Советники

Нa этот раз, остановившись перед воротами дома боярского сына Толбузина, Костя раздумывал довольно долго. Душу его грязла мелкая трусливая мыслишка, что все это не к добру. Не так просто любимый опричник государя снова вызывает в Москву боярина, совсем недавно вызвавшего царский гнев. Вот войдешь сейчас в ворота - и сгинешь в безвестности, как четыре столетия спустя исчезали командармы, разведчики и чиновники разных рангов. Правда, ныне век не двадцатый, а шестнадцатый - люди в нем живут куда более цивилизованные и не настолько подлые, как в будущем. В конце концов, боярин он или шантрапа? Не станет же прятаться и бегать, аки кот нашкодивший?

Росин кивнул своему холопу, и тот громко забарабанил в ворота:

- Боярин Р-росин Константин Алексеевич к боярскому сыну Толбузину в гости пожаловать изволил!

После недолгой задержки ворота заскрипели. На этот раз боярский ярыга ненамного приоткрыл только одну створку, и во дворе их никто не встречал - но как раз это Костю Росина и успокоило. Раз лживой и приторной ласковости нет - стало быть, и в остальном можно ожидать искренности.

- Доброго тебе здравия, Константин Алексеевич, - низко поклонился с крыльца пожилой толбузинский подворник. - Боярин в покоях тебя ждет, проводить наказывал.

- Холопов моих покормите, или в кабак отправить? - хмуро поинтересовался Росин.

- Покормим, барин, как же не покормить? И в людской уложим. Идем, барин, хозяин ждет.

На этот раз Костю проводили не в трапезную, а в одну из комнат, носившую налет как аскетичности, так и небывалой роскоши. Рубленные бревенчатые стены - и роскошный персидский ковер на полу. Икона в потемневшем окладе - и резное французское бюро красного дерева. Ничем не закрытые окна с распахнутыми во двор ставнями - и книга в тисненом золотом переплете на подоконнике. Грубо сколоченный табурет - и чернильница венецианского стекла. На простом столе из струганных досок - серебряный пятирожковый подсвечник с причудливо переплетенным лиственным орнаментом.

Сам хозяин из-за жары августовской жары сидел в одной только черной шелковой рубахе и цветастых штанах из какой-то блестящей ткани - толи атласа, толи тонкая парча, толи люстрин. В общем, какая-то иноземная поволока.

- Это ты, Константин Алексеевич? - поинтересовался опричник.

- Здрав будь, боярин Андрей, - с кривой ухмылкой кивнул Росин, ясно понимая, что ответной здравицы не услышит.

- Поверить не могу, что оскорбил ты так Ивана Васильевича во время встречи прошлой, Константин Андреевич, - мотнул головой Толбузин, - Никак не могу. Это же надо, царю, царю предложил трусом сказаться! Но государь милостив, и никакой кары на тебя накладывать не захотел...

- А ты хотел, - сделал соответствующий вывод Росин. - Чего же позвал тогда, коли нелюб я тебе?

- Потому позвал, что люб-нелюб, а боярин ты русский, и службу государеву нести обязан.

- А скажи, боярин Андрей, пять пушечных стволов для русской рати заменят для нее одного боярина? - не дождавшись приглашения, Костя сам уселся на пустующий табурет. - Или нет... Десять стволов?

Андрей Толбузин, опустив руки на подлокотники немецкого кресла с матерчатой спинкой, закинул ногу на ногу.

- Нынешним летом дьяк Даниил Адашев по указанию государя ходил кочевья крымские воевать. Вернулся он с успехом, Константин Алексеевич, и добычей преизрядной.

- Я рад за него, боярин, - пожал плечами Росин. - Очень рад.

- А еще сказывал он, - продолжил Толбузин, - что в сече у крепости турецкой Op-Копы татары глиняного человека на него напустили ростом о пяти саженей, три сажени в плечах и вонючего преиз-рядно.

- Опять?

- А потому как разгромлен Даниил Федорович не был, и людей своих в целости на Москву привел, страхом рассказов сих оправдать ужо нельзя.

. - Вот, значит, как, - задумчиво почесал в затылке Костя. Ко всем проявлениям сверхъестественного он относился с большой долей скепсиса, однако даже самые твердые убеждения человека, сперва провалившегося вместе со многими друзьями в шестнадцатый век, затем познакомившегося с призраком в доме одного из своих друзей, потом побывавшего в лапах лесной нечисти, способны рано или поздно дать трещину. - Но как они это делают?

- То нам, Константин Алексеевич, неведомо. Но понятно, что не с Божией помощью.

- Хорошо, - Росин поднялся, подошел к открытому окну, посмотрел сверху вниз на своих холопов, поящих коней теплой водой из стоящего во дворе корыта: - Меня это каким боком касается, боярин?

- Подл ты, Константин Алексеевич, и хитер, - прямо заявил хозяин дома, - а потому именно тебе я хочу поручение одно дать.

Росин хмыкнул, повернулся к опричнику лицом.

- Проведав про колдовство басурманское, государь повелел мне колдунов, знахарей и ведуний по Руси нашей собрать, дабы своими чарами татарской магии они противостоять могли.

- Ну?

- Прослышав про желание сие, про награды обещанные, многие чернокнижники в Москву явились. А еще больше - бояре местные, да воеводы и старосты земские привезли.

- Так ведь много - не мало, боярин Андрей. Что тебя смущает?

- Мыслю я, хороших колдунов, настоящих, басурман способных остановить среди них может не оказаться. Как отличить, как узнать? Боюсь я, потратим мы золото и время свое, но пользы от этого не станет.

- Согласен, - кивнул Росин.

- А коли согласен, - поднялся из кресла опричник, - так различи мне чернокнижников истинных, и тех, что корысти ради таковыми притворяются. Ибо иерархи церковные на вопросы сии крестятся и проклятия шлют, а самих чародеев просить средь себя различия провести я не могу. Мыслю, как раз корыстные обманщики промеж собой сговорятся, и истинных ведунов за несмышленышей выдадут.

- Тоже правильно, - хмыкнул Костя. - Честному человеку промеж жуликов никогда не выиграть.

- Вот и разреши вопрос сей, Константин Алексеевич, - подвел итог опричник. - Мыслишь ты всегда как-то... - Толбузин изобразил пальцами рук нечто вроде бегущей многоножки. - Вот и придумай способ зерна от плевел отделить.

- Эта процедура называется продуванием, - негромко ответил Росин. - Много их?

- Сотни две, коли еще кого не подвезли.

- Ладно, чего-нибудь придумаем. Здесь проверку проводить станем? Тогда, боярин Андрей, выдели мне две комнаты больших, куда колдунов после проверки отводить станем. А то как бы не перепутать потом... Пожалуй, завтра и начнем?

* * *

Устроившийся в углу на табурете Андрей Толбузин откинулся спиной на стену и молча наблюдал за жестами одетого в лапти и потрескавшийся кожух старика с совершенно седой спутавшейся бородой.

- Ты лети слово быстрое, над ветрами над болотами, над чащами, над полями... обернись вокруг света белого, обернись вокруг света черного, ты вернись ко мне слово твердое, ты вернись ко мне словом истинным... Да, - старик выпрямился во весь рост и отер пот со лба. - Тяжкую ты задачу задал мне, барин. Но на то и судьбинушка мне такая выпала, чтобы людям Божьим помогать, беду отводить, да уперед жизни смотреть. И вижу я, что родится у тебя сын - красно солнышко, вырастет буйным молодцем, народит тебе детей правнуков.

- Ну и хорошо, - кивнул Росин. - Антип, отведи старца в трапезную.

Холоп, вежливо кланяясь, прихватил широко перекрестившегося божьим словом целителя под локоток, а спустя несколько минут завел скрученную, кривоглазую, патлатую бабку, изо рта которой торчали вперед два желтых длинных зуба.

Опричник у окна торопливым движением перекрестился и озабоченно покосился в сторону задернутой ситцевыми занавесочками иконы, перед которой тлела малым огоньком лампада.

- Что позвал, мил человек? - прохрипела старуха, опираясь на скрюченную, сделанную из соснового корня клюку. - Чего тебе надобно?

- Вопрос у меня важный есть, бабушка, - Росин прокашлялся в кулак и указал на кресло, где под легкой, но непрозрачной накидкой угадывался человеческий силуэт. - Боярыня у меня знакомая на сносях. А посему важно мне крайне знать, кого родить собирается, девочку или мальчика? Но только кто она такая, ведать тебе не надобно, и лица или тела ее я тебе не покажу.

- А и не надо, мил человек, - с готовностью согласилась старуха. - Пусть она монетку золотую возьмет, плюнет на нее трижды, а ты мне принеси. Янад ней заговор сочту, в пламени жарком сожгу, тут же и ответ точный дам.

- Понял, сделаю, - зевнул Росин. - Антип!

Проводи гостью в трапезную. Ох, жрать-то как охота.

Ну, ладно, еще пару чародеев проверим, и перерыв сделаем. Ну, кого там еще Бог послал?

Следующим в комнату вошел узкоглазый, смуглолицый безусый и безбородый, коротковолосый мужчина в очень свободном светло-синем балахоне, на плечах которого были пришиты полоски белого заячьего меха. На шее непривычно чистого и пахнущего свежестью колдуна висело несколько тонких ремешков с привязанными к ним длинным черным когтем, идеально белым клыком, пучком рыжей шерсти и небольшим мешочком.

- Никак, татарин? - встрепенулся у стены боярин Толбузин.

- Сам, - кратко ответил гость.

- Что “сам”? - не понял Толбузин.

- Я сам, - повторил чародей.

- Саам, что ли? - сообразил Росин.

- Сам, - кивнул колдун.

- Самоед? Оттуда, с севера? - начал понимать гостя опричник.

- Сам, - опять кивнул гость.

- Чукчи-эскимосы, тунгусы-якуты, - рассмеялся Костя. - Неужто и там про наше дело прознали?

И где твой бубен?

- Бубен, то брать нельзя. Он сильный. Он род хранит. Я сам пришел. Царь русский пришел. Москва. Помочь пришел. Сказать слово хочу.

- Ну и как же ты государю помочь сможешь, - опять откровенно зевнул Росин, - коли бубен свой сильный и колдовской с собой не взял?

- Бубен род хранит. Бубен уносить нельзя, - обеспокоено повторил саам. - Бубен, колотушка, кость на земле жить должен. Беда иначе придет. Сам можешь, бубен не трожь! Сам мать хранит, сам мать знает. Царь сказать пришел.

- Ты чего-нибудь понимаешь, Константин Алексеевич? - поинтересовался опричник.

- Только общую канву, боярин. Этот самоед не взял свой родовой бубен потому, что бубен штука сакральная и важная, и должна всегда храниться на земле предков, чтобы охранять род от всяких напастей. Я правильно излагаю? - обернулся Росин на северного колдуна. Тот кивнул.

- А пришел он сюда, чтобы предупредить о чем-то московского царя.

- Беда идет. Погибель царству. Мрак ползет весь. Мир большой, мрак на Москву.

- Когда?! - вскочил со своей табуретки понявший все без перевода опричник. - Откуда? Где крамола зреет?

- То не зреет, - покачал головой саам, и взмахнул руками, словно сгребал в охапку сноп соломы. То идет. Мрак. Весь мрак сюда.

- Когда?

- Как помру, год пройдет. Год пройдет, боль придет. Страх придет.

- Я чего это ты вдруг помочь решил государю московскому? - скептически поинтересовался Росин.

- Новгород сам бил. Серебро брал, девок брал, тюлень брал. Москва Новгород побил, сам не бил. Девки дома, тюленя едим. Зуб купцам даем.

- Понятно. История угнетения малой народности в двух словах, - развел руками Костя. - То есть, мотив для доброго дела в наличии имеется. За последние сотню лет московские цари крепко накрутили хвоста новгородской вольнице, заметно поумерив их аппетиты в разграблении соседей. Ну, а налог саамы платить согласны. Особенно, если их на растерзание северной демократии больше не отдадут. Я правильно понял?

Саам кивнул.

- Так скажи, самоед, - повернул колдуна к себе Толбузин. - Откуда беда придет? Когда ждать?

- Скоро помру, - вздохнул саам. - Как помру, год пройдет, беда придет. Сила кончится.

- Ты его понимаешь, Константин Алексеевич?

- Еще как, боярин Андрей, - разочарованно покачал головой Росин. - Есть такая мулька: решил один король колдуна казнить. Просто так, для баловства. Позвал он чародея к себе, и спрашивает: а скажи, когда ты помрешь? А сам думает: скажет, что потом, а я ему и отвечу - нет, сейчас помрешь. Скажет, что сейчас, а я ему - ну, так тому и быть. А чернокнижник тамошний возьми и заяви: а помру я за день до гибели вашего величества. Струхнул король, да и отпустил его обратно домой. Да еще и стражу приставил, чтобы беды какой случайно не случилось.

- Ну и что?

- А то, что этот самоед под ту же байку косит. Дескать, спустя год после его смерти на Русь беда страшная обрушится, силы зла со всего мира сюда придут и сотрут в порошок все, до последнего таракана. А значит, гостя нашего, получается, нужно беречь, холить и лелеять.

- Так и казнить его не за что, - мысль опричника вильнула неким странным зигзагом. - Не тать, на разбое не пойман, крамолу не злоумышлял. Может, в поруб посадить? Чародей, все-таки. А ну, не врет?

- Ну, прежде чем про судьбу Руси вещать, - повернул Костя лицо к внимательно слушавшему разговор сааму, - ты сперва на вопрос попроще ответь. Мальчик, скажи, или девочка у боярыни родится, что в кресле сидит. Только, чур, руками ее не тронь! Чарами своими определи...

Узкоглазый маг склонил голову набок, полуприкрыл глаза и принялся торопливо перебирать висящие на груди побрякушки: коготь, зуб, пучок шерсти; коготь, зуб, пучок шерсти. Потом резко вскинул подбородок.

- То мальчик-девочка не получишь, то молодой боярыня быть, - он решительно подошел к креслу и сдернул покрывало. Под ним обнаружился замотанный в убрус замужней женщины росинский холоп - голубоглазый Семен.

- Что это? - недоуменно вперился в него боярский сын.

- А ты как думаешь, боярин Андрей?

- Но ведь ты же говорил, Константин Алексеевич, что здесь сидит...

- Вот-вот, говорил, - согласился Росин. - Вопросы всякие задавал. И из сорока колдунов и знахарок, что с утра тут побывали, ни одна тварь не смогла понять, что под покрывалом вместо женщины парень сидит. Ясновидцы хреновы. Вот он, - Костя кивну на саама, - первый.

Опричник переваривал услышанное не меньше минуты. Потом прикрыл лицо руками и захохотал, свалившись обратно на табуретку:

- Ну... Ну, Константин Алексеевич... Ну, уморил... А эти-то, эти... Молодец красный... Девица ночной поры... Ну, Константин Алексеевич, порадовал... Ох, Господь, вседержитель наш, воистину нет силы, кроме тебя... - усилием воли подавив смех, хозяин выглянул в окно и громко позвал своего ярыгу. Тот торопливо прибежал в покои, и боярский сын Толбузин распорядился: - Всех, кто в трапезной сидит, на конюшню вывести, и каждому по десять плетей. И чтобы от души! Дабы год про лихоимство свое вспоминали. Вот этого колдуна под замок возьмите. Постель дайте мягкую, кормить хорошо и сытно, вина давать, меду. Коли попросит, баню стопите, девку допустите... Но глаз с него не спускать! А с тобой мы, Константин Алексеевич, давай отобедаем. Не могу более зла на тебя держать... Уморил...

* * *

- Собирайся, боярин, в Кремль едем, - без стука войдя в отведенные Росину гостевые покои, сообщил боярский сын Толбузин.

- А что так? - зевнул растянувшийся на пуховике Костя.

На то, чтобы рассортировать московских чародеев на “зерна” и “плевела” ему понадобилось целых десять дней, и теперь он мечтал только о двух вещах - выспаться, и поехать домой, к жене, на теплые берега Осетра. Вопреки его стараниям, из почти трехсот претендентов на звание царского мага четверым удалось-таки просочиться через ловушки трех степеней сложности. Пятнадцать соискателей определили под накидкой холопа вместо женщины, пятеро - дубовый чурбак в соседней комнаты вместо обещанной “живой твари”, четверо правильно ответили на вопрос, когда умрет последний помазанный на царствование царь. Ошибся, как ни странно, саам. Точнее, не ошибся, а кратко сообщил, что: “Помру я. Все равно”.

Но Росин самоеда не прогнал - узкоглазый чем-то ему понравился, стал симпатичен. Одним больше, одним меньше - это ведь не триста дармоедов!

- Рассказал я государю про уловку твою, Константин Алексеевич, - хмыкнул в бороду опричник. - Смеялся Иван Васильевич долго, а потом велел посмотреть привезти, с самоедом вместе. Сбирайся.

На этот раз к дворцовым палатам их отвезла тяжелая карета - похоже, купленная где-то в Европе. Правда, хотя остановились они у парадного входа, но гостей опричник опять повел внутрь какими-то узкими дверьми и низкими коридорами. Однако в конце пути они оказались перед парадными дверьми, охраняемыми двумя рындами, одетыми в длинные белые кафтаны и перепоясанные золотыми цепями.

- Лекарь у государя, - увидев опричника, сообщил один из них, и неопределенно качнул короткой, украшенной позолотой и самоцветами секирой.

- Нам можно, - отмахнулся боярский сын и толкнул створки.

Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке - брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.

- А, Константин Алексеевич, - поморщился государь, подняв глаза на гостей. - Рад видеть. А это...

Саамский колдун упал на колени и раболепно ткнулся лбом в пол:

- Вижу тебя, московский царь!

- И я тебя вижу, - кивнул Иван Васильевич.

- Слово слушай, московский царь! Умру, год спустя беда придет, кровь придет, смерть придет. Злой дух слетит, на Москву тьмой пойдет. Погибель настанет.

- Так живи долго и счастливо, самоед, - скривился государь. - Скажи, я разрешаю.

- Не могу, московский царь. Смерть вижу. Помру скоро.

- Отчего же помрешь? На немощного ты не похож.

- Убьют меня. Зарежут. Здесь.

- Так... Не дайся, коли видишь-то смерть свою!

- Коли вижу - зарежут. Тьма придет. Москву спаси, московский царь. Москва падет, Новгород поднимется. Сам бить станет. Тюленя брать, девок брать, рыбу брать. Плохо здесь. Бойся, московский царь. Твою смерть чую. Убить хотят. Близко ходят.

- Нашел чем удивить, - пошевелил пальцами царь. - Да здесь каждый второй смерти мне хочет. Да вот... - он вперился глазами в боярского сына Толбузина, подумал, мотнул головой: - Нет, Андрей меня убить не хочет. Верю. И Константин Алексеевич не хочет. Груб больно. А убийцы царские завсегда тихие такие, ласковые... Вот как лекарь немецкий.

Немец хорошо заметно вздрогнул. Иван Васильевич рассмеялся:

- Да ты мажь, мажь, не бойся. Руки у меня болят, Константин Алексеевич, мочи нет. И локти, и колени. И спина. Что делать, не знаю...

- Горячая баня, чай с медом, бег, фехтование по часу в день, - кратко перечислил Росин. - Не пройдет, но отступит.

- То нельзя! - испуганно вскинулся лекарь. - Медицинкай наука, изуча болезнь, рекомендует покой!

- А ты заткнись, немецкая морда, - посоветовал Росин. - Только и умеете, что кровь пускать.

- Мы есть сливай-ем дурной кровь, скопившейся в организм...

- Заткнись, говорю, не кровь дурную спущу... Костя Росин не очень доверял врачам и в родном, двадцатом веке, а уж тут, в шестнадцатом, воспринимал истинными душегубами. Тут было куда безопаснее попасть в руки необразованной знахарки, что рану чистой тряпицей укроет, отваром горячим напоит, куриным мясом подкормит, да и оставит выздоравливать, чем оказаться в лапах дипломированных медиков, которые сперва кровь пустят, потом рану иссекут и порохом выжгут, потом получившуюся коросту станут ржавым скальпелем долго выгребать, а уж потом заметят, что пациент давно не дышит.

- Царский лекарь, Константин Алексеевич, - негромко, но весомо напомнил Андрей Толбузин.

- Отвар дам, московский царь, - в наступившей тишине предложил самоед. - Два дня варить надо. Два дня сварю, дам. Кость крепкой станет, болеть нет.

Почка олененка нужна. Новорожденной. Родился, варить надо. Потом поздно. Как молоко глотнул, поздно.

- Почка олененка... - царь медленно сжал и разжал пальцы. - Андрей?

- Я найду, государь. На Соловец колдуна отвезу.

За две недели обернемся.

- Верю, самоед. Верю, и ты не хочешь мне смерти, - царь забрал у лекаря одну руку и протянул ему другую. - Диво-то какое... Три гостя, и ни один мне погибели не желает...

- Как же ты живешь с такими мыслями государь? - не выдержал Росин. - Как жить, коли убийцу в каждом прохожем видеть?

- А я так с семи лет расту, Константин Алексеевич. Привык, - царь откинул голову на спинку кресла, шумно втянул воздух. Видимо, ему действительно было сейчас очень больно. - С семи лет каждый, кто близко подходил, смерти мне желал. Придушить хотел каждый, но не торопился. Как маму бояре убили... Больше никто хорошего мне не желал. Мама только любила... Да Тепилеев, родной ее... Обоих и убили... Что думал о деле моем?! - громко скрипнув зубами, неожиданно спросил царь.

- Думаю, крепость нужно построить в лесах у Белоозера. Чтобы спрятаться куда было, коли османы с крымскими татарами Москву захватят. В Архангельске корабль большой снарядить, чтобы постоянно в готовности стоял, коли бежать из страны придется. Письма отписать королям испанскому, французскому, королеве английской, и укрытия запросить, на случай начала войны большой с крымским ханом. Отписать письма к хану крымскому и султану османскому с просьбами нижайшими о мире, бить челом раболепно, и послам наказать, чтобы обиды им чинимые всячески терпели. Полоняных турок, что дьяк Адашев сцапал, тоже в Стамбул отослать с уверениями о дружбе и миролюбии...

- Уйди с глаз моих, Константин Алексеевич! Стой! Хочу тебе сказать, Константин Алексеевич, что гнева на тебя не держу, и старание твое на пользу государево понимаю, но... Но видеть тебя не могу! В поместье свое отъезжай сегодня же. Ступай...

* * *

Кароки-мурза долго бродил по разгромленному дворцу, совершенно не понимая, что теперь делать и за что браться. По счастью, татары рода Кара, тоже изрядно проголодавшиеся за время перехода, нашли кое-какие припасы - сушеные фрукты, соленую селедку и лосося, которыми иногда кормили невольников для сохранения сил. Казаки больше раскидали и попортили припасов, нежели съели или забрали с собой. За полдня нукерам удалось собрать достаточно ячменя и ржи, чтобы накормить коней, и рыбы, чтобы поесть самим. Сена, правда, не осталось - разбойники пытались поджечь дом, и спалили всю кипу сушеной травы. По счастью, побеленные оштукатуренные стены не занялись, и все обошлось только закопченным углом двора и сожженным навесом.

Зато дорогие ковры русские собрали все до единого, и теперь в комнатах белели голые полы.

Переночевав во дворе на затоптанных клумбах, поутру Кара-мурза с двумя воинами отправился в город, собираясь купить господину хотя бы самое необходимое - но торговля умерла. Зияли выломанными окнами лавки, валялись изуродованные лотки, и только темные пятна на месте впитавшейся в дорожную пыль крови позволяли догадаться, что случилось с товаром и его владельцами. Невероятно, но на рынке, всегда заваленном устрицами, мидиями, крабами, камбалой-калканом и глоссой, кефалью, катранами, белугой, осётром, морскими лисицами, сельдью, шпротами, хамсой анчоусом, лососем, шемаей, сарганом, лобаном, сингилью, ставридой, тяжелыми тушами белобочек, афалин и тюленей, ныне не имелось даже барабульки или тюльки.

Город казался наполнен печалью и могильным покоем. Не бродили водоносы, не разгружались корабли, никто не убирал улиц и не стучал молотком. Только кое-где прямо на порогах неподвижно сидели на корточках темные фигуры.

В конце концов Кара-мурза приказал забрать с собой несколько разгромленных лотков. Во дворе дворца, среди обломков фонтана, воины развели костер, на котором и зажарили длинные ломти мяса зарезанного тут же, рядом, коня. Из поевших нукеров четыре десятка мурза отправил обратно к кочевью - чтобы узнать, насколько пострадал род, а заодно избавиться от лишних ртов.

На следующий день, оставив десяток нукеров рядом с убитым горем султанским наместником, он вместе с остальными отправился в окрестные горы, надеясь раздобыть там хоть что-нибудь съестное.

Открывшаяся картина тоже вызывала удручение. Сады замерли в мертвой тишине. Никто не подрезал сухих веток, не убирал подгнившие плоды и не собирал созревшие; на грядках не встречались овощеводы, прореживающие или окучивающие растения, никто не отводил для полива обширных полей воду из текущих с гор ручьев.

У Кара-мурзы появилось жгучее желание развернуть коня, дать ему хороших шпор и умчаться в степь - туда, где все зависело только от него, где для жизни хватало только зеленой травы, шатра и пары чересседельных сумок. Где он мог при нужде поохотится на диких зайцев, убить змею или просто зарезать жирного барашка, где можно жить без денег, без невольников и даже ханов - просто сиди в седле, напевай себе под нос спокойную песенку, да следи, чтобы волк или коршун не подкрались к медленно бредущей к далекому горизонту отаре.

Но его господину требовалась забота - а потому в одной из горных хижин он смог за тройную цену купить у старого караима заготовленный для кого-то походный припас - высушенное на огне пшено, шмат копченого, и связку полос из вяленного конского мяса, и головку кобыльего сыра. Не самое вкусное угощение - но оно хотя бы не тухнет и не гниет, и Кароки-мурзе может хватить его на несколько дней. К этому времени нукеры должны пригнать какую-нибудь скотину из кочевья - если после казацкого набега хоть что-нибудь осталось.

К четвертому дню над Балк-Каем начал витать ясно ощутимый запах гниющей плоти. Хотя погибших единоверцев горожане, согласно обычаю, похоронили еще до заката солнца - после ухода русских, разумеется, - но после разгрома осталось еще много разлагающегося мусора, убитых животных, раскиданной возле рынка рыбы.

Янычары заперлись в крепости, в дверях дворца наместника Кара-мурза тоже поставил стражу, желая сохранить от невесть откуда появившихся странных дервишей хотя бы то, что осталось от прежнего грабежа. Степняк уже начал всерьез подумывать о том, чтобы собрать остатки имущества своего обезумевшего от горя господина, одним махом потерявшего всех детей, жен и наложниц, дом, казну, а может быть - и пост наместника, и увезти все вместе с самим мурзой к себе, в спокойные просторы Кара-Сова. Еще неизвестно, как во дворце султана воспримут сдачу города донским разбойникам. Очень может статься, что господина наместника пригласят самого подняться на выстеленный бархатом помост и осторожно усесться на остро отточенный кол. Случалось на его памяти и такое.

Нет, бывает время, когда широкая степь становится куда более милым и безопасным домом, нежели любые дворцы за самыми высокими стенами!

Однако к полудню пятого дня по улицам застучали подковы, и у ворот дворца остановилась пятерка всадников.

- Гумер? - удивился Кара-мурза, узнав одного из опытных десятников Алги-мурзы. - Откуда?

- Девлет-Гирей и Менги-нукер возвращаются из набега, - тяжело дыша, ответил нукер. - Они прослышаны про дикий разбой язычников и послали меня узнать, цел ли султанский наместник, наш любимый мурза.

- Он цел, но он в горе, - печально склонил голову глава рода Кара. - Он потерял...

- Дайте мне попить и свежих коней, - потребовал десятник. - Гирей-бей в одном дне пути отсюда. Я должен сообщить ему радостную весть.

Кара-мурза наконец-то перевел дух - это означало, что жизнь продолжается.

И действительно, стоило тысячам Гирей-бея разбить лагерь на крепостной горе, как город наполнился движением. Под присмотром нукеров и янычар приведенные невольники вычистили улицы от гнили и обломков лавок, вытащили на берег и разбили корпуса нескольких сгоревших у причала кораблей. Русские плотники починили двери во дворце наместника, поправили полы и подняли обвалившиеся балконы, восстановили провалившуюся крышу и сгоревший навес для сена.

Разумеется, Девлет-Гирей проявил такое великодушие не просто так. Направив невольников на восстановление города, он одновременно помогал своему покровителю и тянул время. Опытный в торговле рабами, бей давал возможность разойтись как можно дальше слухам о пригнанном из Московии полоне, чтобы в Балык-Кае собралось как можно больше покупателей. Сейчас, когда неверные опустошили полуостров и увели с него всех работников, цены на невольников вырастут в несколько раз. Этот зимний набег, начавшийся так неудачно, обогатит не только его самого, но и порадует верных ему нукеров - хоть по паре золотых монет получит каждый воин! И пусть потом ногайцы разъезжаются по своим кочевьям и хвалят храбрость, удачливость и щедрость своего бея.

Единственное, что Девлет сделал бескорыстно - так это отдал Кароки-мурзе несколько своих ковров, чтобы застелить пол хотя бы в паре комнат дворца.

Впрочем, султанский наместник, кажется, даже не заметил подарка. Он ел, пил, спал - а все остальное время сидел, уставившись на разрушенный фонтан, и ни о чем не говорил, и ничего не делал. Девлету начало казаться, что старик потерял разум и все старания напрасны - пора продавать полон и думать над тем, как найти к Великолепной Порте другие подходы.

* * *

В деревянную калитку, поставленную взамен выломанной казаками железной решетки, постучали незадолго до сумерек. Нукеры, скучающие во дворе поднялись, отодвинули засов - им, опытным воинам, ни к чему было бояться, что снаружи окажется тать или прокравшийся в город враг. Но в проеме стояла девушка - грязная, босая, укрывающаяся от прохлады драной рогожей.

- Чего тебе надо, попрошайка?

- Здесь ли господин мой, наместник Сулеймана Великолепного и бей Кара-Сова великий Кароки-мурза?

Поскольку никто из нукеров не смог бы даже выговорить столь длинный и сложный титул своего господина, они только посторонились, признавая за незнакомкой право войти в дом.

Девушка осторожно ступила на каменную дорожку, ведущую к фонтану, дошла до сидящего нам османа и остановилась перед ним.

- Это вы, мой господин?

- Фейха? - Превратившийся в глубокого старика мурза поднялся на ноги, широко раскрыв глаза и не веря им: - Ты вернулась, Фейха?

- Мой господин, - персиянка кинулась вперед и упала ему на грудь. Из глаз покатились крупные слезы: - Это было так ужасно, мой господин. Это было так страшно, так страшно...

- Моя Фейха... Ты вернулась...

- Мой господин... Они убили всех. Они убили Зухру, Алию, Лейлу. Они забили привратника. Они схватили детей... - внезапно девушка уперлась обеими руками в грудь мурзы, отталкиваясь от него изо всех сил. - Я же не сказала, мой господин. Я ведь спрятала от неверных вашу казну.

- Фейха... Что?!

- Казну... - девушка судорожно сглотнула. - Когда все началось... Когда пришли русские, когда стали носиться по улицам и убивать всех прохожих, я поняла, что... Что они ворвутся... Что решетка на двери не спасет.

- Этого не может быть! - невпопад удивился мурза.

- Я взяла старого садовника, Захара. Я пообещала ему свободу и много золота. Мы вместе перенесли его из верхней комнаты в подвал у печи. Захар вырыл яму, мы высыпали его туда, и закопали. Я оставила немного денег наверху. Ес-сли бы они не нашли в сундуках ничего, то все поняли бы... Начали искать. Я оставила им, чтобы подумали, что это все золото, какое есть.

- Ты умница, Фейха...

- Я знала, что Захар выдаст. Что он обманет. Я его заколола сразу... Он еще копал, когда я его заколола. Потом я забрала его крест, закидала яму, и разделась. Я одела старое, которое мы выбрасывали туда за ветхостью.

- Неужели ты сделала это, Фейха?..

- Когда я поднялась, они уже сломали дверь. Они были в гареме, мой господин. Там все кричали. Там кричали и дети и... И все. Они так кричали, что мне пришлось зажать уши и закрыть глаза. Они меня тоже схватили, мой господин. Начали рвать одежду, но увидели крест и отпустили. Они сказали, что я могу идти домой. Что я пойду с ними... - персиянка опять прижалась к груди своего господина. Она говорила и говорила, вновь испытывая ужас от воспоминаний, но не в силах остановиться. - Я сразу побежала из дома. Я боялась, что меня заметят наши невольники, и скажут кто я такая. Меня ловили на улице много раз, но крест оставался со мной, и меня отпускали. Я говорила, что я черкеска и хочу домой. Они сказали, что все пойдут вместе, и мы пошли. Это было так страшно, мой господин... Они убивали всех, кого встречали на пути. Они насиловали маленьких девочек и перерезали горло уставшим женщинам. Они смотрели на меня, и я боялась, что меня тоже схватят... Что меня тоже... Что... Что... Но я уберегла себя для вас, мой господин... Она сбилась и снова заплакала.

- Моя родная Фейха... - крепко обнял ее мурза.

- Идемте, мой господин, - внезапно спохватилась девушка. - Идемте, мы должны проверить.

Схватив наместника за руку, она потащила его к стене двора напротив гарема - там, в небольшом подвальчике, образовавшемся из-за изгиба горного склона, обычно хранился запас дров для печи. Невольница кинулась в выбитую дверь. Боязливо посмотрела направо - но начавший смердеть труп раба уже успели унести. Тогда Фейха метнулась к другому краю помещения, разметала невысокую поленницу, отшвырнула грязную, изломанную рогожу, копнула под ней прямо руками и протянула мурзе сразу два тяжелых матерчатых мешочка:

- Оно здесь! Его не нашли!

- Фейха... - только и смог качнуть головой Кароки-мурза.

Позвав нукеров, они быстро перенесли золото обратно в сундуки верхней комнаты, после чего изможденную наложницу наконец-то догадались прокормить холодной кониной и сытным инжиром. Потом она пошла отмываться. Когда Кароки-мурза уже расположился в своих любимых угловых покоях на отдых, свежеотремонтированный балкон заскрипел от осторожных шагов, и в комнату вошла невольница - ее широкие бедра на фоне светлого проема двери невозможно спутать ни с чьими другими.

- Вы здесь, мой господин? - осторожно поинтересовалась она.

- Да, Фейха...

- Сегодня я назначила себя к вам в сладости.

- Ты всегда была прекрасной и распорядительной ключницей, Фейха.

Девушка тихонько засмеялась в темноте и вскоре скользнула к нему под одеяло. Мурза сразу ощутил на груди горячие поцелуи.

- Моя девочка... Как же тебе удалось сбежать?

- Они считали меня убежавшей из рабства полонянкой, мой господин, - прошептала в ответ персиянка. - Нас почти не охраняли. Однажды ночью я отошла в горы и спряталась там. Подождала несколько дней, а потом стала пробираться назад. К вам, мой господин...

Мужчина опять ощутил на себе ее горячие поцелуи. От подзабытой ласки плоть стала быстро напрягаться. Персиянка заметила это, удивленно охнула, забралась сверху, и Кароки-мурза с наслаждением ощутил, как проникает в пышущие жаром раскаленные врата. Тело метнулось вверх, еще и еще, выгнулось крутой дугой, словно сведенное судорогой.

- Мой господин... - сладостно застонала девушка.

Наместник испытывал некоторое разочарование - все закончилось до обидного быстро. Но что еще можно ожидать после многих дней воздержания и страшных переживаний?

- Мой господин... - уставшая Фейха вытянулась рядом, и он понял, что девушка уже засыпает. - Спасибо вам, мой...

* * *

- Остановись! - придержал невольницу мурза, когда поутру она попыталась выскользнуть из-под одеяла. - Ты заслужила награды, Фейха. Любой, какой пожелаешь. Чего тебе хочется? Я могу дать тебе свободу, но ты уже не один раз имела возможность сбежать от меня, и ни разу не сделала такой попытки. Я могу сделать тебя своей старшей женой, но ты и так всегда распоряжалась в доме, карала рабов и совершала покупки. Ты не станешь от этого ничуть властнее. Я могу дать тебе золото - но ключи от верхней комнаты и так находятся у тебя. Скажи мне, чего ты хочешь, Фейха?

- Я хочу быть с вами, мой господин...

- Ты и так всегда будешь со мной.

- Я боюсь одного, - облизнув губы, решилась невольница сказать о самом потаенном. - Если с вами что-то случится... Новый хозяин может вдруг прогнать меня или продать...

- Я понял, - положил палец ей на губы мурза.

- Да, я позабочусь о твоем спокойствии. Сегодня же я напишу обязательство, по которому ты получаешь от меня свободу и кошелек золота. Ты сможешь воспользоваться этой бумагой, когда пожелаешь, хоть завтра, хоть после моей смерти, и никто не посмеет сказать, что ты - беглая рабыня. Ты довольна?

- Да, мой господин, - Фейха кинулась к нему, прильнула в горячем поцелуе. - Как я люблю вас, мой господин! Я буду с вами всегда, до самого последнего дня, мой господин. Вам не захочется покупать себе новых наложниц и заводить жен...

- Ты уверена? Не покупать новых девушек?

- Почему? Мне нужно три невольницы для работы в кухне и приве... - Фейха запнулась.

- Ступай, - улыбнулся Кароки-мурза. - Мне нужно подниматься.

- Я хочу полежать с вами еще.

- Но мне нужно вставать, - дернулся было мужчина, но Фейха снова придала его к коврам:

- Прошу вас, мой господин. Мне так приятно быть рядом с вами. Еще немного. Еще совсем немного.

В окно уже светило жаркое дневное солнце - но этой невольнице он был готов простить все...

Когда смеющиеся Девлет-Гирей и Менги-нукер вошли через калитку во двор дворца султанского наместника, они обнаружили, что возле разрушенного колодца постелен на дорожку толстый войлочный молитвенный коврик, а на нем стоит, прикрыв глаза, Кароки-мурза.

Гости замерли.

Мало того, что хозяин дома выглядел помолодевшим лет на двадцать - но он впервые за последние дни повернулся к колодцу спиной!

- Если он смог обратиться к Богу, он больше не безумен, - пригладил подбородок Гирей-бей. - Аллах способен излечить любого, готового открыть ему свою душу.

Кароки-мурза в последний раз наклонился вперед, коснувшись лбом пахнущего конским потом войлока, потом поднялся и пошел к гостям:

- Пойдемте наверх, - вежливо склонил он голову перед людьми, посетившими его дом, и гости обнаружили, что у пятидесятилетнего мурзы исчезли мешки под глазами и его извечная одышка.

- Велик Аллах, и бесконечны дела его... - изумленно пробормотал Девлет.

Они вошли в угловые покои, пока еще выглядевшие совсем нищими - пара протершихся дорожных ковров на полу, несколько подушек, низкий столик с отломанной ножкой, из-за чего под угол пришлось подложить дровяной чурбачок.

- Фейха! - оглянувшись во двор, распорядился мурза. - Принеси нам кофе!

- Кофе?! - настала очередь изумиться Менги-нукеру. - Кофе здесь?! Пожалуй, Аллах действительно велик.

- Не богохульствуй, - одернул его Девлет.

- А ты не согласен, хан? - еще больше удивился русский.

Османский наместник тем временем разлегся среди подушек и приглашающе указал на них гостям.

- Я продал всех невольников, Кароки-мурза, - начал было Гирей-бей, но хозяин предупреждающе поднял руку, и степняк замолчал.

- Надеюсь, русские пищали, про которые я слышал из разговоров твоих нукеров, ты продать не успел?

- У меня осталось еще почти тысяча стволов, уважаемый Кароки-мурза...

- Что же, это хорошо... - лицо мурзы неожиданно расплылось в улыбке: в комнату, мягко покачивая бедрами, вошла персиянка, выставила на стол чашки, кувшин с холодной водой. Воздух наполнился горьковатым горячим ароматом. - Выдели десяток нукеров в сопровождении моей ключнице, уважаемый Гирей-бей. Ей необходимо совершить много покупок.

- Пусть она передаст моему сотнику, Аязу, что я приказал дать ей охрану.

- Благодарю тебя, бей, - Кароки-мурза поднял со стола одну из широких глиняных чашек, сделал маленький глоток. Потом наполнил холодной водой деревянную пиалу. Привередничать не приходилось - теперь не скоро доведется поднести к губам тонкий китайский фарфор. - На наши земли пришла большая беда. Язычники посмели вторгнуться в древние мусульманские земли, предав огню наши дома и кочевья. Видно, Аллах прогневался на нас за леность нашу и бездеятельность, на попустительство неверным, которые все ближе и ближе подступают к границам правоверной Османской империи, которые поработили братьев наших в Казани и Астрахани.

- Но, уважаемый Кароки-мурза, - опять начал говорить Гирей, но хозяин опять остановил его, вскинув свою руку.

- Я знаю... Так вот. В годину эту тяжкую, когда народ крымский, подданные великого нашего султана Селима обливался кровью, крымский хан Сахыб-Гирей предавался неге в своем дворце возле Чуфут-Кале и никак не препятствовал язычникам. И только мужество друга моего, бея Девлет-Гирея, позволило изгнать неверных из крымских земель, побив многих из них, освободив скот и полонян, и захватив немало оружия.

- А-ага... - до Гирей начал доходить сокровенной смысл услышанной речи.

- Да, Девлет. Я не знаю нового султана и близких друзей его, но пока еще я остаюсь его наместником в Балык-Кае, и могу смело писать письмо самому Селиму. Может быть, он не прочитает его сам. Может быть, его прочитает кто-то из советников. Но если они не заметят такого письма и никак не ответят на него, значит империя действительно умерла, и мне незачем больше служить этому господину! - гневно взмахнул руками Кароки-мурза, но быстро успокоился, прихлебнул кофе и продолжил: - Я мог бы еще десять лет писать о твоих подвигах, Девлет, и еще десять лет Великолепная Порта могла бы их не замечать. Но они не могут не заметить русского набега на окраину великой империи! А значит - не смогут не заметить и воина, этот набег остановившего. Я напишу письмо сегодня, и специально найму лодку, которая доставит его в Стамбул. А ты, Девлет, приложишь к этому письму в качестве подарка султану все пищали, которые еще у тебя остались. Пусть знают, что все написанное - не ложь и не преувеличение.

- Я прикажу привезти их все вам во дворец, уважаемый Кароки-мурза, - заметно повеселел бей.

- Но это не все, - опять прихлебнул кофе османский наместник. - Тебе нужно собрать все силы, какие только возможно, совершить новый поход и взять какой-нибудь большой город, захватить в полон какого-нибудь знатного князя или известного воеводу. Ты должен одержать достаточно заметную победу, чтобы слухи о ней дошли до Великолепной Порты со всех сторон. Пусть это окажется победой на один день или даже час, пусть ты не возьмешь добычи - но о победе должны услышать все! И хорошо иметь знатных невольников, которых получится послать султану в подарок.

- В этом году большого похода не получится, - хмуро сообщил Тирц.

- Почему? - повернули к нему голову подданные османского султана.

- Насколько я понял, казаки довольно лихо прошлись по кочевьям и поселкам. Думаю, в этом году в Крыму не удастся собрать достаточно фуража для большой армии. Русские уже давно каждую осень, где-то в конце августа, когда трава окончательно пересыхает, выжигают степь. Она непроходима, если не везти сено и зерно для лошадей с собой. После осенних дождей кое-что опять из земли вырастает, но это перед самыми холодами, когда идти в поход уже поздно.

- Июль еще только начинается, - не понял Кароки-мурза. - Неужели вам не хватит полутора месяцев, чтобы выйти в поход по еще не пересохшей траве?

- Это будет слишком рано, - покачал головой Тирц. - До уборочной страды почти полмесяца останется. Вытравить все русские хлебные поля конницей все равно невозможно. Нужно нападать во время страды, чтобы разогнать пахарей не дать возможности собрать урожай.

- Аллах с ним, с урожаем. Нам нужен поход...

- Нет не Аллах! - взорвался Тирц. - Мы должны ходить в походы весной и осенью, чтобы не давать русским сеять хлеб и собирать урожай! Мы должны выморить их голодом! Когда я сюда пришел...

- Когда ты сюда пришел, - зловещим шепотом перебил его Кароки-мурза, - ты обещал за десять лет поставить Московию на колени. Тогда я поверил тебе, Менги-нукер. Я поверил, и дал тебе возможность получить под свою руку отборные ногайские отряды. Ну и где твоя покорная Московия? Она не только не сдалась, она начала устраивать набеги на наши священные земли! Но смотри, я не приказываю посадить тебя на кол, иноземец. Я все еще верю тебе, и ты все еще ведешь ногайцев дважды в год во все новые набеги. Но сейчас, Менги-нукер, я говорю тебе: сделай то, что хочу я! Пусть в этом году русские обожрутся своим хлебом, мне все равно. Для меня намного важнее русского голода взять пару городов и представить султану знатных полонян. Ты меня понимаешь, Менги-нукер? Я хочу, чтобы посланцы Великолепной Порты, когда приедут благодарить Девлет-Гирея за подарок, застали его не в шатре с чашей кумыса, а услышали, что он снова в седле, снова в походе, что он один за другим покоряет языческие города. Ты меня понимаешь, Менги-нукер?

Тирц несколько минут молчал, играя желваками. Ему приходилось делать нелегкий выбор между тем, что хотелось лично ему, и между тем, что хотелось людям, дающим ему силу для исполнения заветной мечты - уничтожения России.

- Если вы хотите захватить хоть один город, нам нужна артиллерия, - наконец выдавил он. - Пушки. Как минимум десять стволов, иначе нечего и дело затевать.

- А как же твои глиняные воины?

- Вы забыли, что случилось с ними у Тулы? - вздохнул Тирц. - Близкий картечный выстрел из крупной пушки их просто разрывает. У меня не хватит крови создавать по голему каждый день. Я могу сотворить только двух или трех. И прежде, чем посылать их к стенам, нужно заткнуть все стволы, которые будут стоять в ближайших башнях.

- Десять пушек, - Кароки-мурза задумчиво прикрыл глаза. - Хорошо, я найду тебе пушки.

- Тридцать или сорок тысяч воинов я соберу недели за две, - пообещал Гирей-бей. - После той добычи, которую мы пригнали этой весной, и при той цене, что дают сейчас за невольников, каждый род станет сам проситься встать ко мне под руку.

- Решено, - Кароки-мурза допил кофе, и откинулся на подушку. - Через две недели я тоже подойду к твоему кочевью у Кривого Колодца, и приведу воинов принадлежащих мне родов. Мне хочется самому посмотреть, что и как вы собираетесь делать в этом походе...

И мурза многозначительно посмотрел на Менги-нукера, ясно давая понять, что не допустит никаких оттяжек или обманов, которые превратят задуманный им победоносный поход против гяуров в обычный набег на вышедших в поле землепашцев.

* * *

Бакы Махмуд ничуть не удивился тому, что примчавшийся из города татарин передал приказ султанского наместника явиться к нему во дворец. Скорее, не понял, почему Кароки-мурза вспомнил про него так поздно.

Бакы не был, подобно своим солдатам, взят малышом из семьи неверных или захвачен в походе. Будучи вторым сыном сирийского сипаха, он попал в янычарский корпус из-за бедности - свою гвардию султан кормил, поил, одевал и вооружал за счет казны. Благодаря происхождению он сразу стал сотником - да так и провел им всю жизнь.

Иногда, конечно, в походах ему удавалось взять хорошую добычу, и он мечтал о богатстве - но золото утекало из рук так же стремительно, как и попадало в них в удачные дни, а потому свой пятый десяток лет Бакы Махмуд встречал точно так же, как и восемнадцатый: нищим и бездомным сотником янычарского корпуса, готовым по команде правителя кинуться на любого врага, или умереть, стоя на указанном месте. Изменилось только то, что ныне он уже перестал мечтать о великом будущем, да постоянно ныли нижние ребра, переломанные в египетском походе Сулеймана Великолепного.

Именно из-за увечья, мешающего ходить в дальние походы, его и поставили командовать гарнизоном из престарелых ветеранов в тихий далекий уголок великой империи... Может, и не умирать на покое - но уж, во всяком случае, не славу себе добывать.

Добыл...

- Передай, скоро буду, - Бакы хлопнул по луке седла татарского всадника, потом вернулся в свою комнатенку, достал из-под топчана кувшин с вином, взболтал и допил остатки прямо из горла.

К этому тайному греху его приучили наемники из числа неверных. Султан, конечно, прощал своей гвардии очень многое - но все равно не стоило предаваться веселым разгулам очень уж откровенно. Правда, теперь это уже не имело никакого значения.

Как ни смешно, полкувшина вина оказались единственным имуществом, оставшимся у него после тридцати с лишним лет верной службы. Имелось, правда, Десяток золотых, но...

Во время русского набега он как раз шел по улице к знакомому торговцу рыбой, которому обещал дать в долг. Услышал вопли и грозные крики, обернулся, увидел всадника в точно таких же, как у него самого, синих шароварах и полотняной рубахе, перетянутых широким кушаком, ощутил боль в голове... Чалма выдержала, десять слоев ткани смягчили удар и спасли ему жизнь - но когда Бакы пришел в себя, кошель с золотыми уже исчез.

- Вот тебе и тихий гарнизон, - вздохнул он, ставя кувшин на стол.

Итак, во время нападения неверных из полутора сотен янычар пятьдесят, оказавшихся в городе, были вырезаны все до единого, а остальные отсиделись в крепостной башне во главе с остроносым арабом, начальником порта. В то время, как начальник гарнизона пребывал неизвестно где.

- Интересно, наместник имеет право посадить меня на кол, или для этого придется ехать в Стамбул? Он сунул ножны с ятаганом под кушак, поперек живота, и вышел на улицу.

До дворца наместника от бухты, над которой стояла казарма, идти было совсем рядом - Бакы даже не успел полюбоваться напоследок чистым голубым небом, блеском воды в расстилающейся внизу бухты, подышать чуть солоноватым прохладным воздухом.

К его удивлению, стоящие у дверей дома татары не потребовали отдать оружие, и пропустили внутрь, просто указав, что наместник ждет наверху, в покоях. Мелочь - но в душе моментально всколыхнулась надежда, и Бакы Махмуд внезапно пожалел, что от него пахнет вином. А ну, правоверный Кароки-мурза учует запах и разгневается?

Однако изменить что-либо было уже невозможно, и Баки вошел в покои наместника, сложив ладони на груди и низко поклонившись.

- Садись, янычар, - разрешил Кароки-мурза. - Возьми со стола яблоко или грушу, коли хочешь. И расскажи, как так случилось, что за время моего отъезда в Кара-Сов дикие язычники успели захватить город и разгромить его до основания?

- Они просто въехали в раскрытые ворота, уважаемый Кароки-мурза, - признал сотник. - Янычары, стоявшие в карауле, почему-то приняли их за татар и пропустили в город.

- Почему?

Хороший вопрос “почему? ”. Бакы Махмуд вспомнил и то, что Блак-Кая стоит на берегу внутреннего моря империи, вдали от враждебных поселений. Что здесь никогда ничего не случалось. Что весь гарнизон состоял из ветеранов, которые знали, что султан прислал их в спокойное безопасное место мирно доживать свой век. Вспомнил мчащегося на коне всадника, которого и он сам поначалу принял за одного из янычар или богатых ногайских татар...

- То ныне одному Аллаху ведомо, уважаемый Кароки-мурза, - склонил голову сотник. - Русские вырезали караул полностью, как и всех воинов, что находились в городе.

- А где ты сам был, Бакы Махмуд?

- Я дрался на улицах города, и был сбит одним из казаков.

- Я не вижу ран на твоем теле, Бакы Махмуд.

- Моя чалма прорублена насквозь, от нее остались одни лохмотья.

- Полагаю, она осталась на улицах города?

- Да, уважаемый Кароки-мурза...

Сотник и сам понимал, насколько неправдоподобно выглядят его оправдания. Но разве он виноват, что чалма спасла ему жизнь, что разрезанная вражеской саблей ткань не удержалась на голове, что от удара он лишился чувств!

- Я служил султану Сулейману тридцать лет, и никто никогда не смел обвинять меня в трусости! - повысил он голос, поднимаясь на ноги и кладя руку на рукоять ятагана. - Я провел в сражениях больше времени, нежели в своей постели! Я...

- Ты хочешь жить, Бакы Махмуд?

- Жить?

- Да, жить. Есть, пить, дышать, спать в своей постели, сидеть на берегу и смотреть на море? Перестань хвататься за ятаган и сядь на ковер. Мы ведь с тобой оба понимаем, что допустили разорение доверенного нам города, что пропадали неизвестно где в самый важный момент. И что именно сейчас султан Селим, может быть, приказывает отправить мне в подарок шелковый шнурок и вкопать себе подокном кипарисовый кол для тебя. Разве не так?

Кароки-мурза немного помолчал, ожидая ответа, потом продолжил:

- Ты хочешь жить, Бакы Махмуд? Как раз сейчас я собираюсь отправиться в поход на неверных, и если мне будет сопутствовать удача, то вернусь с победой, богатым полоном и добычей, пошлю султану много подарков. Наверное, после этого он сменит гнев на милость и оставит шнурок при себе для другого случая. Разве достойно правителя казнить удачливых полководцев? Так вот, Бакы Махмуд. Мне нужно десять пушек и умелые пушкари для стрельбы из них. А в крепости стоит двадцать бомбард.

- Они стоят в башнях для защиты города, уважаемый Кароки-мурза.

- Я знаю, Бакы. Но если ты даже украдешь десять бомбард, твой кол уже невозможно сделать ни толще, ни острее. А я зову тебя в поход на неверных. Победа сохранит тебе жизнь, а поражение все равно ничего не изменит. Что касается янычар, которые согласятся пойти с тобой - им нечего опасаться вовсе. Ты пока еще их сотник, и они обязаны слушаться твоих приказов.

- Для десяти пушек понадобится двадцать пушкарей и три десятка янычар для их защиты и для помощи в походе, не меньше тысячи ядер...

- Я верю тебе, Бакы Махмуд. У тебя больше опыта в походах с бомбардами. Поэтому обо всем остальном подумай сам. Если ты желаешь заслужить прощение, то послезавтра, на рассвете, ты должен быть здесь вместе с пушками и верными тебе янычарами. Я хочу успеть уехать отсюда до того, как в Балык-Каю прибудут султанские посыльные.