни Деппом под ручку с Кэйт Мосс — таков неполный список самых привлекательных моментов приема. В качестве отрицательного момента рецензенты отметили лишь один: зверства секьюрити, из-за которых в зону вечеринки не только было трудно войти, но и из нее выйти.

А на следующий день появились другие рецензии — на сам фильм. Почти все они оказались уничтожающими, и в критическом рейтинге оценка " четыре" означала уже не высший, а едва ли не самый низший балл из десяти возможных. Пресса с тайным злорадством выражала бес­покойство за дальнейшую судьбу и кредитоспособность режиссера картины Терри Гильяма. Иронизировала по по­воду того, что употреблять наркотики куда более приятно, чем наблюдать за теми, кто это делает. Сам Гильям был подавлен реакцией на фильм, потребовавший колоссальных усилий, чтобы за 18 миллионов долларов организовать съемки в раскаленной пустыне, построить декорации в голливудских студиях и на месте хотя бы частично восстановить атмосферу Лас-Вегаса начала 70-х годов.

В данном случае не стоит слепо доверяться критикам, лучше самим вместе с Джонни Деппом и его партнером Беницио Дель Торо (подобие Дон-Кихота и Санчо Пансы, которые борются с ветряными мельницами) посетить Лас-Вегас — признанный символ Американской Мечты. " Город пороков", где оживают призраки четвертьвековой давности и мгновенно материализуются глюки. Этот опыт

стоит предпринять хотя бы потому, что в сегодняшнем мире трудно сыскать режиссера с более причудливой и буйной фантазией, нежели Терри Гильям. И он сам, и его герои всегда ухитряются вырваться из давящей обы­денности с помощью разного рода галлюциногенов — не только химического, но и вполне натурального происхож­дения. Разве не таково оно у выдуманных авантюр, сказоч­ных подвигов, невероятных путешествий? И, как сказал один из немногих доброжелательных критиков картины, " нет необходимости обкуриваться, идя на этот фильм: он сам это сделает за тебя".

В основе " Лас-Вегаса" — дико смешной и до безоб­разия серьезный роман Хантера С. Томпсона, который стал классикой эпохи пост-хиппи. Он впервые появился в отрывках на страницах журнала " Роллинг стоунз" в 1971-м году и тут же стал " проверкой на вшивость" в среде консерваторов, воспрявших после десятилетия бесконтрольной свободы. Сказать тогда, что читал этот роман, в определенных кругах было равнозначно признанию в том, что сам " затягивался", и означало поставить крест на карьере.

Кинематограф, беременный многими мотивами этой книги, давно должен был разродиться ее экранизацией. Где как не в кино воссоздать наркотический " делириум", где рассказать о путешествии журналиста и его друга-адвоката в бездну никсоновской Америки, из тропиче­ского зеленого рая Лос-Анджелеса в песчаный ад пустыни и в неоновый ад Лас-Вегаса? Где как не в кино показать такие аттракционы, как " Выбейте зуб ребеночку" или тир " Поразите жизненно важные органы" со стрелами в виде игл для подкожных инъекций? Где при этом неизбежным фоном прозвучали бы шлягеры эпохи — от Пола Анки до Боба Дилана?

Томпсон — один из самых брутальных представителей " нового журнализма" 60-х годов (наряду с Норманом Мейлером и Труменом Капотэ) — сам появляется в филь­ме в эпизодической роли. Играющий его " альтер эго"

Джонни Депп почти карикатурен в своем комизме, в нелепом пиджаке и мятой шляпе (символ безвкусия 70-х годов), с заторможенной пластикой, с торчащим изо рта, словно антенна, мундштуком. Именно на пороге нового десятилетия Томпсон изобрел свой собственный термин: " гонзо-журнализм". Гонзо — так зовут и героя Дель Торо, человека явно не-англосаксонского вида. (На жаргоне американских обывателей " гонзо" означает примерно то же, что у нас сочетание " чурки" и " чайника";

чтобы войти в этот образ, Дель Торо отрастил живот массой в 20 кг и получил прозвище " пуэрториканского Будды"). Новый " тренд" состоял уже не просто в том, чтобы видеть окружающую действительность бесстраст­ным глазом профессионального репортера. Адекватно постичь безумие мира (идея, явно близкая Гильяму) спо­собен только тот, кто вошел в роль обезумевшего " чайни­ка". " Единственный способ честно описать ту или иную среду, — говорил автор " Лас-Вегаса", — это стать ее полноценной частью".

Вот почему Томпсон со своим партнером (а в фильме — Депп с Дель Торо) выезжают по журналистскому заданию на мотогонки в открытом красном " шевроле". Наглотаться пыли в пустыне довелось и актерам, и режиссеру, которого продюсер-палестинец закутал в бедуинский платок и прозвал 'Терри Аравийским". А когда герои получают задание осветить деятельность полиции по борьбе с наркотиками, они накачиваются галлюциногенами, даже не доехав до отеля в Лас-Вегасе, который по прибытии кажется им населенным ящерицами в рост человека. И это в городе, где, при всех его пороках, горстка марихуаны могла стоить ее держателю двад­цати лет тюрьмы.

Кстати, по поводу ящериц. На пресс-конференции в Канне Гильям и Депп дружно защищали свою картину и ругали пресловутую " Годзиллу". " Ящерица, читающая Толстого, — это интересно. Ящерица, которая всего лишь больше других ящериц, — нет", — сказал Гильям, апологет самых диких экранных фантазий. Депп, тоже

пострадавший недавно от разносов в прессе, заявил, что провал в прошлом году в Канне фильма " Храбрец" не отвратит его от режиссерской карьеры — хотя бы ради того, чтобы " обделать критиков".

Если Аепп — новичок в режиссуре, этого никак не скажешь о Терри Гильяме. Когда-то, больше десяти лет назад, он навсегда покорил сердца наших благодарных киноманов фильмом " Бразилия" (1985) — одним из самых ярких и одновременно мрачных футуристических гротесков в истории кино. Трехчасовой опус, выдержанный в тонах кафкианской комедии, не просто пугал ужасами тоталитарного общества (нас не очень-то запугаешь), но доставлял неизъяснимую радость свободой режиссерской мысли, богатством изобразительных фактур и остроумием драматургических ходов. Невозможно забыть сцену, когда в электропровода попадает муха, убитая программистом, и в компьютер вклинивается ошибка: следует приказ вме­сто мелкого " террориста-водопроводчика" Таттла аресто­вать вовсе уж безопасного обывателя Баттла. Врезались в память и сны главного героя — забитого чиновника из министерства информации, почти стукача, который, превращаясь в некий гибрид Икара и Зигфрида, летит на золотистых крыльях над чудесной зеленой страной (Бразилией?) и спасает свою избранницу.

Гильям родился в сердце Америки, в столице ее " куку­рузного пояса" Миннеаполисе, скучнее которого, говорят, нет ничего на свете. Спасался от скуки на поприще политолога, потом в рекламных агентствах Лос-Андже­леса и Нью-Йорка, работал в иллюстрированных журна­лах типа " Мэд" (" Безумный"), для которых рисовал комик­сы. Рванул в Лондон в годы, когда тот стал столицей международной богемы.

С 69-го по 82-й работал с группой телевизионных комиков " Монти Питон", сам режиссировал, выступал как актер, делал коллажи, декорации и анимационные вставки в духе поп-абсурдизма и сюрреализма. Был одним из активистов популярной киносерии (" Летающий цирк Монти Питон", " Монти Питон и Святой Грааль", " Монти

Питон — смысл жизни"), пропитанной специфически бри­танским юмором и уже предвосхищавшей зрелищные фантазмы зрелого Гильяма. Только в 1976-м Гильяму удалось выступить в режиссуре самостоятельно (средне­вековая мистерия " Джэберуоки"), а уже будучи сорока­пятилетним, прославиться благодаря " Бразилии" — одно­му из стилеобразующих фильмов 80-х годов.

Это был высокобюджетный проект стоимостью в 14 миллионов долларов, и уже тогда Гильям конфликтовал со студией " Юниверсал", которая после европейского триумфа потребовала сократить картину на 17 минут для американского проката. Однако сотрудничество ре­жиссера с большими американскими компаниями не прервалось, и хотя его дом находится под Лондоном, где Гильям обитает с женой Мэгги и тремя детьми, по всем параметрам — бюджеты, звездные исполнители, реклам­ная раскрутка — режиссер принадлежит большому гол­ливудскому кино.

В этом есть что-то парадоксальное: ведь Гильям не стал ни стопроцентным жанровым профи (как, скажем, Пол Верхувен), но и не сделал ни одного фильма, столь же художественно успешного, как " Бразилия". " Приключения барона Мюнхгаузена" (1989) выглядели так же экстрава­гантно и визуально круто, но в них было заметно меньше динамики и кинетической энергии, изображение казалось статичным и оттого бездушно манерным. Впрочем, тогда это списали на маньеризм — модный барочный стиль вре­мени.

Одним из самых приятных и лиричных фильмов Гиль-яма стал " Король-рыбак" (1991), в котором уже содер­жится прообраз " Лас-Вегаса". Тоже пара беглецов из манхэттенского истеблишмента (один — успешный радио­диск-жокей, другой — профессор, спец по истории Средне­вековья) вступают в суровую одиссею, проходя через ноч­лежки, порно-шопы, панко-джанковские притоны и гей-бары, чтобы завершить путешествие сентиментальной песенкой в Центральном Парке: " Я люблю Нью-Йорк в июне, а ты? "

Тона рецензий на эту городскую феерию с рождест­венским финалом были смешанными. Наиболее злобные критики обсмеяли претензии Гильяма выразить дух насту­пающих 90-х годов с его фальшиво-оптимистичными ценно­стями: Новый Романтизм, Новая Духовность, Новая Просто­та (по контрасту с барочным холодом и цинизмом 80-х). Режиссер, доказавший свою бескомпромиссность в борьбе за мрачный финал " Бразилии", на сей раз проявил даже несколько чрезмерную гибкость. И вполне осознал это: в ответ на присужденную ему Торонтским фестивалем награду " за самый дружественный публике фильм" режиссер отправил телеграмму со словами: " Большое спасибо за то, что вы документировали мое решение продаться".

Только " 12 обезьян" (1996), на которых Гильям опять сошелся с " Юниверсалом", стали уже настоящим кассовым хитом. Еще бы: помимо Брэда Питта и Мадлен Стоув, в " Обезьянах" снялся в главной роли сам Брюс уиллис, кото­рый принес в картину то, что Гильям называет " самым пре­красным черепом на свете". Режиссер перед съемками пре­дупредил суперстара: " Если ты будешь работать со мной, ты должен появиться перед камерой неприукрашенным. Ты должен будешь раздеваться догола, ты должен будешь вести себя, как монах, чтобы сыграть эту роль". И суперстар выполнил все требования Гильяма.

" 12 обезьян" — еще одна, вослед за " Бразилией", анти­утопия. В терминах дизайна — это мир, утопленный в экс­прессионистских декорациях, погруженный в ржавую, гнилую, пропахшую дерьмом воду. В терминах смысла — это мир, опущенный в ад, разрушенный смертоносным виру­сом. Но в фильмах Гильяма всегда находятся герои, которые не сдаются, которые пытаются спасти красоту и преодолеть распад. И сам режиссер преодолевает возрастающий пес­симизм интеллекта при виде того, куда идет общество, оптимизмом воли, верой в человеческую природу.

" Шизофрения — это проще, чем можно себе предста­вить, — с усмешкой говорит Гильям. — Две взаимоис­ключающие вещи запросто помещаются в моей голове. Одна нс отрицает существования другой". Гильям любит

порассуждать на эту тему: о безумии нашей fucking пла­неты. Перенаселение, люди дохнут от голода. А что делает при этом половина человечества? Размножается. Или уби­вает Друг друга во славу еще большего гуманизма. Эти сен­тенции режиссер выдает со свирепым сарказмом и сардо­ническим хохотом, со своей знаменитой ухмылкой Чешир­ского кота, со звуками и жестами, которые можно вооб­разить разве что при стычке альбатроса с карликовой собач­кой чихуахуа.

Романтический фантазер и умудренный скептик, Терри Гильям так и просится, чтобы сравнить его с младшим на двадцать лет Люком Бессоном. Не случайно оба — почти одновременно — стали культовыми персонажами в России. Характерно и то, что большинство их фильмов было раз­громлено европейскими критиками. Объединяет двух ре­жиссеров также тяготение к дорогостоящим формам, ин­терес к далекому будущему и средневековому прошлому (Бессон снял сейчас новую версию жизни Жанны д'Арк). Однако на сегодняшний день пути Бессона и Гильяма рас­ходятся все больше и больше.

Бессон — " дикий ребенок" французского кино — все более окультуривается в гламурном голливудском смысле. Его установка — не самовыражаться. Не считать себя принадлежностью высокой культуры. Рассказывать незатей­ливые сказочные истории, полные саспенса, романтики и сентиментальности. Нравиться неискушенной публике. Если молодой Бессон, по его признанию, " играл во взрослого", теперь он в своих дорогостоящих фильмах-игрушках (" Пятый элемент", опять футурология с Брюсом Уиллисом) возвращается к детскому естеству. Только это детство ре­бенка из стандартной семьи — ничуть не напоминающее то, что прожил сам Бессон со своими родителями, инструкто­рами по подводному плаванию на Средиземном море, где будущий режиссер рос на воле вместе с дельфинами.

Гильям пытается продлить творческую жизнь, апеллируя не к детству, а к юности. Которую он, в отличие от Бессона, не переписывает во имя больших бюджетов. Со-

знательно или не вполне, он выбирает судьбу аутсайдера и не гонится за новым временем. Терпя поражение как " успешный режиссер", остается поэтом, верным своей природе.

Он выступает в " Лас-Вегасе" радикальным до такой степени, что рискует оказаться непонятым публикой 90-х годов, ловящей свой кайф на нигилистическом опусе Trainspotting. Между тем " Лас-Вегас" — это как бы Train-spotting из перспективы 70-х, когда еще не были утрачены идеалы " поколения цветов" и бунт против культуры истеблишмента, поднятый " беспечными ездоками" и " одинокими ковбоями", не окончательно иссяк. В то время американцы все еще были во Вьетнаме, в студентов стреляли на анти­военных демонстрациях, а Элвис Пресли, согласившийся на тайной встрече с президентом Никсоном быть осведо­мителем по наркотикам, провозглашен " одним из десяти выдающихся молодых людей Америки".

1971-й — год, когда приговорен к смерти " сатана Мэн-сон", вслед за Джими Хендриксом и Дженис Джоплин погиб Джим Моррисон, а запрещенный в прокате " Заводной апельсин" признан критиками лучшим фильмом года. Не напоминает ли это, хотя бы отчасти, то, что происходит в России конца 90-х?

Что касается Америки, вот что говорит о ней сам Гиль-ям: " Когда Хантер писал свою книгу, еще нс было понятия политкорректности, и, надеюсь, скоро его опять не будет. Сегодня все боятся прямо сказать, что они чувствуют, боятся нарушать приличия, жить нс как вес, вести себя нс как " молчаливое большинство". Мы подходим к концу тысячелетия, и где мы находимся? Где достигнутый нами прогресс в терминах личной моральной свободы? "