Социальные средства

ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПРАКТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ*

Поскольку специфика человеческой практической деятельности связывается с сознательностью, то и особенными ее средствами счи­таются обычно познавательные средства, начиная от опосредованных мыслительных форм и кончая средствами практического разума, не­посредственного познания, сопровождающих повседневную практи­ческую деятельность. К последним относятся методы целеполагания, прогнозирования и проектирования результата деятельности, управле­ния деятельностью, ее информационного обеспечения и т.п. Эти ме­тоды имеют прямое отношение к практике и должны изучаться нс только как познавательные средства, но и как орудия практической деятельности.

Однако, кроме названных методов, в социальной практике исполь­зуются также и методы, которые складываются из материала и форм самой практической деятельности. Общественное бытие, в отличие от индивидуального бытия, как известно, в своем возникновении и функ­ционировании не охватывается общественным сознанием участвую­щих в нем людей. Каждый отдельный человек сознает, что он делает то-то, общается с тем-то, обменивает продукт своей деятельности на продукт чужой деятельности, изменяет свою или чужую жизнь и т.п., но он не осознает то общее, совместное со всеми людьми, которое из всего этого возникает, не осознает и в повседневной жизни не прини­мает во внимание те общественные отношения, в которых он нахо­дится. Из того, что люди делают, из их хозяйственной деятельности, семейной жизни, общения складывается объективная цепь событий и сеть общественных отношений, которые не зависят от их обществен­ного сознания и не охватываются этим сознанием бояее или менее основательно. Будучи сознательными существами, сознавая каждый раз то, что они конкретно делают, люди тем нс менее нс осознают, что этим они воспроизводят и изменяют общественное бытие.[281]

Если область общественного бытия обладает таким качеством, то должны быть и методы, и формы этого бытия, этой социальной дея­тельности, которые складываются без заранее поставленных целей, без охвата общественным сознанием массы людей. Когда сравнивается архитектор с пчелой, а ткач с пауком, то подразумевается, что во всякой профессии отличительным признаком человека выступает его способность к целеполаганию, к созданию в голове идеального образа своего труда, имеется в виду обусловленность способа и характера его действий им же поставленной целью. Если же речь идет о «строитель­стве» структуры общественных отношений, о социальной структуре общества, о том как «соткать» сеть общественных отношений, то здесь люди больше походят на пчел и пауков. При создании «сети» обще­ственных связей, строительстве «ячеек», образующих социальную струк­туру общества, люди не имеют их в своей голове ни в виде цели, ни в виде идеального образа результатов своей общественной деятельности.

Это не значит, что у людей нет никаких средств деятельности по формированию бытия общества. Однако они не могут быть отожде­ствлены с методами индивидуального осознаваемого социального дей­ствия, сведены к формам познавательной деятельности, хотя и скла­дываются из действий людей, в процессе их общественной практики. Что же они собой представляют?

Прежде, чем рассмотреть данный вопрос, необходимо отмежевать­ся от его субъективистской трактовки в феноменологии и этнометодологии. То обстоятельство, что общественное бытие не охватывается общественным сознанием, складывается независимо от целей и планов людей, широко используется для обоснования исходных предпосьыок феноменологической социологии, особенно для изгнания принципов научности и рациональности из социальной практики.

Казалось бы, что здесь налицо признание объективности общест­венного бытия, закономерного характера его складывания как естественноисторического процесса. Это, однако, далеко не так. Под традиционными практиками, трансцендентными по отношению к разуму, понимаются в основном процессы формирования и функционирования моральных норм, обычаев повседневной коллективной жизни. Особен­ностью их возникновения Ф. Хайек считает неподчиненность каким-то законам, каким-то принципам.[282] Практика в своем функционировании больше походит на игру, в процессе которой людьми стихийно созда­ются правила. То, что общественное бытие в своем развитии не охватывается общественным сознанием, у Хайека служит лишь для того, чтобы отделить социальную практику от науки, ограничить претензии пос­ледней на прогнозирование и планирование хода общественной прак­тики. Его антикоммунизм доходит до крайнего антисциентизма, когда речь идет о научных основах ведения социальной практики. Хайек пытается опровергнуть даже общепринятые идеи о том, что не нужно а) идти по необоснованному наукой пути, б) придерживаться такой линии поведения, которая не имеет заранее поставленной цели, в) сле­довать тому, что непонятно, г) делать что-либо, если следствия этого дела неизвестны заранее.[283] Он не принимает эти идеи лишь потому, что «конструктивный рационализм и социалистическое мышление» считают их разумными. По Хайеку, социальный порядок, устанавли­вающийся стихийно, не может базироваться на указанных критериях научной рациональности, большинство институтов и практик не отве­чают этим требованиям и с этой точки зрения неразумны, ненаучны. Например, правила морали не удовлетворяют категориям рациональ­ности, и Юм, утверждает Хайек, был прав, что считал нормы морали заключениями нашего разума.[284]

Признание объективности практики как естественноисторического процесса, независимости последнего от общественного сознания, целей и планов людей вовсе не предполагает, что этот процесс не может быть понят людьми, не может планироваться и регулироваться и что практика освобождается от необходимости ее познания наукой. На­значения общественной науки как раз и состоит в том, чтобы открыть законы объективного процесса развития общественной практики, его объективную логику, причем объективную не только в том смысле, что общество развивается независимо от обладающих сознанием людей и практика осуществляется вне сознания и вне науки, но и в том смысле, что общественное бытие в своем развитии остается неза­висимым от общественного сознания людей.

Хайек согласился бы со следующим суждением В. И. Ленина: «Из того, что вы живете и хозяйничаете, рожаете детей и производите продукты, обмениваете их, складывается объективно необходимая цепь событий, цепь развития, независимая от вашего общественного сознания, не охватываемая им полностью никогда».[285] Он лишь назвал бы эту цепь событий спонтанным, трансцендентным, лежащим ниже разума субъективным, коллективным процессом, протекающим как бы по ту сторону разума, но выше инстинктов. Хайек не согласился бы с В.И. Лениным в том, что, несмотря на независимость обществен­ного бытия от общественного сознания, невозможность полностью его охватить этим сознанием, «самая высшая задача человечества — ох­ватить эту объективную логику хозяйственной эволюции (эволюции общественного бытия) в общих и основных чертах с тем, чтобы воз­можно более отчетливо, ясно, критически приспособить к ней свое общественное сознание...».[286]

Дело, однако, не только в том, что без сопровождения разума, науки общественная практика, особенно современная, не может осу­ществляться. Практика сама неизбежно распрсдмечивается и трансфор­мируется в знание, науку: действия с реальным предметом в процессе практики неизбежно замещаются формами умственной деятельности, без которых практика теряет свои свойства общественно-человеческой деятельности. Само знание представляет собой интериоризацию прак­тической, предметной деятельности, его предпосылкой и источником является трансформация во внутренний план операций с действитель­ным предметом.[287]

Идеальность формы, например у стоимости, вовсе не означает, что она отсутствует в действительности. Она там присутствует, и человек, обладая способностью абстрагироваться, извлекает ее из дей­ствительной жизни и пересаживает в свою голову, преобразуя в соот­ветствии со своей практикой. Идеальные формы, следовательно, вы­ступают одновременно и способом познания, и способом практической деятельности. Категории логики являются чем-то вроде денег духа.

Практически идеальное, возникая из нужд жизни, не может не иметь своим продолжением соответствующие формы мышления и обмена мыслями. Дело сводится к тому, чтобы выявить механизмы преобразования жизненных, практических идеальных форм в мысли­тельные, установить соответствующие правила, «производные», «ко­эффициенты» для этого преобразования. К сожалению, в данном во­просе больше сделано на путях движения от теории к практике, чем в обратном направлении. (Мы больше знаем о том, как боги сотворили людей, чем о том, как люди сотворили богов.)

Человек в своей практической деятельности не ограничивается трансформированными и распрсдмеченными средствами, т. е. умствен­ными аналогами предметных действий. Он применяет множество прак­тически реальных форм, выполняющих ту же самую функцию, кото­рую осуществляет разум — представлять, замещать посредством дан­ной формы те или иные процессы функционирования и развития социального мира. Эти формы выражают не то, чем они сами по себе являются, а нечто другое, т.е. они выступают идеальным представи­телем другого.[288] Они как бы замещают то, чем сами не являются. В результате одно появляется вместо другого.

Для чего они нужны? Прежде всего для того, чтобы люди могли на практике реализовать свою социальную сущность, свои связи со всем обществом. Ведь человеку, живущему в обществе, необходимо иметь дело со всем обществом (родом, классом, социальной группой). Но поскольку он не может это сделать через непосредственную связь и прямое взаимодействие с каждым индивидом в отдельности, то создает (производит) соответствующие социальные формы, которые служат представителем всего общества, его общих для всех принципов, и через это представительство практически осваивает сущность социу­ма. Эти социальные формы аналогичны орудиям производства, по­средством которых люди воздействуют на объекты природы; здесь же речь идет о воздействии людей друг на друга.

В экономической области, например, люди пользуются денежной формой стоимости, которая идеально представляет обмениваемые то­вары и тем самым способствует обмену продуктов деятельности как способу осуществления экономических связей. Функцию идеального представителя (заместителя) всего общества в политической сфере выполняет государство. Оно является идеальным (не как понятие, а как действительное государство), поскольку нс совпадает со всем об­ществом — оно лишь представляет его, выступает за общество. Ар­тисты, исполняющие те или иные роли в театре, идеально представляют действительную жизнь людей в обществе, и в этом отношении игра на сцене есть идеальный образ жизни общества. Люди, чтобы общаться друг с другом, пользуются словами как представителями вещей и явлений окружающего мира, а также логическими формами для обозначения смыслового содержания слов.

Представление одного через другое является одним из способов человеческой практической деятельности, требующим тщательного изучения. Нужно в первую очередь выявить специфику отношения между идеальным представителем и тем, что им представляется (за­мещается), сознавая, что это другой вид связи, чем отношение между идеальными формами разума и объективной действительностью.

Понимание сущности практически идеальной формы и ее отличия от идеальных психических форм наталкиваются на значительные труд­ности. Обычно всякое идеальное как компонент практики сводится к субъективно-психическому, т.е. его существование не допускается вне индивидуальной психики, в качестве независимой от нее объективной формы самой материальной деятельности и социальной предметности (формы вещей). В этом отношении наиболее характерным является феноменологическое направление в современной социологии, особен­но этнометодология, согласно которой социология сводится к методам создания и поддержания людьми взаимных представлений о смысле той или иной ситуации взаимодействия, а весь окружающий социаль­ный мир выступает как совокупность индивидуальных смыслов и значений, посредством которых люди убеждают друг друга в сущест­вовании чего-либо.

В качестве эталона феноменологически понятого мира обычно берется мир культуры, поскольку произведения культуры восприни­маются людьми через их смысл и значение. Соответственно весь социальный жизненный мир предстает в виде психически освоенной культуры. Культурой тогда будет все и вся: и практикуемые способы производства, и деятельность социальных институтов, и духовные ценности, и стили мышления, и стандарты поведения, и язык, и рели­гиозные верования и т.д. и т.п. Причем, кроме этого мира представ­лений и значений, мира эмоционально организованной культуры с ее устойчивыми и материально зафиксированными элементами, никакого иного существующего до и вне опыта, не проходящего через сознание и психику людей социального мира не допускается. Все общество как бы превращается в театр. Вместо реальной жизни предлагаются под­мостки театра, в котором, играя роли, актеры живут и действуют по законам, по которым вроде бы действует общество. В театре, однако, довольствуются лишь значениями и смыслом того или иного дейст­вующего лица, события, вещи. Реальная жизнь так функционировать не может. Здесь люди имеют дело с действительными людьми, реаль­ными событиями и вещами.

Идеальные практические формы, о которых ведется речь, облада­ют реальным существованием вне сознания людей. Они как предста­вители другого, как заместители тех или иных социальных сущностей сами столь же реальны, существуют вне головы, как и заменяемые или реальные явления. Для выяснения своеобразия таких форм можно обратиться к деньгам как идеальному представителю разных сторон общественных связей, способу осуществления социально-экономичес­кой практики многими поколениями в истории общества.

С этой точки зрения идеальные конструкции в сфере ума должны быть истолкованы как способ, форма практической деятельности, имеющие своим аналогом соответствующие формы в самой практике. Деньги, например, являются идеальной практической формой, посред­ством которой люди обмениваются результатами своей производст­венной и иной деятельности. Практичность этой формы состоит не в том, что деньги делаются из бумаги или металла и что они могут помещаться не в голове, а в кармане. Они идеально представляют вполне реально обмениваемые товары, их стоимость. Стоимость же, будучи представителем опять-таки реального явления — абстрактного человеческого труда, — именно в качестве абстракции обслуживает людей в их практических отношениях и практической деятельности. Сами общественные отношения возможны лишь в той мере, в какой люди обладают способностью абстрагироваться от чувственно данных явлений. Этим они отличаются от животных, лишенных возможности пользоваться «представителями» окружающих их явлений.

Подобно идеальным формам ума, деньги нуждаются в материаль­ных носителях. Однако свою роль представителя и способа осущест­вления тех или иных процессов человеческой жизнедеятельности они выполняют как чисто общественный продукт и общественно значимая форма товарных тел. Денежная форма товаров, как и их стоимостная форма, составляет нечто отличное от их чувственно воспринимаемой телесной формы. Деньги существуют как бы в «головах» не людей, а товаров, образуя нечто вроде небесного существования самих товаров, В своей функции меры стоимости идеальность денег означает, что для измерения стоимости товара нет необходимости иметь наличное золо­то, оно лишь предполагается. В роли средства обращения самому золоту тоже нет необходимости обращаться. Его обращение замещается представителями, которые, в свою очередь, замещают обращение товаров, т.е. товарное обращение замещается денежным как идеаль­ным обращением товаров. И, наконец, деньги выступают всеобщим материальным представителем богатства, т.е. выражают это богатства идеально, но в виде не воображаемых, а реальных денег.

За деньгами как за идеальной формой находится стоимость, а в конечном счете — материализованный общественный труд как ее суб­станция. Казалось бы, вместо денег непосредственной мерой стоимос­ти и богатства можно было бы использовать время труда, вместо обмена стоимостей — обмен продуктов деятельности (потребительных стоимостей), вместо богатства в виде денег — действительное обще­ственное богатство и богатство в форме свободного времени. Не яв­ляются ли все эти представительные (идеальные) формы чисто искус­ственным приемом, удовлетворяющим лишь практическую потреб­ность, но чуждым истинной природе человеческого труда и челове­ческих взаимоотношений. Может быть, в действительности идеальных практических форм нет, стоимость — лишь «идеальный тип» и конструкция человеческой психики, а вовсе не действительная, реально существующая социальная конструкция, необходимая для практики и соответствующая природе социальных вещей?

Пока продукт производится как товар и стоимость, деньги в ка­честве их представителей выражают их адекватное, имманентное бытие. Но эта адекватность относится не к телесному носителю денег, а к ним как форме и средству социальной деятельности. Сама по себе социальная форма не имеет ничего общего с той телесностью, в ко­торой она воплощена (в химическом составе золота или серебра нет никакого «атома стоимости»). Но это не значит, что социальность, представленная в вещи, не может быть фетишизирована — низведена до свойства самой вещи и, наоборот, вещное свойство не может быть возведено в ранг социальной формы. Все это — специфические осо­бенности идеальных форм, присущих определенным состояниям об­щества.

Отдельный человек в своей практической деятельности также ориентируется через посредство других людей как своих других Я. Как в зеркало, смотрит человек в другого человека, который для него становится формой проявления всего рода «человек», всего общества. Именно в обществе и через общество отдельный человек может дей­ствовать адекватно, поскольку он исходит из действий других, взятых им по отношению к своей деятельности в роли ее звена. В условиях общественного разделения труда отдельный человек не может удовлетворять свои потребности вне взаимодействия с другими людьми. Каждый обслуживает другого, чтобы обслуживать себя, каждый вза­имно пользуется другим как своим средством и делает себя бытием для другого, будучи бытием для себя, и, наоборот, другой делает себя бытием для себя, будучи бытием для другого.

Когда человек вместо себя ставит другого и через него делает себя объектом своего отношения, то он это делает не просто в голове (в разуме, в своем Я). Способность создавать образ самого себя в качестве объекта оценки определяется не только процессами, проте­кающими в разуме, как это утверждают представители символического интеракционизма.[289] Появление другого вместо себя не сводится к символу, к значению другого, т.е. к тому, что люди относятся к другому объекту на основе придаваемого ему значения и имеют дело с этим мысленным значением. Этот другой есть реальный, практичес­кий действующий представитель действительного общества. И вообще для индивида другой человек, его социальность не существуют вне материального, телесного воплощения, а то, как этот другой представ­ляет себе в уме значение сущности той или иной ситуации действия, каким он его творит в своей психике, никакого значения для него не имеет. Не значения театральных действий образуют общество, а, на­оборот, общество преподносит себя человеку в лицедействе актеров в идеальной практической форме. Эта форма, в отличие от умственной, не укладывается в рамки критериев истинного и ложного, правильного и неправильного. Она оценивается не по познавательным, а по практическим критериям, по ее соответствию целям и результатам соци­альной практики. Выявление и формирование этих критериев — одна из задач социологии практики.

Социальная практика в решающей мере обусловлена материаль­ной, в частности производственной, деятельностью общества и должна быть обоснована прежде всего с позиции экономической жизни. И это очевидно, ибо именно производство в конечном счете обусловливает потребление и тем самым имеет полное право претендовать на решаю­щее значение при определении методов социальной жизни. К сожале­нию, многие вопросы в этой области нс получили конкретного реше­ния. Не найдены способы преодоления векового противоречия между стоимостью и полезностью как принципами экономической и соци­альной практики, экономического и социального поведения. Дуализм стоимостных оценок полезности постоянно лихорадит социальную жизнь общества. Остаются непереведенными с экономического языка на язык социальной жизни критерии эффективности производства, технического прогресса, производственной функции и др. Функция предельной полезности благ, особенно социальных, культурных, ду­ховных, остается несогласованной с функцией предельной производи­тельности, под субъективные оценки факторов производства и потре­бительских благ не подведено объективное основание.

Не лучше обстоит дело и с обоснованием экономики, а также затрат труда с позиции потребительной деятельности людей, в сфере которой завершается сочетание методов практики и познания. Человек в своей жизнедеятельности добивается, в конечном счете, пользы от своего дела, лучшего удовлетворения своих нужд. Этому подчинены как познание, так и производство; методы оценки полезности нужны не меньше, чем способы определения истинности знания и эффектив­ности производства.

В этой сфере результаты деятельности оцениваются с точки зре­ния их потребительной стоимости, и, соответственно, методы такого рода деятельности должны согласовываться, с одной стороны, с мето­дами определения эффективности производства, с другой — с мето­дами сопровождающего практику познания, т.е, они должны соеди­нять в себе «логику дела» и «дело логики». Вполне очевидно, что поиск законов и правил потребительской деятельности общества со­ставляет одну из серьезных задач социологии практики, решение ко­торой позволит найти и обосновать критерий оценки самой практики.

Аналогия с сопоставлением познания и объекта познания здесь мало что дает, хотя и не лишена смысла: соответствие или его отсут­ствие при сравнении реальной жизни и жизни на сцене во многом объясняется отношением между представляющим и представляемым, но не выводит к достоверному критерию его оценки.

В качестве такого критерия можно взять так называемое челове­ческое измерение — человека как меру всех вещей. Однако от этой посылки можно прийти к субъективизму в понимании оценочного критерия социальной практики, как это случилось, например, с кри­терием предельной полезности, основанным на чисто субъективном принципе. Имеется и противоположное направление — соединение человеческого измерения со свойствами социальных вещей, в частнос­ти с их потребительной стоимостью- Последняя тогда и будет их человеческим измерением. В результате под этот критерий оценки подпадают и сам человек, и его дела.