Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Мэри-Джо. У Риты силища была невероятная






У Риты силища была невероятная. Она буквально отрывала меня от пола и бросала на ковер, как цветок, а потом сама падала сверху, чтобы тем или иным способом лишить меня возможности двигаться, отдавая предпочтение захвату шеи ногами.

А ведь я весила на двадцать пять кило больше, чем она!

После, приняв душ, мы пили морковный сок.

– Поверь, через несколько месяцев брюки будут на тебе болтаться.

Слушая ее обещания, я была сама не своя. Я верила ей. Тем более что физической нагрузки мне хватало, так как Натан с некоторых пор взялся трахать меня раз или два на дню, да к тому же у меня была дополнительная работа в кампусе, которую я вела в свободное время, то есть вечером, хотя могла бы пойти домой и отдохнуть.

Рита училась на социологическом факультете. После тренировки я провожала ее на занятия, а иногда мы снова встречались в конце дня, когда дневной свет приобретал розовато-оранжевый оттенок, а я отпускала на волю очередного дурачка, сообщившего мне несколько имен.

Мы отправлялись выпить фруктового или овощного сока, хотя я умирала с голоду, но Рита не разрешала мне ужинать. От этого я становилась нервной. Кафешка, куда она меня приводила, была местом встречи помешанных на диете, и их недоуменные взгляды задерживались на моей фигуре, отчего я нервничала еще больше.

Мне все смертельно надоело. Казалось, я топчусь на месте. И это относилось не только к моему расследованию. У меня было такое чувство, будто вот-вот должно что-то произойти, но все никак не происходит. Может быть, из-за жары, которая изливалась на город, как кленовый сироп на оладьи, и превращала все в липкую массу.

Рита полагала, что все дело в гормонах. Она думала, что девица, у которой нет особых профессиональных забот и которая трахается, так сказать, с утра до вечера, вполне может считать себя счастливой, а если это не так, причину следует искать во влиянии гормонов.

Может, оно и так. Не знаю. А может быть, виной были пилюли амфетамина, которые я глотала горстями с тех пор, как сидела на диете. Не знаю. Я чувствовала себя подавленной, и точка.

Дело было еще и в тех молодых людях, которых я опрашивала. Кое-кого мне удалось выявить. И я старалась разузнать у них, что они рассказывали Фрэнку о Дженнифер Бреннен, но до меня очень быстро доходило, какого рода отношения связывали их с моим мужем, и, хотя я и раньше многое знала и почти ничему не удивлялась, меня начинало тошнить.

Ведь Фрэнк был единственным мужчиной, которого я любила. Сейчас я его конечно же больше не любила, это была для меня уже давняя история, и мне приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы вспомнить, на что вообще похожа любовь, но этого подонка, этого подлого мерзавца я когда-то любила больше всех на свете. Да, несомненно, а ведь человек любит только раз в жизни, у него в заряде есть только один патрон.

– И этого вполне достаточно, – вздохнула Рита, прикасаясь к моей руке. – Черт возьми, этого больше чем достаточно!

Выйдя из кафе, мы заметили, что перед зданием одного из факультетов, немного в стороне от нас, около ограды, окружавшей всю территорию кампуса и возносившей к мрачному небу заостренные пики, собралась толпа. Там вовсю шла драка.

– Драка, клево! – обрадовалась Рита, и мы поспешили туда посмотреть, что происходит, но пересечь улицу и не попасть под колеса, когда взвинченные люди едут с работы, проклиная все на свете, ступить на проезжую часть, чтобы тебя не сбило с ног и не подбросило в воздух, – тут надо быть осторожным.

Так что мы прибежали, когда все уже закончилось. Еще запыхавшиеся, ослепшие от блеска фар и оглохшие от клаксонов и брани, мы с Ритой появились там, когда одни уносили ноги, а другие истекали кровью на тротуаре.

Уже стемнело, и я не смогла разглядеть лиц убегавших, но силуэт одного из них вроде бы показался мне знакомым. Это было мимолетное впечатление. Но очень острое. И все же, как ни жаль, я не могла вспомнить ни имя, ни лицо этого человека.

Как я ни старалась, ничего не вспоминалось. Я слишком давно бродила, как неприкаянная, по кампусу и вела опросы, обещая всем здешним психам участие и поддержку со стороны полиции, и от обилия лиц у меня случился передоз. Иголка затерялась в стоге сена. Да, я знаю, мне платят за мою работу, и я не должна была бы давать подобную слабину. Еще одно доказательство того, что я находилась далеко не в лучшей форме.

А вот парня, который валялся на земле с расквашенным носом, я, наоборот, узнала, потому что всего лишь час назад имела с ним беседу.

Ничего особенного из разговора с ним я не извлекла. Как и все те, с кем я поработала до него, он дал Фрэнку два или три следа, которые мне тоже предстояло изучить. Все это начинало мне надоедать. Я все работала и работала, а дело не сдвигалось с мертвой точки, и при том, что я и так склонна к меланхолии, с каждым днем это меня все больше угнетало. Впрочем, ладно, я была в хорошей форме. Я уже так глубоко влезла в это дело, что просто не могла пойти по ложному следу. Я свято верила в свою правоту. Даже если бы на моем пути вдруг выросла стена, я бы не остановилась, так я решила. Даже если бы мне пришлось возиться с этим делом сто лет!

Этот парень был не слишком мне приятен. В моих списках были те, кто высоко ценил Дженнифер Бреннен за ее политическую позицию, за ее провокаторский дух, за ее желание действовать назло отцу, но были и другие, которые видели в ней лишь классную шлюху; кстати, я нашла порновидео, где ее задница, аппетитно розовая и покрытая спермой, играла главную роль. Парень, который сейчас валялся на земле, организовывал у себя на дому такие вечеринки. Она брала с клиента сто евро – вполне разумная сумма, по-моему, – а он брал с тех, кого это интересовало, пятьдесят евро, и бывало на этих вечеринках в среднем человек шесть, как я понимаю.

Несмотря на неприязнь к этому парню, я склонилась над ним, правда нисколько за него не беспокоясь, не испытывая особых чувств. Мелкая мразь, получил то, что заслужил, но я действовала по привычке. Мы ведь часто склоняемся над ранеными, над умирающими, над телами, распростертыми на тротуарах, в ожидании «скорой помощи». Когда мы склонялись над ними, чтобы узнать, дышат ли они, у нас возникало странное ощущение, будто весь город лежит у наших ног. Подавлять свои чувства при виде распростертого на земле человека входит в привычку, особенно если ты женщина, ведь у всякой женщины, даже самой дурной из нас, с жизнью особые отношения. Я отогнала от раненого кривлявшихся зевак, сказала парню, что, надеюсь, он отложил достаточно денег, чтобы восстановить нос. Но он слишком громко стонал, чтобы услышать мои слова, и корчился, стискивая колено.

 

На обратном пути я объяснила Рите, что невозможно разбить человеку колено при помощи кроссовок.

– Ну, во всяком случае, – ответила она, – этому гаду еще повезло. На их месте я бы ему оба колена разбила. А ты нет? Я его терпеть не могу!

– Послушай, Рита, Дженнифер расквасили рот ударом ноги, так? Башмаком с металлической набойкой, так? Ведь у нее вылетели все зубы!

В городе было большое движение, нас уносил поток лавы, текущей во всех направлениях и клокотавшей, как кровь в тромбозных артериях. Я барабанила кончиками пальцев по рулю, а мои мысли блуждали где-то далеко, то сталкиваясь, то разбегаясь в стороны. Однако долгое молчание Риты меня заинтриговало, и я повернула к ней голову.

– Дорогая моя! О, черт! – воскликнула я. – Прости меня, пожалуйста! Загляни в бардачок. Боже правый! Там должны быть бумажные носовые платки. Ну, какая же я дура! Какая же идиотка!

Слезы у Риты хлынули ручьем, но я видела, что она борется с собой.

– Ну-ну, не надо, – сказала я. – Будь мужественной. Черт бы меня драл, какую же я глупость брякнула!

– Ты знаешь, она озарила всю мою жизнь. Тьфу, я стала такой сентиментальной. Мне так стыдно!

– Наши чувства, Рита, это единственное, чего мы не должны стыдиться, поверь мне. На днях ко мне на балкон каким-то образом попал светлячок. И я вспоминаю о нем. Я говорю себе, что если что-то и освещает нашу жизнь, если что-то и дает нам хоть немного света, то это именно наши чувства, Рита. Они делают нас способными к общению, и только они.

– Сама знаю, – опять зашмыгала она носом. – Знаю, поверь… Вот, пощупай мой живот. Ну пощупай же… Ну, чувствуешь, какой он теплый? Это она живет во мне. И это не шутки!

– Послушай, могу я тебе кое-что сказать?

– Давай, говори. Что?

– А опять реветь не будешь?

– Реветь? А что, я разве ревела тут, как какая-нибудь баба?

– Ну, так слушай. Я даю тебе слово… Это ее не воскресит, но я тебе обещаю: я поймаю тех, кто с ней это сотворил. И я сделаю это для тебя.

Так как мы двигались в потоке машин, то одним глазом я должна была следить за дорогой, но другим я видела, что Рита замерла и смотрит на меня проникновенным взглядом.

– Ну, все в порядке? – спросила я. – Ты как себя чувствуешь?

– А ты как думаешь?

Я как раз начала подъем по длинному пологому шоссе, огибавшему спортивный комплекс, центральная площадка которого была освещена множеством ослепительно-ярких прожекторов; оттуда доносились дикие вопли, вроде протяжного воя от ярости и боли; звучало забавно.

– А ты как думаешь? – пробормотала Рита, кладя руку на спинку моего сиденья и нежно поглаживая мне затылок.

Это было очень мило, правда?

 

Когда мы прощались с Ритой и она долго-долго на меня смотрела, прежде чем вылезти из машины, а потом прошлась насчет разнесчастных девиц, которые думают только про мужской член, мне позвонил Натан:

– Ты где? Ты что, не дома?

– Еду домой.

– Хочешь, встретимся где-нибудь?

– Знаешь, я устала. Это не может подождать до завтра?

Мы сегодня уже занимались этим, после полудня, стоя у кирпичной стены, о которую я до крови содрала себе спину, среди сорняков, между двумя брошенными и изъеденными ржавчиной контейнерами. Надо же, как Натана вдруг разобрало. Наверное, я должна была бы радоваться. Но нет, мне было почему-то тревожно. Слишком уж со мной просто.

– Подождать до завтра? Ну, как хочешь. Конечно, это может подождать до завтра! Я же не приставляю тебе нож к горлу.

– Ты сердишься?

– Да нет же, конечно нет. Я сейчас с Вольфом.

– А! Ну и что они там замышляют?

– Они приняли решение идти обычным маршрутом. Ты знаешь, этот парень того, с приветом. Напрасно я ему битый час объяснял, что это – настоящая мышеловка, он и слышать ничего не хочет. Никто не хочет ничего слышать. Да, Вольф? Я говорю с Вольфом, он тут, рядом. Я, может, пойду с ним. Он хочет провести меня на конференцию о мошеннической политике Международного валютного фонда. Не знаю, идти ли… Там видно будет… А ты уверен, что стоит? Это я у Вольфа спрашиваю. Он говорит, что мне может быть интересно. А ты как думаешь?

– Крис с вами?

– Да, Крис с нами. Она тебе передает привет. Подожди минутку… это я не тебе, а Крис… Да, я знаю, что разговор платный, ну и что? Черт. Это я говорю Крис, она меня хочет выставить недоумком. А ведь я ей на именины подарил лекцию Ноама Хомского «Средства массовой информации и необходимые иллюзии» на дивиди. Мне она очень нравится. Крис, отстань.

– На именины? – простонала я. – Ей на именины? Ты совсем в детство впал, честное слово!

– И ты туда же? Что ты взъелась-то, настроение плохое?

– А ты что же, пойдешь рядом с ними или позади?

– Послушай, я не могу сейчас тебе ответить. Это сложно. Но никто не заставлял меня тебе звонить, я просто хотел узнать, как ты. А ведь если человек звонит узнать, как ты, человек, который еще совсем недавно был рядом с тобой, я думаю, это потому, что он к тебе хорошо относится. Нет? Тебе не кажется?

– Ну, хорошо, хорошо. Прости меня. Я просто устала.

– А я почему-то, когда устаю, не срываю на тебе зло. Я не бываю с тобой груб. Замечаешь разницу? Нет, Крис, я говорю не с тобой, а с Мэри-Джо. Чего? Магний? Слышишь, Мэри-Джо, Крис советует тебе попробовать магний.

– Прекрасно. Скажи ей от меня спасибо за совет.

– Крис, тебе спасибо за совет.

 

Я пообещала ему, что не буду предпринимать никаких действий, не предупредив его. И теперь всякий раз, когда мы с ним расставались, я должна была давать ему слово, что ничего не сделаю без его согласия. С ума сойти! Они с Фрэнком беспокоились о моем добром здравии – это они-то, главные его разрушители!

Я поехала через центр. Лавки уже начали закрываться, там включали сигнализацию, опускали тяжелые стальные жалюзи. Выхлопные газы образовывали в небе легкий бледно-розовый туман, который, казалось, подрагивал от предвечерней жары. Я высунула наружу руку и то сжимала, то разжимала кулак. Я видела, как поблескивало мое обручальное кольцо. Оно то появлялось, то исчезало из виду…

Я припарковалась около магазина, где работал Тони Ричардсен. Я не делала крюк, мне было по дороге. Кстати, было еще не очень поздно, так что если бы я вернулась домой сразу, я бы, наверно, напоролась на Фрэнка, как раз когда он будет садиться за стол, а мне не хотелось ни смотреть, как он будет обжираться, ни составлять ему компанию (мне-то нельзя проглотить ни крошки до завтрашнего утра). Настроение у меня было отвратительное. По дороге я заглянула в один магазинчик, потому что мне понравилась блузка, которую я заметила в витрине, в такой же снята Пи Джей Харви на конверте ее последнего диска, но у них не оказалось моего размера, вернее, как мне любезно объяснили, такого размера просто не существует. Такое надолго лишает способности улыбаться и наводит на мысли о самоубийстве. Чувствуй ешь себя действительно исключительным, то есть исключенным из жизни.

В таких условиях визит к Тони был весьма кстати. Мне хотелось спросить его, есть ли, по его мнению, в жизни справедливость.

Он был один, сидел в глубине мастерской, собирал свои телики прямо под вентилятором; струйки воздуха шевелили его медно-рыжие волосы.

Хорошо же он меня принял!

Он поднял глаза от стола как раз в тот момент, когда собирался осуществить микроспайку внутри какой-то штуковины, похожей на спутник, и при виде меня весь скривился.

– Надо же, – сказала я, – как тебе трудно иметь дело с полицией. Это может сыграть с тобой злую шутку.

Я взяла стул и уселась прямо напротив него. До сих пор этот парень не вызывал у меня особой неприязни. Разве что казался несколько несдержанным. Но хотя мне уже стукнуло тридцать два, я понимаю молодых, мне нравится их жизненная сила, их кипучая энергия. А вот стариков я вообще терпеть не могу. Не выношу их жалобы, мне противно смотреть, как они влачат свою жизнь, точно гниющий остов; я ненавижу их мрачную убежденность в том, что они, по крайней мере, что-то поняли в этой жизни. Мерзость!

– Чего вы от меня хотите?

– А я думала, Тони, ты меня спросишь: «Чего еще вы от меня хотите?»

– Я занят. У меня работы по горло. Вы что, не видите?

– Послушай, я не стану отрывать тебя от дел слишком долго. Я хотела только, чтобы ты знал, Тони, – ты меня очень разочаровал.

– Да плевать мне на то, что я вас разочаровал. Плевать и растереть! И мне нечего вам сказать!

– Это не имеет значения. У меня и нет к тебе вопросов. Я должна была бы сейчас покупать себе блузку, а не сидеть тут напротив тебя, разговаривать с тобой, дышать с тобой одним воздухом и думать, что ты, по сути, жалкое, ничтожество, такое, что я и сама не знаю, зачем сюда пришла. Представь себе, что я сейчас должна была бы покупать себе блузку, которая мне понравилась. К сожалению, в магазине не оказалось моего размера.

– Я лучше помолчу.

– Знаешь, я подруга Риты.

– Этой идиотки?

Неделю назад мы получили новое снаряжение: новые пуленепробиваемые жилеты, демисезонные куртки из ткани горетекс, охотничьи ножи и электрические дубинки. Так вот, я выхватила свою дубинку и дала ему разряд в несколько тысяч вольт прямо в грудь. Я пользовалась этой штукой впервые. Свииии! Тони буквально оторвало от стула, и не будь позади него стены, он бы вылетел во двор. Я осмотрела свое оружие, поискала, нет ли на нем кнопки или еще чего, чтобы отрегулировать силу тока, но ничего не обнаружила. Наверно, это была базовая модель.

У Тони на голове дымились волосы. Шучу.

– Прежде всего, – сказала я, – Рита не идиотка.

Я помогла ему подняться и снова сесть на стул; вид у него был совершенно ошалелый, и он корчил жуткие рожи.

– Я знаю, что это больно. Эта штука для того и предназначена. Но ведь бывает такая дикая боль, о которой ты, Тони, думаю, даже представления не имеешь. А вот Рита, кретин ты несчастный, та самая Рита, которой ты в подметки не годишься и которую смеешь презирать, она знает, что такое боль. Она знает, что такое страдание. А ты? Что знаешь ты?

Я спокойно смотрела на него. Подумать только, а я-то скушала историю про настоящего герильеро, влюбленного в шлюху! В полушлюху-полубогиню. Поверила в эту сказку – парень подавляет свои чувства и отходит в сторону во имя идеи! Возвышает трах до политической позиции. Ах, бедняжка, как он, должно быть, страдал!

С тех пор как я начала возиться с делом этой девицы и слышала о ней каждый день, я начала просекать ситуацию, и образ нашего друга Тони в итоге сильно померк. Теперь он представлялся мне кем-то вроде сутенера, который нашел себе оправдание. Он и злым-то не был, просто гаденыш, мелкий нагловатый жулик. Вот как я себе это представляю: в них обоих, в нем и в Дженнифер Бреннен, хватало и хорошего и дурного. В тот вечер я рассматривала дурную сторону.

– Так вот, возвращаясь к Рите… У меня создалось впечатление, что вы над ней изрядно издевались, а также здорово ею попользовались. Но если бы ты, Тони, узнал ее по-настоящему… Знаешь, я довольно трудно схожусь с людьми, мне нелегко заводить друзей. Но Рита – замечательный человек! Она такая великодушная, такая привлекательная, поверь мне.

Ему еще было немного больно, я это видела. Однако если бы можно было убить взглядом, меня бы уже не было на свете и я бы вам всего этого не рассказывала.

– Так ты мне ничего не хочешь сказать?

– Убирайтесь! Катитесь отсюда!

– Знаешь, я склоняюсь к мысли, что Дженнифер убили с целью наживы. Я не верю, что здесь замешан Пол Бреннен.

– Черт возьми! Уж не думаете ли вы, что это я ее убил?

– Не кричи, пожалуйста. Я устала. Нет, я не думаю, что это ты. Но все же ты, наверно, сам чувствуешь, что влез в дерьмо.

– Ах вот как! И почему же это я влез в дерьмо?

– Почему? Послушай, приятель, а разве человеку есть чем гордиться, если он оставил свою невесту в лапах невесть кого? Разве человек, найдя ее задушенной, уже окоченевшей на ковре, не должен чувствовать себя хотя бы отчасти виновным в ее смерти, потому что он оставил ее одну, а сам пошел прошвырнуться? Я думаю, что да, Тони, должен. Если только ты не хуже, чем я думала.

– Меня там не было! У меня есть алиби.

– Я знаю, что у тебя есть алиби. Я тебя прямо и не обвиняю. Вообще-то я полагаю, что эта девушка была немного того, и масса людей этим пользовалась. Ты – первый!

– Вы до этого сами додумались? Почему я должен все это выслушивать?

– Тони, ты был осужден два года назад, за ограбление. Не помню точно, кого ты там ограбил. Международный банк? Фармацевтическую фирму? Нет, не помню, да это и не важно. Так вот, я тебе признаюсь, что не вижу в том ничего особо дурного. Честно тебе говорю. Я довольно восторженная особа.

Он ухмыльнулся. Полиция вновь поднялась в его глазах. Для меня не существовало никакой морали. У меня не осталось иллюзий. Все шло к худшему, а вовсе не к лучшему.

– Но вот что, Тони: твой треп по поводу этой девушки, роль, которую ты пытаешься играть, – это такая мерзость! Я давно хотела тебе это сказать. Потому и заехала. Ты создал образ парня, остающегося над схваткой и готового на все ради этой девушки… Все это – поганое вранье! Подделку впариваешь! Нет, я серьезно!

Я заглянула ему в глаза, очень глубоко. Иногда на меня находило. Бывали у меня такие периоды, и, я бы сказала, довольно регулярно, когда я не могла относиться к жизни с воодушевлением. Потому что начинала видеть в людях только дурное. Я испытывала чувство глубокого разочарования в себе подобных, в подавляющем большинстве. От этого мне бывало дико плохо. Их мелочность, скупость, дурной запах изо рта, трусость… На этом я остановлюсь, а то меня вырвет, остановлюсь, потому что это напоминает мне о том времени, когда у меня была депрессия и я словно блуждала в потемках. Ох-ох-ох! Стоит мне только об этом подумать, как меня начинает бить дрожь. Но как избежать разочарования, как безболезненно миновать это, когда ты постоянно сталкиваешься с людьми, – только солнце выплывет из-за горизонта, они уже тут, у твоих дверей, достают тебя своими ужимками, изводят своей низостью? Как солнечным лучам добраться до тебя в таких условиях?

– Ты понимаешь, Тони, что я говорю? Ты понимаешь, почему я здесь?

– Знаете что? Вы просто чокнутая!

– Ах, вот, значит, что ты обо мне думаешь.

Что я чокнутая. Да что ты себе воображаешь? Ты думаешь, мне приятно иметь дело с такими, как ты? Думаешь, меня не напрягает с утра до вечера выслушивать ваши бредни? Ну, так вот, ты очень ошибаешься. Еще как напрягает, достало хуже некуда, понял? Я часами отмываюсь под душем от вашей грязи. Я просто подыхаю. И однако же, я делаю над собой усилия. Гораздо больше, чем ты можешь представить.

Я и правда устала, ничего делать не хотелось… Я отвернулась, взглянула в окно, где в ночном небе сияла огоньками реклама знаменитых лавочек, где продают картошку фри, мороженое мясо, мягкие булочки и газированные напитки.

– Слушай, а у них это все как, съедобное?

Вместо того чтобы ответить, он спросил, долго ли я еще буду его изводить. Я страшно разозлилась на себя, что осмелилась думать о гамбургере. Дала слабину. Нет, я была недостойна того, чтобы Рита надрывалась ради моего спасения, а ведь мой вес всю неделю составлял 89, 2 кило, хотя я понятия не имела с чего. Гамбургер с картошкой фри? Мэри-Джо, ты спятила? Что, еще и двойной?!

Я взглянула на часы, потом посмотрела на Тони. Его глаза извергали на меня потоки раскаленной лавы. Меня это не смутило. Я встала без единого слова и машинально дала по нему еще один разряд… Свииии!

Выходя, я слышала грохот кинескопов, которые посыпались с этажерки, когда Тони полетел на пол. Я сказала себе, что могла бы избавить его от повторного испытания. Похоже, я стала бесчувственной.

 

Я взялась за перила, поднялась на три ступеньки да так и остолбенела.

Меня внезапно осенило. Имя и лицо всплыли одновременно, это было как вспышка молнии, как будто мне дали по башке!

Рамон! Мгновенное озарение!

Никаких сомнений. Конечно же это его я заметила совсем недавно, когда он улепетывал, избив другого придурка около факультета. И теперь я довольно точно представляла себе тех, кто смывался вместе с ним. Рамон, вот же твою мать! У меня аж ноги затряслись.

На лестничной клетке было странно тихо и пустынно. У меня возникло ощущение, будто я впервые вижу узор на коврике: лабиринт из переплетенных фигур. Мне показалось, что где-то вдали звонят колокола. Потом я в недоумении стала дальше подниматься по лестнице, отрывая от ступеней свои восемьдесят девять кило с гаком.

Дойдя до его площадки, я заколебалась, обуреваемая противоречивыми чувствами.

Потом я приложила ухо к его двери и прислушалась, нервно кусая губы.

Ни звука. Наверху Фрэнк слушал Чарли Паркера.

«То, что я делаю, – совершеннейшее безумие, – говорила я себе, взламывая замок. – Я рискую нажить большие неприятности. Нет, это ужасно глупо!»

Затаив дыхание, я юркнула внутрь. Страшно.

В квартире царил полумрак. Там никого не было. Удачно.

Во мне все бурлило, все чувства были обострены до предела. Я сжимала ляжки. Пот лил с меня ручьем. Я вдруг обратила внимание на то, какой затхлый воздух в этой полутемной квартире. Да, когда трое мужчин живут вместе – это предел. Удивительно, что я раньше этого не замечала. Они что же, никогда не проветривают, эти придурки?

Я вытерла лоб белым носовым платком, и он сразу же стал мокрым. Я с ужасом взглянула на него. Но очень быстро встряхнулась и вошла в комнату Рамона, засунув платок поглубже в карман.

Карманный фонарик на моей связке ключей быстро выхватывал из темноты разбросанные там и сям майки, трусы, брюки. Но шмотки не представляли для меня интереса, я пришла за ботинками.

Кстати, я сама себе в этом так до конца и не признавалась. Это было, если вдуматься, так глупо, что, повернувшись к стенному шкафу, я чуть не бросилась вон из квартиры.

Ботинок, которые я искала, конечно же там не оказалось. Само собой, они были у него на ногах, а не в этом шкафу, который я открыла с бешено бьющимся сердцем, готовая к неудаче. Добро бы я еще нашла там другие. С меня бы хватило похожей модели, это бы доставило мне такое удовольствие. Я была бы вознаграждена благодаря вмешательству небесных сил.

В шкафу действительно оказалась масса ботинок. Но я не успела ими заняться, так как в тот же миг открылась входная дверь. Ну а как же! Это было неизбежно».

Я села на кровать. Я понимала, что крупно влипла. В гостиной зажегся свет. Мне было хреново. Хотелось стать маленькой-маленькой, но я никогда еще не чувствовала себя такой толстой, такой жирной, такой необъятной, как в этой мерзкой комнатенке. Мне с трудом удавалось держать себя в руках. Пришлось укусить себя за ноготь большого пальца, чтобы сдержать громкий вздох.

Рамон был один. Мне повезло, но я поняла это только потом, позже, когда поднималась к себе, полумертвая, оступаясь на каждой ступеньке. Повезло, что я женщина.

Услышав, что он вот-вот войдет в комнату, я опустила голову. Только оперлась на руки, чтобы принять более непринужденную позу, но глаз так и не подняла. Я услышала, что он остановился на пороге, когда тусклый свет горевшей в гостиной лампочки, на которую был накинут платок, проник в комнату, осветив ее, но не целиком. Я почувствовала на себе взгляд Рамона, будто он меня лизнул.

Что он делал? Ни шороха. Ни одного вопроса. Ничего похожего на удивление или гнев. Что он задумал?

– Черт, – со стоном выдохнула я, чтобы разбить этот лед молчания, – я чувствую себя так глупо…

Я подняла на него глаза. Разозлен он не был. Почесывал голову, скривив губы в подобии улыбки.

– Знаешь, я прямо обалдел, когда тебя здесь увидел. Не знаю, что и думать. Не ожидал!

– Я тоже не знаю, что и думать. Может, это все жара виновата. Тебе надо объяснять, почему я здесь?

– Может, на пальцах, Мэри-Джо?

Вот гад! Он говорил с позиции силы. Заранее радовался, потому что был хозяином положения. А я угодила в ловушку самым глупым образом. И я же сама всю ее соорудила, чтоб мне пусто было.

Но не дай бог он бы заподозрил, что я обыскивала его квартиру. Это могло плохо кончиться. Да и мое расследование провалилось бы к чертям. Ведь еще далеко не все карты были у меня на руках. Я увлеклась, и теперь приходилось расплачиваться. Вот только после этого жаркого, изнурительного, тяжелого во всех отношениях дня трахаться, с ним ли, с другим ли, мне хотелось так же сильно, как идти к зубному.

– Ну, что случилось-то? – осведомился он с пугающей любезностью. – Тебе что, так неймется?

– Ты офигительно тактичен, Рамон! Ну да ладно, не отрицаю. Можно сказать, похоже на то.

Он оторвался от косяка и двинулся ко мне. Я опустила глаза, хотела воспользоваться этим мгновением, чтобы бросить украдкой взгляд на его ботинки, но они оказались в тени кровати, так что мне не удалось удовлетворить свое любопытство.

– Значит, когда тебе неймется, – продолжал он, – ты взламываешь мою дверь и устраиваешься тут, дожидаясь меня? Я правильно понял? От скромности не умрешь, я тебе скажу!

– А ты думал, я стану тебя дожидаться на лестнице?

Он ухмыльнулся, поглаживая меня по голове.

– Да, ну и дела! Возвращаюсь домой и нахожу там легавого! Вроде не время для рождественских подарков!

Я постаралась вздохнуть так, чтобы было похоже на похотливый стон.

– Давай представим, что Рождество уже наступило, Рамон.

Как и следовало ожидать, в ту же секунду он схватил меня за волосы и ткнул мордой себе в штаны. Черт возьми! У него уже встал!

– Тебе, считай, повезло. А, не находишь? Сейчас я тебе вставлю во все дыры. Так засажу, что до костей проймет, мать твою! Обещаю.

– Ну, давай же, а то мне невтерпеж.

Я расстегнула ему брюки. Чего ждать-то? В любом случае мне придется пережить пренеприятный момент. К чему увиливать? И я начала у него сосать.

Он отпустил меня три часа спустя. Я еле держалась на ногах. Не знаю, чего наглотался этот козел, но он словно с цепи сорвался. Трахал меня целых три часа подряд всеми возможными способами. Я думала, что подохну. Я прошла по квартире, держась за стены, переваливаясь с боку на бок, как утка. Что он со мной сделал? В ближайшие полгода о сексе и слышать больше не хочу. Вот ужас! Скотина такая!

Оказавшись на лестнице, я потихоньку застонала, по ногам текло; сил совсем не было, все тело болело, во влагалище жгло. Сиськи превратились в кисель, а спину и ляжки мне этот ублюдок вконец исцарапал. Я видела, как он глотал какие-то таблетки, но что это было? Что еще они придумали? Может, сверхмощное укрепляющее для лошадей? Я хочу сказать – для жеребцов-производителей… Да, в наше время можно найти любую дрянь, от которой и по потолку забегаешь. Кто-то в итоге умирает, а кто-то обретает нечеловеческую силу.

Карманы у меня были набиты испачканным и изодранным в клочья нижним бельем, а голова – бранью. И вопросами без ответов.

Я даже не смогла взглянуть на его ботинки. Я была просто не в состоянии. Единственное, о чем я думала, – как бы побыстрее выбраться оттуда, пока он опять не начал, и я постаралась унести ноги при первой возможности. Но все же мне удалось его провести, говорила я себе. В роли шлюхи, которой приспичило, я сумела быть убедительной. Он даже предложил сделать мне запасной ключ. И вызвался в следующий раз трахнуть меня за сто евро (такой тариф у него был установлен для лучших клиентов). Я сказала, что подумаю над его предложением.

– Выдался тяжелый день? – спросил меня Фрэнк, поливавший цветы на балконе.

Я отправилась к себе в комнату, чтобы поплакать. Когда я очень устаю, слезы сами наворачиваются на глаза.

Натан

Итоги деятельности Международного валютного фонда производили тягостное впечатление. Там всем заправляли совершеннейшие идиоты, люди абсолютно некомпетентные и умом негибкие, это можно было понять, изучив многочисленные документы фонда. Но никакие просчеты их не беспокоили, поскольку им щедро платили. А тем временем их тупость и упрямство, всякие поганые средства, которые они предлагали, приводили к дальнейшему обнищанию в масштабе страны и – шире – к бедствиям и отчаянию для миллионов людей. Таково изложение проблемы вкратце.

Вольф, взяв слово в прениях, выступил ясно, резко и решительно. Ему аплодировали, он их всех покорил.

Позднее, когда мы зашли выпить по стаканчику, мне не удалось сказать ему ни слова, настолько плотно он был окружен своими фанатами, да к тому же вокруг него порхала Крис, которая в тот миг выглядела самой счастливой женщиной на свете.

Я позвонил Мэри-Джо, чтобы хоть с кем-нибудь поговорить, поскольку здесь до меня никому дела не было.

– Вольф имел бешеный успех. Ты пропустила нечто.

– Пожалуйста, не надо. Поговорим об этом завтра.

– Почему завтра? Что с тобой?

– Ничего.

– Как это ничего? Ты что, плачешь?

– Нет. Все в порядке.

– Так, послушай, я сейчас приеду.

– Нет. Ни в коем случае. Мне хочется побыть одной.

– Дома? Будешь хандрить? А могу я узнать, по какому поводу?

Я вышел на улицу, потому что в баре стоял жуткий гвалт, и сел на скамейку в непроглядной темноте.

– Послушай, Натан, я вешаю трубку.

– Нет, подожди минутку. А не прогуляться ли нам? Немножко прошвырнуться – это пошло бы тебе на пользу. Спорим?

Она повесила трубку.

Когда я вернулся домой, то обнаружил в комнате шкаф. Паула спросила, как он мне, и я ответил, что очень нравится. Я не шутил.

Марк с Евой пришли посмотреть на шкаф и поздравили нас. Казалось, Марк гордится мной.

Паула не собиралась на этом останавливаться. Она с нетерпением ждала, когда доставят занавески, которые она заказала не помню где, но Ева утверждала, что это единственный заслуживающий внимания магазин во всем городе. Планы насчет дивана и еще кое-каких милых вещиц, о которых Паула пока не хотела распространяться, но которые, по ее замыслу, постепенно займут свои места в доме.

Так как я ничего не говорил, она кинулась мне на шею.

– Я прошу тебя только об одном, Паула, – прошептал я ей на ухо. – Никаких разговоров насчет постели. Обещай мне.

После ухода Марка с Евой я, как бы в награду за ее обещания, а также чтобы доказать ей, что матрас не имеет никакой ценности для моих чувств, связанных с Крис (я даже хихикнул, когда она сморозила такую глупость), занялся с Паулой оральным сексом.

– Ну, как? – спросил я потом. – Убедилась?

Она попыталась добиться от меня большего, настаивая на своем под тем предлогом, что первый шаг сделан, но я ей объяснил, что смотрю на вещи иначе.

– Сожалею, но я не называю это сексуальными отношениями. Прости.

Вот так всегда бывает, дай палец – норовят откусить руку. С неожиданной для нее энергией она опять закатила мне скандал по поводу того, что я не хочу заниматься с ней любовью.

– Нет, это уже полный бред! Ну сколько это будет продолжаться?

– Откуда я знаю? – отрезал я. – Мне это тоже нелегко переносить.

– Ну что, что я тебе такого сделала, что ты меня так мучаешь, а?

– Тоже мне мучение! Есть люди, которым не с кем даже поговорить. Не с кем сходить в кафе. И когда они просыпаются по утрам, никого нет с ними рядом.

В конце концов она заперлась в ванной.

– Послушай, Паула, – уговаривал я ее через дверь, засунув руки в карманы и уставившись на носки своих ботинок. – Послушай, Паула, тебе ведь известно, в чем проблема. Она была с самого начала и никуда не делась. Поверь мне.

– Я не желаю тебя слушать. Оставь меня в покое.

– Ты должна уважать мое решение, Я ведь уважаю твои. Паула, выходи. Мне прекрасно известно, чем ты там занимаешься, это уже третий раз за неделю. Тебе следует быть осторожнее.

– А кто виноват? У меня что, есть выбор?

– А мне, по-твоему, весело? Ты думаешь, я не предпочел бы определиться раз и навсегда? Но представь себе, я к этому пока не готов! Я не готов жить с женщиной! Представь себе, это выше моих сил! Паула, я ничего от тебя не скрывал.

Она не ответила – вероятно, сжимала жгут зубами.

– А что, если мне сходить к психоаналитику? Как ты думаешь? Если у тебя есть кто-то на примете, я готов поговорить с ним. Я хочу рассказать ему, что со мной происходит.

Не подумайте, что я был неискренен. Я бы отдал все, что имею, чтобы избавиться от этого чувства неуверенности. Да я же мечтал о жизни счастливого дурака, я больше всего на свете хотел просто жить с женщиной! Проводить с ней дни и ночи, сияя блаженной улыбкой. Но имел ли я на это право? Был ли я на это способен – открыто жить с Паулой? Трахаться с ней, вместе читать книги, бывать на людях, ходить по антикварным лавкам. Ну почему, почему у меня все так непросто? И почему так больно?

Она вышла из ванной, прямиком направилась к постели и рухнула на нее. Даже трусики не надела.

– В одном я уверен, – вновь заговорил я. – Однажды утром я проснусь, и все мне станет ясно и понятно. И какое бы решение я ни принял, оно будет наилучшим для всех. Послушай, Паула, это же как роды. Надо набраться терпения. После ухода жены я чувствую, что во мне уже живет новый человек, только он еще не появился на свет. Еще не родился. Но успокойся, девяти месяцев тут не потребуется.

Она поманила меня пальцем. Я улегся рядом и прижал ее к себе. В эту минуту я от всей души желал, чтобы мне был дан знак с небес. Я был бы счастлив сообщить ей, что жребий брошен и что я даже согласен на ней жениться, если она захочет. Тогда я бы поставил крест на Крис, поставил бы крест на Мэри-Джо… Это было бы все равно что всадить себе две пули в сердце… насколько я мог об этом судить. От одной мысли озноб пробирал. Кто бы захотел оказаться на моем месте? А ведь сколько еще забот и хлопот это требовало… На следующее утро я встретился с Мэри-Джо. Я был в хорошей форме после часа гимнастических упражнений и двух больших стаканов апельсинового сока, который в гробовом молчании приготовила мне Паула. А Мэри-Джо успела посетить сеанс борьбы с Ритой, отчего цвет лица у нее был просто превосходный, да и настроение гораздо лучше, чем накануне вечером. Нет, она не выглядела безумно счастливой, она была такой, как всегда. Хотя в последние дни она радостью не искрилась.

Я пригласил ее в бар, который мне открыла Паула, располагавшийся на последнем этаже небоскреба; окна там были широко распахнуты, притом что жара была еще вполне терпимая, и вообще там было современно и в то же время уютно. Стоило все бешеных денег, но я знал, что Мэри-Джо будет приятно разок выпить кофе из красивых чашек, а не из пластмассовых стаканчиков. Два комплексных завтрака даже не уместились на столе. Мэри-Джо побледнела:

– Ты что, смерти моей хочешь?

– А ты не замечала, что настроение у тебя резко изменилось с тех пор, как ты ничего не ешь? По-моему, ты постоянно хандришь.

В то утро она вдобавок была какой-то перевозбужденной. Не пожелала мне и слова сказать насчет того, о чем плакала накануне, но была крайне взволнована одним открытием величайшей важности: Рамон носит ботинки с металлическими набойками.

Я протянул ей корзинку со всякими круассанами и стал дожидаться, когда она высвободит руки, зажатые между ног.

– Конечно, не спорю, факт интересный, – сказал я. – Но что это нам дает? Неужто это единственная пара обуви в городе? А? Как думаешь? Их, наверно, десятки тысяч?

– Но нам достаточно напасть на след того, кто носит ту самую пару. Ладно, я буду держать тебя в курсе.

Зная Мэри-Джо, я был удивлен, что она еще не наведалась в квартиру Рамона. С нее бы сталось. Но, к счастью, она еще не совсем лишилась разума и предпочла сказать мне о своих подозрениях, прежде чем совершить глупость, которая могла иметь для нее очень неприятные последствия. По части безответственности мне вполне хватало Крис.

– Хорошо, мы им займемся, – сказал я, – раз ты настаиваешь, внесем в это дело ясность. Но ты ничего не предпринимай без меня. Дай слово.

Похоже, она была удовлетворена и на радостях проглотила бриошь, довольным взглядом обводя соседние крыши, залитые в этот утренний час потоками золотистого солнечного света. Это же был наш город, и мы любили его. Мы всегда смотрели на него с нежностью, словно хотели наглядеться, прежде чем его разрушат. Шучу. Но вообще-то не хотел бы я в 2001 году быть ньюйоркцем. Я думаю и о других городах, пострадавших позже. Сегодня никто и нигде не защищен от бедствий. И все это знают.

Вдруг Мэри-Джо спросила, почему я на нее так смотрю, а я ответил, что не знаю.

– Мы поддаемся чувствам, – сказала она. – Не веришь? Трахаться – это еще не все. Я хочу сказать, что можно было бы и по-другому использовать время, которое мы друг другу уделяем. Трахаться – этого недостаточно для того, чтобы мы сблизились.

Я улыбнулся:

– Но это и не отдаляет нас друг от друга.

– Ну, не знаю, я в этом не очень уверена. Как будто это заслоняет что-то очень и очень серьезное. Я хотела сказать, что мы с тобой слишком заняты, чтобы думать об этом. Тебе так не кажется?

– Думать о чем? Наша жизнь и так достаточно сложная головоломка, разве нет? … Зачем ты еще усложняешь, а? Знаешь» в чем сила наших отношений, Мэри-Джо? В простоте и ясности. Да, именно в этом! И знаешь, этому нет цены! Это значит, что от наших отношений мы можем ждать только хорошего. Простота и ясность – это так редко встречается.

– Дело в том, что ты мне можешь втюхать все, что захочешь. Меня это поражает. Я не знаю никого, кто бы так умел убеждать, как ты, Натан. Что тебе сказать? На самом деле, простота и ясность – это довольно забавные штуки, потому что трудно сказать наверняка, для чего они нужны. Если вдуматься хорошенько.

– А ты, значит, предпочитаешь сложность и неясность? Ты не находишь, что это еще забавнее?

– Ну, это совсем другое дело. Совсем другое!

Вот все они такие! Да, они, женщины, думают, что мы вполне довольны своей участью. Что мы ничего не хотим менять. А ведь мы просто видим впереди пропасть. А они – нет. Не видят, какая она глубокая и удушающе черная. Иначе они бы призадумались, прежде чем катить на нас бочку.

По дороге я напомнил ей о том, в каком смятении мы оба пребывали в тот период, когда встретились. Мы с ней были далеко не в лучшей форме. Она по-своему, я – по-своему… Мы оба были в заднице.

– Да, конечно, в нашей жизни многое могло бы быть лучше. Само собой. Что-то всегда можно улучшить. Но вспомни, как ты тогда еле ноги волочила, как изводилась, как ты тогда выглядела, как изнывала от безделья. Нет, ты все-таки посмотри, от чего мы ушли и к чему пришли. Какой путь проделали. Доставь мне такое удовольствие.

Она протерла темные очки.

Мы нашли Вольфа и Крис в каком-то пакгаузе на берегу реки, около заброшенного пирса. Я хотел убедиться, что у них все идет гладко.

Там было человек десять, и все старательно мастерили транспаранты: рисовали, приколачивали, пришивали, клеили. Некоторые ходили взад-вперед, загружая пачки листовок в грузовичок. Вольф командовал. Он был в шортах, демонстрируя всем свои длинные мускулистые ляжки бегуна-марафонца. Не одна Крис любовалась ими, Мэри-Джо они тоже нравились.

Приготовления к демонстрации шли полным ходом. Крис вместе с другими такими же активистами вырезала доспехи из картона. Большие куски они склеивали скотчем, перекусывая его зубами.

– Эй, Крис, где и когда мы завтра встретимся? – спросил я ее.

Воспользовавшись случаем, я помог ей примерить картонные нарукавники, которые она только что соорудила, и вытащил из-за спины шлем мотоциклиста. Он остался у меня с тех времен, когда мы были моложе, – ради нее я перерыл весь подвал снизу доверху.

– Это тебе ни о чем не напоминает?

– Конечно же напоминает, – сказала она, опустив голову.

– Да, хорошее было времечко! Ну да ладно… Мне будет спокойнее, если ты его наденешь. Да, согласен, мне не о чем волноваться. Знаю… Бесполезно возвращаться к этой теме. Не будем раздувать из пустяков драму, пожалуйста. Признай, что я стараюсь.

Подошла Жозе и потянула меня за рукав:

– Иди посмотри!

Огромный транспарант, посвященный памяти Дженнифер Бреннен. Множество портретов Дженнифер, укрепленных на палках. Целый ящик, набитый значками с ее изображением.

– Я сама этим занималась, – с гордостью заявила она, прикрепляя значок к моей рубашке. – А как твои дела?

– Пол Бреннен пригрозил мне судом, вот так. И вообще делается все возможное, чтобы затормозить ход моего расследования. Но они меня плохо знают.

Я не шутил. Конечно, у меня были большие затруднения: я никак не мог собрать воедино улики и неопровержимые доказательства виновности Пола Бреннена. Многочисленные сложности, с которыми я сталкивался в личной жизни, не позволяли мне посвятить себя телом и душой столь трудному и кропотливому расследованию. К тому же был еще Фрэнсис Фенвик. Фрэнсис Фенвик постоянно маячил у меня за спиной и не давал мне ни минуты свободно вздохнуть, опасаясь, как бы я не сделал что-нибудь на свое усмотрение и не навлек на его голову громы и молнии.

В таких условиях трудно двигаться большими шагами. Признаюсь, что, уже зная, кто виновен, я почти не интересовался всем остальным. Но неужели я выглядел так, будто у меня опустились руки? Не ошибались ли те, кто так думал?

– Но, Жозе, мой час уже близок, – продолжал я. – И кое-кому здесь придется изменить свое мнение. Попомни мои слова.

Мэри-Джо с Вольфом говорили обо мне.

– Что это он тебе тут рассказывает?

– Я говорил Мэри-Джо, что ты начинаешь кое-что понимать.

– Хм… Мне очень жаль, Вольф, но все наоборот. Вы с Крис – самая непостижимая пара, которую я когда-либо видел. Без обид.

– Я говорил о наших политических взглядах, о том, почему мы ведем борьбу. Ты ведь допускаешь, что мы не во всем неправы.

– Тебе, Вольф, следовало бы знать, Крис не могла выйти замуж за совсем уж ограниченного человека.

 

Вольф допускал, что может произойти стычка с полицией. Ближе к полудню он отправился на последнее собрание организаторов демонстрации и, вернувшись, не принес никаких утешительных новостей. Во время последнего саммита богатейших государств мира погибли 7 человек и 486 были ранены. Сейчас жертв могло быть намного больше. Полиция объявила, что силы будут удвоены и что новые районы будут закрыты для демонстрантов.

– Это провокация, – сказал я. – Чистой воды провокация.

Несмотря ни на что, глаза Вольфа горели каким-то диким огнем.

Я взглянул на Крис, но стоит ли говорить, что я увидел?

Нас вызвали по радио. Фрэнсис Фенвик собственной персоной. Я сказал ему, что болен. Он приказал мне прибыть на службу не медленно.

Он явно не знал, какие отношения связывают нас с Мэри-Джо, – я имею в виду интимные и тайные, – или же он был просто сволочь. Потому что мы вдвоем стояли перед ним, а он принялся мне выговаривать:

– Послушай, у тебя крыша на месте? Что это такое? Теперь ты завел шашни с наркоманкой? Это после жены-коммунистки?

– Простите, Фрэнсис, но я вас не вполне понимаю.

– Паула Консуэло Кортес-Акари живет у тебя?

– Да… ну, она живет ниже этажом…

Я заметил, как судорожно сжались челюсти Мэри-Джо, как дрогнули ее веки. А Фрэнсис Фенвик смотрел на меня со смешанным выражением восхищения и отвращения на лице.

– Я и не знал, что один из моих полицейских появляется на людях со знаменитой манекенщицей, – заявил он насмешливо.

– Ну, знаменитой – это небольшое преувеличение…

– Как бы там ни было, она сестра Лизы Лауры Кортес-Акари, чей муж, как тебе известно, испанский посол. Ведь так? Или ты, может быть, этого не знал?

– Он знает много такого, о чем никогда не говорит, – произнесла Мэри-Джо металлическим голосом. – Можете мне поверить.

Я повернулся к ней. Она была недовольна, но и я тоже.

– Благодарю тебя, – сказал я. – Знаешь, я ведь с ней не сплю, если тебе интересно.

– Да ну? А чем же вы занимаетесь?

Она внезапно побледнела как смерть. По ее взгляду я понял, что я – самый жестокий человек на свете. До того гнусный, что мое сердце следовало бы вырвать из груди и насадить на вертел. Но, вероятно, я был еще хуже, потому что она предпочла встать и уйти. Я даже пальцем не пошевельнул.

– Что это с Мэри-Джо? – спросил Фенвик ехидным тоном.

– Я думаю, у нее болят ноги, Фрэнсис.

– Так что это ты тут нам впариваешь? Ты живешь с женщиной, но не спишь с ней? Ну, скажи по совести, за кого ты нас принимаешь? За идиотов? Ты что, цирковой номер готовишь?

Я смотрел поверх его плеча, как Мэри-Джо вышла из кабинета и стала удаляться, растворяясь в океане дрожащего света; я видел, что ее широкие плечи опустились, что вся она, такая массивная и крепкая, как-то сникла, а походка ее отяжелела от того, что она сейчас осмысливала дурные новости. Но какие такие дурные новости, собственно? Если рассматривать ситуацию с объективной точки зрения… Нет, я бы очень хотел знать, в чем дело… А она взяла да смылась!

С мрачным, каменным лицом я заявил Фрэнсису Фенвику, что меня раздражает, когда в мою личную жизнь суют нос. Тем более что я могу ответить тем же, например выставить на всеобщее обозрение некоторые ее аномалии, резко сорвав с них покров.

– И Крис никогда не была коммунисткой! Нечего мне тут впаривать! Крис – коммунистка?! Я, Фрэнсис, называю такое ударом ниже пояса. Никогда Крис не была коммунисткой! Никогда в жизни! Да, кстати, а как поживает ваша дочь?

Это я рассказываю, чтобы вы немножко представили себе обстановку. Мы с ним были примерно одного роста. Я чувствовал, что он думает о том же, что и я: в один прекрасный день нам придется выяснять отношения на кулаках. Это не могло кончиться иначе, это было неизбежно. Да, подеремся, как паршивые грузчики. Ни он, ни я даже подумать не смели, каковы будут последствия нашей схватки, но оба и боялись и ждали этого.

И это при том, что наши проблемы должны были бы нас сблизить…

Например, проблема тяжелых наркотиков Паула как раз попалась, покупая очередную партию, точно так же, как дочь Фрэнсиса Фенвика попала в лапы полиции несколькими днями раньше, когда курила крэк с друзьями.

– Ладно, постараемся избежать неприятностей, – проворчал он. – Пока не позвонил посол. Надо действовать быстро, черт возьми! Да, постараемся избежать неприятностей по мере возможности.

– Совершенно с вами согласен, Фрэнсис. Дайте мне немного времени, и я заставлю ее бросить.

– Как хочешь. А пока скажи ей, чтоб была осторожнее. Припугни немножко.

– Я ей устрою, можете на меня рассчитывать. Она у меня узнает.

– Прекрасно. Ну так займись этим поскорее. Забирай ее отсюда. Да, и передай наши извинения. Но ты – можно подумать, будто ты ищешь таких девиц.

– Плохо вы меня знаете.

– Но ведь ты их притягиваешь! Разве не так? Ты с ней не спишь, но именно тебя она требует вызвать. Может, ты мне скажешь, что она вполне нормальна? А ведь что тебе нужно? Спокойная жизнь, жена и детишки…

– Детишки… не знаю, не знаю, – протянул я севшим голосом. – Все-таки с ними столько хлопот…

Мы с Фенвиком могли сколько угодно испытывать взаимную ненависть, но мы были друг к другу привязаны. Вы ведь это почувствовали, правда? Наши отношения были весьма шероховаты, но за этим скрывалось нечто неуловимое. Однако на его советы мне было наплевать. Абсолютно. Как и на его мнение об окружавших меня женщинах.

Я их искал? Да я находил их у своих дверей, когда уже было слишком поздно что-то делать! Как удавалось Керуаку и всем остальным сохранять свои силы? Я остановился между двумя этажами, чтобы записать в блокнот некоторые мысли по поводу распятия. Потом отправился вызволять Паулу.

Между нами произошла безобразная сцена прямо на улице, посреди тротуара, под немилосердно палившим солнцем. Люди останавливались и глазели на нас, посмеиваясь и поедая итальянское мороженое. Типичная семейная сцена с выбросами адреналина, когда размахивают руками, порываются развернуться и уйти.

Наконец, мне удалось заставить Паулу сесть в машину.

– Я очень довольна, – зло бросила она мне. – Да, очень довольна. Чтоб ты знал! Ужасно.

– Я тоже. Я тоже очень доволен. Все очень довольны, – сказал я, трогаясь с места.

– С самого начала… ты с самого начала должен был сказать ей всю правду!

– Но какую правду, Паула? О какой правде ты говоришь?

Она едва не выскочила из машины на полном ходу, но я наклонился и почти упал ей на колени, чтобы заблокировать дверцу.

Часть ночи я провел в баре в компании своего братца. Вход женщинам в этот бар был запрещен, подобно тому как в некоторые бары не пускают мужчин, и хорошо, что такие есть. Я сказал ему: «Послушай, Марк, мне нужно с кем-нибудь поговорить, только спокойно, потому что все очень плохо».

И вот мы сели с ним друг против друга, пропустили несколько стаканчиков. Ночное небо озарялось электрическими разрядами молний. Я продолжил прерванный разговор.

– Марк, посмотри на мою профессиональную жизнь. И на личную. Объективно. Найди мне хоть один повод для радости. После всего, что я тебе рассказал. Покажи мне хоть искорку света. Только не начинай мне перечислять достоинства Паулы! Забудь о них на минутку, потому что речь идет о моем будущем, а ты должен заботиться прежде всего о моем счастье, а не о счастье своих подружек. Даже если они, по-твоему, несравненны. Так что не валяй дурака и хорошенько подумай. Меня все это буквально подкосило. Словно затмение нашло, Марк. Я не шучу.

А в это время Пол Бреннен продолжал разгуливать на свободе, Крис, наверное, засыпала на плече Вольфа, Мэри-Джо ужасно злилась на меня, а Паула крушила все кругом.

Ну а Марк в это время ломал голову над моей задачей.

– Ладно, старина, брось… Не утруждайся, – вздохнул я. – Полный мрак!

Но Марк положил мне руку на плечо, и оказалось, что только это мне и было нужно.

– Я выпил лишнего, в кои-то веки. Понимаешь, что это значит?

Он отвел глаза. И было с чего. Прежде, до начала этой драмы, я был его кумиром, а после того, как она разыгралась, он стал презирать всех полицейских вообще. Сердцем очерствел.

– Послушай, Марк, любая история может развиваться, только если у главного героя есть цель. Так мне Фрэнк объяснил. Но у меня-то какая цель? Я очень хорошо вижу препятствия, но никак не могу узнать, какова же моя цель. Ну а ты что об этом думаешь? Быть может, именно от этого у меня ощущение полнейшей безысходности?

Он долго задумчиво качал головой. Обычно я не занимаюсь самокопанием при нем, так что теперь я видел, насколько он взволнован от осознания серьезности момента. Я был его старшим братом, его семьей. Кроме меня, у него никого не было. А семья должна быть твердой сушей, к которой можно пристать, а не хлипким плотом без якоря, несущимся куда-то по воле стихии. Я, как мог, собрался с силами и улыбнулся Марку.

– Но представь себе, что твоя цель недостижима, – сказал он, поглаживая подбородок. – Что происходит в таких случаях? А что говорит Фрэнк, а? Что делать, если цель недосягаема?

– Он говорит, что за недостижимой целью должна скрываться какая-то другая. И заметь, я не имею ничего против. Я открыт всему. Я склонен забывать о своей цели, из-за того, что все затянуто этим проклятым туманом. Хотя на самом деле я все-таки двигаюсь к невидимой цели.

Я ласково потрепал его по плечу, указывая одновременно взглядом на наши пустые бокалы бармену, у которого волосы с одной стороны головы были светлыми, а с другой черными, – доказательство того, что все возможно в этом мире, совершенно съехавшем с катушек.

– Дело в том, что сегодня они все задали мне жару, – объяснил я. – Все три разом, это уже чересчур. Все три в один день!

– Прошлое, настоящее и будущее… Супер, они как всадники Апокалипсиса!

Я опять улыбнулся Марку.

– Ну-ну, Марк, не торопись с выводами. Я вижу, к чему ты клонишь. Нет, не спеши, паршивец.

– Но Крис – цель недостижимая, а другая – ложная. Так что же остается?

– Скоро узнаем. Может, четвертый всадник, почему бы нет? Скоро узнаем, потому что в нашем мире ничто не может оставаться неизменным. Никакие силы нельзя сдерживать бесконечно. Вот увидишь, скоро все определится. В конце концов я могу оказаться на писательских курсах и подрабатывать по ночам в гараже. Всякое может произойти. А что-то уже происходит.

Я отпустил Марка, потому что где-то была вечеринка и он уже начал беспокоиться. Как диабетик без инсулина. Для него это вопрос жизни и смерти. Сказать по правде, какая разница между этим и политической деятельностью? Неужели во всем этом есть какой-то смысл? Существует ли способ уйти от самого себя? Закрыть глаза на ужас своего положения?

По обе стороны от меня у стойки бара одинокие мужчины покачивали головами пристально глядя в стаканы. Нам не надо было слов, чтобы понимать друг друга. Иногда у одного из нас вырывался слабый жалобный стон. Но из деликатности или из сочувствия все делали вид, будто ничего не слышат.

Не говоря ни слова, я угостил всех присутствующих за свой счет, и мои действия были встречены молчаливым одобрением. Я записал адрес и название этого бара в блокнот, опасаясь, что забуду, а под словом «распятие», натолкнувшим меня на кое-какие мысли, написал слово «воскресение», которое меня ни на что не натолкнуло.

Некоторое время я представлял себе ту новую жизнь, что ожидала меня. Я вообразил то великое потрясение, которое должно изменить весь мой образ жизни, то самое, о котором я с таким воодушевлением говорил младшему брату. Меня буквально била дрожь от беспокойства и возбуждения. Но я не мог разглядеть в бурном потоке, увлекавшем меня, хоть одно лицо. Я не могу знать, кто или что будет способствовать моему возрождению к жизни. Всякое могло произойти. А что-то уже происходило. Мощные щипцы обхватили мне голову и пытались извлечь меня из этой передряги, из этой плотной и тягучей массы, а я только диву давался, не мог понять, откуда она взялась. Потому что вы можете думать обо мне что угодно, можете легко находить во мне недостатки, но чтобы я замесил всю эту мерзость собственными руками? Нет, на такое я не был способен! Нет, нет, один я не смог бы ни придумать, ни устроить ничего подобного. Я не был настолько ненормален. Или тогда уж все на свете ненормальны. Все мы находимся в одинаковых условиях.

 

На следующее утро я проснулся на рассвете. Оказался я не в постели, а на полу в гостиной, спал, свернувшись в клубок, чего со мной давненько не случалось.

На небе не было ни облачка. Паула бросилась ко мне и с невероятной силой впилась поцелуем в губы. По щекам у нее струились слезы.

– Все хорошо, – успокоил я ее. – Все хорошо! Мы наговорили много всякого, но ни ты, ни я ведь так не думаем, правда? Конечно, нам надо будет об этом поговорить, но не сейчас, Паула, не сейчас, у меня нет времени.

Я сократил ежедневный сеанс гимнастики до легкой разминки, зато подольше постоял под душем, правда, особой свежести после него не ощутил, потому что остатка ночи оказалось недостаточно, чтобы исчезли все следы вчерашнего пекла. Паула отодвинула полупрозрачную занавеску и встала, пристально глядя на меня, но я не задал ей никаких вопросов. Похоже, мы все находились в одинаковых условиях.

Еще не было восьми часов, когда я позвонил в дверь Мэри-Джо.

Мне никто не ответил. Мертвая тишина. Фрэнк, возможно, уже ушел на лекции, но она? Нет, что за дела? Наверно, еще злится на меня, в ее груди кипит чистая, праведная ярость, и этого удовольствия она себя не захочет лишить ни за что на свете. Я скрипнул зубами от досады и позвонил Рите:

– Скажи ей, что у нее самый дрянной характер, какой я когда-либо видел. Передай ей это слово в слово. Иди, скажи ей.

– Натан, ее здесь нет.

– Скажи ей, что я сыт по горло. Дай ей трубку…

– Ты слышал, что я тебе сказала?

– Прекрати надо мной издеваться, Рита. Мне не до смеха!

Выйдя на улицу, я позвонил Дереку:

– Да, Дерек. Знаю, что она ревнивая. Черт возьми, кому ты это говоришь! Но я не сплю с этой женщиной. Она живет у меня, но я с ней не сплю.

– О'кей, Натан, о'кей, я-то тебе верю. Но признай, что ты наделал глупостей. Она была вне себя, просто вне себя. Да, приятель, какого ж ты дурака свалял!

– Ну, где я свалял дурака? В чем? Кто-нибудь, наконец, потрудится меня выслушать? Что я сделал плохого, можешь мне сказать? Да, я не безгрешен, Дерек, я никогда не утверждал, что я белый и пушистый. Не надо сочинять, слушай! Дерек, прежде чем бросить в меня камень, следовало бы посмотреть мне в глаза. Вот так, я вас обоих предупредил. Можешь передать мое сообщение по назначению.

– Знаешь, старина, нельзя заводить больше одной интрижки разом. Только одну, такие правила. Одну! Иначе сам видишь, что получается. Не надо воображать, что ты умнее всех, что у тебя это проскочит. Не проскочит никогда. Нам это слабо. И вот тебе доказательство.

– Тебя только не хватало, чтоб ты мне все объяснил! То, что и так любому дураку понятно! Думаешь, я такой идиот? Почему я не трахаюсь с Паулой, как по-твоему? Может, я извращенец? Вот что ты обо мне думаешь?

– Послушай, я вовсе не хочу тебя обидеть, Бог свидетель! Но признай, что это странно. А я ведь всякого навидался. Я выслушиваю такие истории, каких ты даже вообразить себе не можешь. У тебя бы уши завяли!

– Она купила мне стол и стулья. И все! Да, еще шкаф. Вот и все, что между нами было. Черт возьми. Ты меня слышишь, Дерек? Да, я умудрился не попасть в переплет! По ночам она мне читала. И все, ничего больше! Ты же знаешь женщин, Дерек, Им нужны диванные подушки и красивые шторы. Ну что я могу с этим поделать? Дерек, что можно сделать с женщинами, если им что-то взбредет в голову? А если им мешать – что это даст? Пока сохраняется главное… пока не случится непоправимое…

Прежде чем вновь сесть в машину, всю сверкавшую на солнце, я бросил взгляд на окна квартиры Мэри-Джо, и у меня вдруг возникло какое-то неприятное ощущение. Но, несмотря ни на что, я нажал на газ. Мне предстоял трудный день. Я не мог терять ни секунды. Одной тревогой больше, ну и ладно, какая разница? В моем-то положении.

В центре города уже невозможно было проехать по улицам. Основные магистрали перекрыли, и автобусы, набитые полицейскими, следовали по опустевшим улицам длинными колоннами. Витрины были закрыты стальными жалюзи. В прозрачном безоблачном небе кружили вертолеты.

Припарковавшись у дома Крис, я достал из кармана значок и прицепил портрет Дженнифер Бреннен себе на грудь.

– Мэри-Джо пропала, – доверительно шепнул я Крис, которая заметно нервничала.

– Да? Как это – пропала?

Она налила мне чашечку кофе, рассеянно покусывая губы. К счастью, она дала мне и блюдце.

– Ты все-таки следи, что делаешь, – посоветовал я ей. – Я расстался с Мэри-Джо вчера во второй половине дня и с тех пор не знаю, где она.

Крис смотрела на меня невидящим взглядом. Потом удивленно спросила:

– Не знаешь, где кто?

Но не одна Крис выказывала признаки некоторого волнения. В доме кто-то постоянно сновал вверх-вниз по лестнице, то и дело скрипели дверные петли. Некоторые даже обливали себе ботинки горячим кофе.

Зато у Вольфа вид был безмятежный. Он спросил меня, в хорошей ли я форме.

Крис в это время готовилась к походу у себя в комнате. Кто из них двоих был более озабочен, как вы думаете? Кто еще стоял обеими ногами на земле?

– Но разве у нас есть выбор? – распространялся он во время нашего вчерашнего разговора. – Как можно оставаться в стороне и сидеть сложа руки? Натан, мы ведь в этом мире не для того, чтобы потакать меньшинству, которое собралось выпить у нас всю кровь до последней капли. Извини, старина, но я не согласен. Не такой мир я хочу оставить в наследство своим детям.

– Твоим детям, Вольф? – выпалил я, чувствуя, как внутри у меня все холодеет и сердце сжимается. – О чем это ты?

– Посмотри, что они натворили в Аргентине и в других странах! Возьми хотя бы районы Африки южнее Сахары. Всякий раз, когда туда вкладывают один доллар, оттуда вывозят почти два! Вот как действует эта система! И против такой схемы, обеспечивающей гигантскую прибыль единицам за счет всего населения, я буду бороться до последнего вздоха!

– Вы с Крис… – спросил я полупридушенным голосом, – вы с Крис собрались завести детей?

– Послушай, если оставить власть в руках рвачей или некомпетентных людей, ты понимаешь, куда это нас заведет? Тебе нужны подробности? Знаешь, какие чувства я испытываю, видя все, что творится? Некоторые начинают действовать от отчаяния или гнева, а я – от стыда.

– Вольф, ты меня дразнишь, правда? Ты ведь это не всерьез?

– Я западный человек. Вот почему стыд у меня возникает прежде гнева и отчаяния. Невыносимый стыд… ты понимаешь меня?

– Но вы же друг друга едва знаете. Черт возьми! Вы познакомились всего несколько месяцев назад. Как вы можете знать, что хотите детей? Не желаю даже говорить об этом, черт возьми!

Я ни слова не сказал об этом Крис.

Я решил забыть об этом разговоре.

Но я вспомнил о нем, когда смотрел, как Крис надевает на руки и на ноги куски гофрированного картона. Она сидела на краю кровати, и на меня нахлынули воспоминания. Казалось, я купаюсь в водопаде, каждая капля которого сияет так ярко, что меня пробирает насквозь.

Когда я подошел ближе, она подняла голову, улыбаясь, но через секунду ул






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.