Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Садек хедаят – Катя

 

Уже несколько вечеров к нам в кафе за стол регулярно приходил австрийский инженер, с которым я недавно познакомился. Мы обычно сидели с одним-двумя товарищами; он приходил, спрашивал разрешения, садился с нами за стол и лишь иногда узнавал у нас значение того или иного слова по-персидски. Потому что он хотел выучить язык. Поскольку он знал несколько иностранных языков, особенно турецкий, который, как он утверждал, он знал лучше родного, изучить персидский для него не было таким уж сложным делом.

Видом он был широкоплечий мужчина с серьезным лицом, большой головой и темно-синими глазами, как будто в них отражались воды Дуная. У него было полнокровное румяное лицо, а вокруг высокого выпуклого лба росли волосы с проседью; в мощных движениях спортивной фигуры читалось хорошее питание и здоровье. Однако же его телосложение, казалось, противоречило той тоске и печали, что читались в его глазах. Ему было около сорока или чуть больше, но выглядел он как будто моложе. Он был всегда серьезен и спокоен, словно он вел спокойную и безмятежную жизнь, а что до заметного шрама в углу правого глаза, то я предположил, что это профессиональное, инженерское; возможно, что шрам остался от взрыва породы при дорожном строительстве.

Особую привязанность он проявлял к литературе, и, по его словам, в нем как бы существовали две личности: днем он превращался в инженера и имел дело с математическими формулами, а вечером становился поэтом или же проводил свое время за игрой в шахматы.

Однажды вечером я сидел за столом один, увидел, как пришел австрийский инженер, спросил разрешения и сел за мой стол. По случайности я остался в этот вечер один, никто из друзей не пришел. Некоторое время мы слушали музыку, не произнося ни слова. Вдруг оркестр заиграл известную русскую песню о Стеньке Разине. В этот момент я заметил в его глазах и на лице выражение боли смешанное с удовольствием. Как будто он в этот самый момент с кем-то столкнулся неожиданно, или его кольнуло в сердце. Небрежным тоном он сказал: «Знаете ли, у меня с этой музыкой связано одно незабываемое воспоминание. Воспоминание, которое имеет отношение к женщине и к одному особенному сожалению из моей молодости!»

«Но это же русская музыка!»

«Да, знаю. Какое-то время в моей жизни я провел в плену в России».

«Должно быть, Вас взяли в плен во время Первой Мировой 1914 года?»

«Да, в самом начале войны я был на фронте в Сербии, а потом в бою меня взяли в плен русские. Знаете ли, жизнь в плену доставляет немного удовольствия».

«Очевидно, это плен в Сибири! Вы помните книгу Достоевского «Записки из мертвого дома»?»

«Да, я ее читал, однако порядки были совсем другие. Поскольку мы назывались военнопленными, до какой-то степени у нас была свобода, а он сидел в остроге с мужиками. Среди нас же были профессора, художники, химики, скульпторы, декораторы, хирурги, музыканты, поэты и писатели. Они все там работали, на моих глазах, в которые я получил пулевое ранение в бою».

«В таком случае для Вас это не было слишком трудно».

«Что Вы имеете в виду под трудностями? Ясное дело, первое время мы были под наблюдением. По правде Вам сказать, с самого начала мы до какой-то степени были довольны питанием. Хотя и были мы весь день заключенные, в своем лагере у нас была свобода. Мы организовали театр. Строили избы для самих себя. Помимо того, каждому офицеру в месяц полагалось по двадцати пяти рублей карманных денег, а в то время в Сибири было всего много и дешево. До определенной степени еды было достаточно, хотя по большей части наши карманные деньги не выплачивали. Выходить наружу нам не разрешалось. Представьте себе, что мы годами были вынуждены быть под стражей. Я уставал от этого и все дни проводил за чтением книг. Некоторое время спустя, а именно шесть месяцев после того, как к нам присоединили пленных турок, я загорелся подружиться с ними, чтобы изучать турецкий язык. Для этого я познакомился с молодым арабом из Иерусалима, его звали Ареф ибн-Ареф. Я приступил к изучению и через какое-то время немного освоил турецкий язык. До такой степени, что мог готовить лекции по-турецки. Так как среди нас были студенты, которые не закончили свою учебу, нам дали разрешение проводить уроки. Таким образом, уроки и лекции стали проводиться. Мы давали театральные представления, и русские женщины присылали для нас с воли лучшие украшения, одежду и другой необходимый реквизит. С воли приходило самое ценное. Они также приходили смотреть наши представления».

«Вобщем, для Вас это была некоторым образом особенная жизнь?»

«Вы так думаете! Я лишь объясняю свою участь. Вы забываете, что мы были под арестом в лагере, он находился на холме, на расстоянии двух километров от города Красноярска. Вокруг лагеря была натянута колючая проволока, а в землю был вбит шестиметровый частокол из бревен, и издалека было похоже на крепостной вал, который стерегли караульные с винтовками в руках. Однако я из своей избы наружу не выходил и все свое время тратил на чтение книг и подготовку своих лекций. Единственным утешением было то, что я видел всех этих людей, которые учились, осваивали новое ремесло, молодые и удачливые, старые и несчастные, все они принимали участие в моей судьбе».

«Но Вы забываете, что вы были вдалеке от опасностей войны, траншей, звуков канонады, газовых атак и постоянной смерти, что была у вас перед глазами».

«Говорю же Вам, что Вы и понятия не имеете о нашем положении, нам разрешались прогулки и развлечения только два часа в день, одежда на наших телах мялась и пачкалась, нижнего белья у нас не было. Температура зимой была сорок-пятьдесят градусов ниже нуля, а летом тридцать градусов жары, а нас держали под стражей, как животных в хлеву. Кроме того, пожары, заразные болезни и ужасные случаи, которые происходили, всё это было хуже войны. Иногда кто-нибудь среди нас сходил с ума. Однажды вечером я сидел с приятелями и играл в карты, один из знакомых принес топор на плече и так со всей силы всадил его в стол, что мы повскакали со своих мест, и если бы не отняли у него топор, он бы нас всех на кусочки порубил. Однажды сошел с ума один венгр. Он стал передразнивать собак, все время лаял и пытался принести косточку. Однако самым большим сожалением для меня была личность моего арабского друга Арефа. Он всегда был весел и жизнерадостен, ничего не принимал близко к сердцу, и его присутствие всегда вызывало веселье и радость. Впрочем, свои воспоминания о жизни в плену с Арефом я напечатал в одной венской газете, в статье под названием «Катя», очень подробно, сейчас всего и не упомнишь».

«А почему такое название – «Катя»?

«Верно, о ней я и хотел рассказать, но отвлекся. Она была для меня первой и последней женщиной и оказала на меня неизгладимое впечатление. Знаете ли, женщины всегда меня замечали, а я никогда не ходил им навстречу. Чуть только приближусь я к женщине, как чувствую, что она покоряется мне не ради моей души, а ради денег, лести, каких-то других причин, которые не имеют ко мне отношения. У меня возникает чувство фальши, подделки. Между тем женщину, которая была у меня первой, я боготворю.

История, которую я хочу рассказать, это одно из тех событий, страстных воспоминаний, о которых я никогда не забуду. Прошло уже восемнадцать или двадцать лет с тех пор, а все стоит перед моими глазами. В то время, когда мы были в плену около Красноярска, я познакомился с молодым арабом, с которым у меня сложились поистине братские отношения, отношения неразлучных друзей. Мы оба жили в одной избе, и все наше время тратили на изучение языков и игру в карты. Я обучал его немецкому, а он в ответ обучал меня арабскому языку. Помню, однажды вечером у нас не было света, мы налили масла в чернильницу, сделали фитиль из лоскутков наших рубашек и при таком освещении делали наши дела. В то же время я добавил себе турецкий язык, и через Китай мы получали книги из Швеции, Брюгге и Дании. Ареф был молод и красив, с черными волнистыми волосами, всегда радостный, улыбающийся и беспечный. Однако в 1917 году арабских пленников вызвали. Потому что их разделяли с турками. Моего арабского друга со мною разлучили. Ему дали денег и послали в город Красноярск раздобыть и подготовить транспорт. Турки меня упрекали и говорили: «Скажи, приятель, ты от нас отделился, чтобы против нас войнушку устроить!» Ареф в Красноярске из-за своей красоты и восточного лица стал пользоваться вниманием у женщин и пустился в загул. Иногда он приходил к нам. Однажды среди всего этого я был погружен в чтение, как вдруг открылась дверь, и я увидел, как в комнату вошла молодая красивая девушка. Я застыл на месте и с изумлением рассматривал ее с ног до головы, и показалась мне она ангелом, бестелесным существом. Три-четыре года прошли среди грязи и мерзости, мертвой жизни, у меня отросла борода, как у Распутина, и я прятал ее на груди, одежда липла к моему телу, и жил я посреди книг и клочков бумаги. Невозможно было поверить, что посреди этой моей кучи мусора находилась такая чистая девушка. Она знала немецкий и начала со мной говорить, однако я настолько был под впечатлением, что не мог ей отвечать. За ее спиной открылась дверь, вошел мой друг Ареф и улыбнулся. Я понял, что он это сделал, чтобы меня удивить, и специально привел свою любовницу, чтобы показать мне. Он это сделал не из злости, не из коварства, чтобы сжечь мое сердце, а просто ради забавы или шутки. Когда я разобрался в движениях его души, Ареф мне сказал: «Давай сходим в город, я для тебя получу разрешение». За несколько лет это был первый раз, когда я шел в город. Наконец, вместе с Арефом и Катей, которые получили для меня разрешение, мы направились в город. По дороге снега потихоньку таяли, и начиналась весна, Вы представить себе не можете, как я ликовал!

Мы проходили по берегу реки Енисей, и я от радости не помещался в своей оболочке, я полностью пропал от красоты этой девушки. Всю дорогу она пыталась меня разговорить, но я был как мертвец, который долгие годы пролежал в могиле, которого из нее достали, и который заново родился великолепию мира. У меня не хватало смелости с ней говорить, я не мог ей ответить. Но вот, наконец, мы пришли в город и разместились в комнате, где был свет, стол с белой скатертью, стулья и кровати. Я, как деревенщина, все оглядывался вокруг и спрашивал себя: «То, что я вижу, это наяву или во сне?» Я и Ареф уселись за стол, девушка для нас принесла чай, а потом заговорила с нами. Женское присутствие делает нас деловитыми и бойкими на словцо. Потом я понял, что она вовсе не девушка, мужа ее убили на войне, и у нее был маленький ребенок. В том же доме жил инженер со своею женой, и эта женщина, которая была знакома с женою инженера, жила вместе с ними. Похоже было, что они сдавали ей комнату. Мы провели там ночь, ночь, которую я никогда не мог бы себе представить. Нет, я не любил эту молодую женщину, я не смел даже мысли такой допустить, я ее боготворил. Она для меня не состояла из плоти и крови, она была ангел, ангел-спаситель, который озарил светом мою темную бессмысленную жизнь. Я не мог с ней разговаривать или даже руку поцеловать.

Утром мы вернулись, но в каком я был состоянии! Я теперь знал, зачем мне выпало жить в тюрьме. Я не мог ни спать, ни писать, ни что-либо вообще делать. Под предлогом нездоровья, я отказался от двух своих еженедельных лекций. После этой ночи все вокруг казалось мне расплывчатым и непонятным, как будто все это я видел во сне. Прошло две-три недели, и я получил письмо от Кати».

«Как же вы получали письма?»

«Подальше от внимания часовых, под одним из бревен заключенные сделали подкоп, а нижний конец бревна был подпилен, так чтобы его можно было вынимать и ставить обратно. Каждый день по очереди кто-то из нас ходил, как контрабандист, покупал и приносил для других то, что им было нужно, и доставлял письма. Итак, в ее письме было написано, чтобы в понедельник, наш банный день, я выходил на берег реки, а она придет ко мне на свидание. Будто Ареф ей сказал, что у нас два раза в неделю было право на помывку. Разумеется, поскольку эта женщина была красива и умела хорошо говорить, она могла получить разрешение на вход в запретную зону. Однако ее отношения с заключенными не заслуживали похвалы, поэтому ей в голову пришел такой план. Итак, в понедельник, когда нас вывели на берег реки, я с дрожью в ногах пробрался к условленному месту. Как только я вышел из рощицы, я увидел Катю. Мы сели с ней на опушке, вокруг нас смыкался зеленый темный лес. Она заговорила, я же только взял ее руку в свою и поцеловал; Катя не выдержала и бросилась в мои объятия. Она покорилась мне, между тем как я не мог себе и представить этого в своем воображении, потому что была она для меня созданием святым и неприкосновенным!

С того дня жизнь в плену стала тяжелее и неприятнее прежнего. Три-четыре раза мы это повторяли, и в банные дни я тайком пробирался к ней на свидание. Одну неделю я остался без весточки от нее. А потом от нее пришло еще письмо, где было написано, что в следующую очередь на помывку она придет и принесет мне одежду переодеться. Я сообщил своим приятелям, что, возможно, несколько ночей я буду отсутствовать, и хотел, чтобы они за меня отмечались. Поверки я не боялся, она проходила на площадке во дворе, где мы стояли, и нас пересчитывали. Это было одно из немногих наших развлечений, и всегда кто-нибудь отсутствовал, поэтому я никогда на поверке не показывался. Итак, на следующий день, как было условлено, я встретился с ней на берегу реки, она принесла для меня форменную длинную черкеску и смушковую шапку. Я надел одежду, натянул шапку на голову, и мы отправились в путь.

От месторасположения лагеря до города было два часа пути. По дороге, если кто-нибудь встречался, Катя говорила мне по-русски. Но я ей ничего не отвечал, только иногда говорил по-русски: «Спасибо». Наконец, мы пришли в ее дом. До утра я был в ее комнате. Назавтра вместе с русским инженером, его женой и ребенком Кати мы отправились в поход в горы. Наш поход длился три дня, мы дошли до скал «Три столба», чьи вершины восходили вверх тремя осколками, и в лесу неподалеку разбили палатку и развели костер. В этом месте мы были как в затерянном, далеком мире, далеко от людей и их шума. Мы ели хорошую еду, пили хорошие напитки и смотрели на звезды сквозь ветки деревьев. Бодрил легкий ветерок. Катя запела, она пела чарующим голосом «Дубинушку» и «Из-за острова на стрежень», а русский инженер вторил ей басом. Голос Кати отдавался в моих ушах колокольным перезвоном, а я сидел на своем месте; в первый раз я слышал этот небесный голос. От избытка чувств и наслаждения я трепетал и чувствовал, что не могу жить без Кати.

Эта ночь сильно повлияла на мою жизнь, я чувствовал такую светлую печаль, что готов был в тот же час оборвать свою жизнь, а когда я умер бы, то моя душа бы навечно возрадовалась. Как я, наконец, вернулся, никогда не забуду – на другое утро, когда я проснулся, Катя уже разожгла самовар, наливала мне чай. Тут отворилась дверь, и вошел Ареф. Я так и застыл на своем месте. Он ничего не сказал, только поглядел на Катю да на меня бросил взгляд, потом вышел и закрыл дверь. Я спросил Катю: «Что теперь будет?» Она сказала: «Он как ребенок, оставь его, он к любой бабе подход найдет, я не так уж хороша среди местных молодок. К черту! Он такой человек, что по пути рвет цветы, нюхает их и бросает прочь!»

«Друг мой ушел, и с тех пор, сколько я потом ни искал, следов его не нашел».

 

КОНЕЦ

 

 

© Перевод с персидского яз. В.Ю.Сковородников, 2015

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
 | Постоянно растущий доход




© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.