Глава 9. Высокие тёмные деревья приглушённо шумели под ветром

Взрослые

В ысокие тёмные деревья приглушённо шумели под ветром. Внизу, на дорожке, ветра не было. На белом влажном снегу оставались чёрные следы. Капризка с Витьком шли сзади и, кажется, ругались. Точнее, ругалась одна Капризка. Витёк отвечал что-то редко, тихо и односложно. Голос Капризки, обычно высокий и визгливый, казался обёрнутым в вату. Лица и руки становились влажными неизвестно отчего. Луна показалась на миг в клочьях туч и тут же исчезла, словно, что-то вспомнив, убежала по делу.

- Смотри, деревья уснули, - сказала Маринка. - И видят сны. Интересно, что им снится?

- Весна, наверное, - предположил Варенец, чтобы хоть что-то сказать.

- А тебе хорошие сны снятся?

- Хорошие? - Варенец задумался. - Да, вот один раз приснилось, что я в лотерею выиграл. Правда, потом я почему-то паровоз купил. Такой, знаешь, как в музее...

- Всё равно интересно, - вздохнула Маринка. - А мне всегда всякая гадость снится. То гонится за мной кто-то, то я где-то застреваю, а иногда иду куда-нибудь и вдруг вижу, что на мне одежды нет...

- Совсем нет? - зачем-то уточнил Варенец.

- Совсем, - подтвердила Маринка и глупо захихикала.

В темноте обычные дачные дома приобретали причудливые, старинные очертания. За заборами заброшенных на зиму участков торчали какие-то одинокие палки и стебли. Возле одной из калиток сидела тощая кошка. Её глаза горели диким, зелёным огнём.

- Кис, кис, кис! - позвала Маринка, протягивая руку.

Кошка бесшумно нырнула в щель под калиткой и растворилась в кустах малины.

- Бросили её, - грустно сказала Маринка. - Теперь она никому не верит.

- Правильно делает, - буркнул Варенец. - Каждый сам за себя.

- Нет, неправильно, неправильно! - Маринка остановилась и даже топнула ногой в немецком дутом сапожке. - Я ей колбаски хотела дать! А она убежала!

- Сегодня ты здесь со своей колбаской, а завтра?

- Так что же? Всё время никому не верить, да? Как же тогда жить? Скажи, Тарас!

- А вот так, - Варенец пожал плечами. - Как все.

- Я так не живу! - крикнула Маринка.

Тарас понял, что она говорит правду. И ещё он вдруг понял, почему ему хорошо с Маринкой, почему он как бы греется возле неё. Она что чувствует, то и наружу. Словами врёт, как все девчонки, а чувствами - никогда. Он, Варенец, врёт почти всегда. Ему хочется заплакать, а он не плачет, хочется смеяться - а он не смеётся. Почему? Так получилось. А Маринка смеётся, когда ей весело, и плачет, когда ей грустно. Может быть, так и надо жить?

А Маринка вдруг вспомнила, как в третьем классе на экскурсии в Петродворец[68] Тарас разулся и залез в фонтан, распорол ногу куском стекла и оно там отломилось. Учительница хотела на руках нести длинного мальчишку в медпункт при Дворце, но он только усмехнулся и пошёл сам, прихрамывая и оставляя на светлой дорожке следы крови. У дверей медпункта Маринка шагнула вперёд из стайки притихших одноклассников и сказала: «Я с ним туда пойду». Молоденькая испуганная учительница по истории города всё повторяла: «Как же так, Тарас?! Как же так?» - и Маринке не возражала, В медпункте учительница продолжала причитать, немолодая заспанная медсестра ковырялась в варенцовской пятке, удаляя отломившиеся кусочки стекла, Марина держала Тараса за руку, а он смотрел на неё и криво улыбался. Вспомнив эту его улыбку, Маринка неожиданно заплакала.

- Ты чего?! - обомлел Варенец, схватил девочку за плечи и грубо потряс. - Скажи: ты чего?! Ты за кошку, что ли?! Мезенцева, ты чего?!!

Чувствительная Маринка Мезенцева плакала за Тараса Варенца, но он об этом, естественно, не догадывался. А она не умела объяснить.

- Витя, не уходи, я должна с тобой серьёзно поговорить, - сказала мама и удобно устроилась на диване, подложив подушку себе под бок.

- Говори, - Витёк присел на краешек стула.

- Я прочитала много педагогической и психологической литературы и понимаю, что у тебя начинается переходный возраст...

- А Капризка сказала, что у меня переходного возраста не будет, - улыбнулся Витёк. - У других есть, а у меня - нет. Я таким навсегда останусь.

- Знаешь ли... - в мамином ровном «педагогическом» голосе проклюнулось раздражение. - Мнение твоей Капризки для меня не авторитет. Позволю себе предположить, что в некоторых вещах я разбираюсь всё же лучше, чем она.

- Конечно, - примирительно сказал Витёк. - Например, во мне вы обе не разбираетесь.

- Витя, не дерзи! - прикрикнула мама. - В последнее время ты очень изменился. Эти твои прогулки с друзьями по вечерам... Раньше тебя было не выгнать даже во двор. О чём ты с ними разговариваешь - с этими новорусскими отпрысками - с Мезенцевой, с Яжембским, с Орловым? Ведь ты не смотришь телевизор, не интересуешься молодёжной культурой...

- Мы в футбол играем и на лыжах катаемся, - вяло сказал Витёк. Эту легенду придумал Баобаб - организатор и координатор поездок к Аи. Хорошо хоть штангу не приплёл.

- Витя! Не смей мне врать! - взвизгнула мама. - Ты никогда не интересовался никаким видом спорта. И сейчас в этом ничего не изменилось. Ты даже не попросил купить тебе лыжи...

- Да, кстати... Купите мне, пожалуйста, лыжи... - лыжи, пожалуй, действительно пригодились бы, ведь снег с каждым разом становится всё глубже. Но вот сумеет ли Витёк на них ходить?

- Витя! Как тебе не стыдно врать! Ты же всегда был честным мальчиком!

- А ты не приставай ко мне, мне и врать не придётся, - резонно возразил Витёк.

Мама судорожно, как за спасательный круг, схватилась за книжку профессора Личко[69] про трудных подростков. Книжка была тоненькая, Витёк как-то из любопытства её прочёл и очень удивился. Интересно, неужели такие подростки действительно бывают на свете? Или профессор Личко их придумал для иллюстрации своих теорий?

- Альберт, ты знаешь, я скоро уезжаю в Швецию на симпозиум и, может быть, потом задержусь там... поработаю с коллегами. До отъезда я хотел выяснить с тобой некоторые вещи... - профессор Зиновьев развернулся от компьютера и на мгновение заглянул прямо в красивое невозмутимое лицо сына. Крутящийся офисный стул понёс профессора дальше по окружности, и ему пришлось зафиксировать позу обеими ногами. Альберт чуть заметно улыбнулся.

- Я слушаю тебя, отец.

- Недавно я случайно встретил на улице Варвару Тимофеевну, маму Тараса Варенца. Вы дружили с ним с первого класса, и, мне кажется, эта дружба много давала вам обоим. Варвара Тимофеевна сказала, что теперь вы почти не общаетесь, и я сам вспомнил, что давно не видел Тараса у нас дома. Его мама говорила всякие неприятные для меня вещи: «Я так хотела, чтобы Тарасик с Альбертиком... Но я же понимаю, что мы вам не ровня... Альбертик теперь с другими ребятишками, с богатыми...» - Я очень надеюсь, что всё это не имеет никакого отношения к действительности и вы с Тарасом просто поругались или передрались, как это бывает у мальчиков вашего возраста...

- Отец, я никогда не ругался и тем более не дрался с Тарасом. Ты же знаешь, я вообще не дерусь...

- Мне больно думать, что Варвара Тимофеевна права и этот отвратительный снобизм[70] престижных школ действительно пустил корни в твоей душе. Ты же умный парень и должен понимать, что достоинства человека не определяются доходами его родителей. И если один ездит на белом «Мерседесе», а другой не всегда досыта ест, то это не значит...

- Папа, всё это чепуха! У тёти Вари всегда мозги были в эту сторону перекошены...

- Ей нелегко живётся...

- Наверное. Но зачем она Тараса-то всё время этим долбает? Чтоб ему тоже нелегко жилось?.. Сообщаю: я не ссорился с Тарасом. Мы слегка разошлись, потому что я готовлюсь к Российской олимпиаде по математике, а он, на мой взгляд, вместе с другими занялся какой-то ерундой, бредятиной...

- Вместе с другими?

- Да, практически весь класс помешался на какой-то дурацкой псевдодетективной истории. Прости, но это страшная тайна, и я не могу посвятить тебя в подробности.

- То есть ты хочешь сказать, что все занимаются ерундой, а посередине ты - занимающийся делом и весь, естественно, в белом... Весь строй шагает не в ногу и только барабанщик - в ногу. Так?

- Я не хочу ходить строем! И, надеюсь, не буду! Отец, ты, между прочим, сам мне говорил, что существенное отличие нынешнего времени от прошлого - возможность ходить в свою сторону, отдельно от толпы... И ты, между прочим, говорил, что это - хорошо!

- Да, я говорил это. И теперь не знаю, правильно ли ты понял то, что я сказал...

- Я думаю, что я всё понял правильно... Ты - едешь на конференцию, я - готовлюсь к олимпиаде...

Старший и младший Зиновьевы в упор смотрели друг на друга, одинаково раздувая ноздри тонких красивых носов. Никто не опускал взгляда.

- Стасик, я была на собрании. Максим Палыч сказал, что у тебя за последние недели съехала успеваемость. Ты знаешь об этом?

- Ну, знаю. Исправлю.

- Мне кажется, что ты стал слишком много шляться. Не рановато ли?

- В самый раз.

- Не груби. Ты знаешь, я хочу тебе добра. Ты должен учиться, чтобы получить образование. Ты же не хочешь работать охранником, как отец!

- А чего, батя неплохие бабки загребает! Мы с тобой на всём готовом живём, ты не работаешь, по заграницам ездишь, по косметическим салонам ходишь. Чем плохо?

- Стасик! Что ты такое говоришь?!

- А что - неправда?

- Я даже не предполагала, что ты можешь думать об этом... так...

- Да ладно, не парься, проехали... Исправлю я эти двойки...

- Стасик! Но ты же умный мальчик. Ты ещё до школы решал задачки по системе Петерсон[71]. И на экзаменах набрал максимальный балл! Почему же сейчас тебя оттеснили?! Везде этот Альберт, и Варенец, и этот малахольный Лёвушка! Ты должен попасть на олимпиаду, должен доказать...

- Уймись, мама. Никому я не должен. Альберт и Тарас правда способнее меня.

- Неправда! Это просто такой стереотип в классе. Всё внимание - им. Давай наймём тебе репетитора из университета... Стасик! Мы же только для тебя стараемся, и я, и папа. У меня образование - техникум, у папы - канализационный факультет, после армии, вечерний. Туда вообще конкурса не было. Мы хотим, чтобы ты... чтобы в Англию тебя послать...

- Мам, я не хочу в Англию. Я хочу гонщиком быть. Российским. Скажи бате, пусть он мне мотоцикл купит. Или хоть мотороллер, если боитесь...

- Стасик, что ты такое говоришь! Ты меня просто убиваешь! - мама Стасика Орлова всплеснула ухоженными руками и принялась нервными, но точными движениями накладывать на лицо третий слой вечернего крема с керамидами и витамином В5.

- Вы знаете, Лев, с сожалением вынужден вам сказать: последнее время с вами что-то происходит! - седовласый профессор вытер лоб маленьким платочком, скомкал его в шарик и положил в угол пюпитра. - В вашей игре исчезла четкость, проработанность, то, что всегда выгодно отличало вас от других моих учеников. Я понимаю, у вас сейчас сложный возраст, противоречивые желания, но именно вы как-то до сих пор с этим справлялись. А сейчас я ощущаю вашу нервозность в каждом этюде... Можно ли что-нибудь с этим сделать?

- Да, Леонид Яковлевич, - Лёвушка наклонил кудрявую голову, опустил скрипку. - Я постараюсь, Леонид Яковлевич... А вот скажите, - Лёвушка блеснул живыми, почти чёрными глазами. - Как вы думаете: инопланетяне вообще есть?

- Лев! Я потрясён! - Леонид Яковлевич всплеснул маленькими аккуратными руками. - Какие инопланетяне?! О чём вы думаете накануне конкурса молодых исполнителей, к которому мы с вами готовились полгода?!

- Леонид Яковлевич! Я спросил! - в голосе Лёвушки зазвучали капризные, почти истерические нотки.

- Да Бог с вами, Лев! Откуда я знаю! Если исходить из того, что Вселенная бесконечна в пространстве и во времени, то, конечно, где-нибудь вполне может существовать жизнь, напоминающая земную...

- А параллельные пространства?

- Какие параллельные пространства! Лев! Вы что, увлеклись чтением жёлтой прессы?!

- Нет, Леонид Яковлевич, я пока ничего такого не читал, я просто хочу понять, существуют ли параллельные пространства и может ли оттуда кто-то попадать сюда, к нам, - терпеливо объяснил Лёвушка.

Профессор потёр рукой скошенный подбородок и надолго задумался. Потом грустно сказал:

- Знаете, Лев, мне больно вам это говорить, но, может быть, окружающие нас с вами люди правы и вам всё же стоит сконцентрироваться на изучении математики. Тогда, по крайней мере, вы будете изучать строгую гармонию и ваша голова не будет забита этой чепухой про параллельные пространства... Вы слишком эмоциональны, Лев. Может быть, ваш мозг требует... Нет, нет, я не могу решать! Идите и ещё раз всё хорошенько взвесьте.

- Хорошо, Леонид Яковлевич, я взвешу, - сказал Лёвушка, аккуратно укладывая скрипку в футляр. - Только я думаю, знаете что? Что мне надо сконцентрироваться на изучении жизни... До свидания, Леонид Яковлевич, - глядя прямо перед собой, Лёвушка вышел из музыкального класса, споткнувшись об порог на выходе, а Леонид Яковлевич остался в одиночестве. Он протирал лоб уже совершенно мокрым платком, нервно приглаживал седой хохолок и что-то тихо бормотал себе под нос.

- Василий! Ну куда ты пойдёшь? Ты же на ногах не стоишь...

- Я - стою! Я крепко стою на ногах! Мы - кузнецы! И дух наш молод! Куём мы...[72]

- Василий! Ну не надо! - жена заплакала. Младшая дочь, играющая под столом с котёнком, ничего не поняла, но тоже заплакала. На всякий случай. - Ну подумай, ты уйдёшь, и тоже пропадёшь где-нибудь. Зима же. Сгинешь в городе под каким-нибудь забором. Там, говорят, какие-то ребята-отморозки пьяниц убивают...

- Я не пьяница!

- А кто ж ты, Василий?

- Я - был слесарь шестого разряда! Я получку на ветер кидал!..[73]

- Брось, Василий! Когда ты последний раз получку-то приносил? Ну, уйдёшь ты, Сёмка ушёл, как же одна с малыми-то буду? Без работы, без денег. С огорода-то не прокормишься...

- Я верну сына домой! Я п-пойду и верну!

- Пойдёт он с тобой, как же! Вот с таким! Ты просохни прежде, а потом - иди! Погляди хоть раз на мир трезвым взглядом, а, Василий? Тут много интересного увидишь, нового... Дети вон подросли...

- Ты чего... Ты чего, смеёшься, что ли, надо мной? Смеёшься?!

- Смеюсь. Смеюсь, Василий, чтоб не плакать...

- Да ты... Да я тебя...

- Вот, вот, в своей-то кухне ты храбрый. На мне малые, мне идти некуда, а то и сама убежала бы, как Сёмка. Чтоб всего этого не видеть. Куда глаза глядят...

- Я пойду и найду Сёмку. Я так сказал. Моё слово крепкое. Вздымайся выше, наш тяжкий молот!..[74]

- А! Иди! Иди куда хочешь!

- И п-пойду...

- Трофимыч, мы с твоим отцом... Мы с дедом Трофимом... Как встретимся, так завсегда... Ну завсегда говорим... по душам говорим... И он мне про тебя тоже говорил: сын у меня - душевный человек, грит. Если что, ты, грит, Василий, к нему... И вот третьего дня тоже... говорили... Ты мне по-соседски...

- Ну по-соседски, не по-соседски, а всё ж участковому в таком состоянии являться не следует, - Виктор Трофимович поморщился, стараясь дышать пореже. Совсем не дышать, естественно, не получалось. - Вот отправлю тебя в вытрезвиловку, там тебе небо с овчинку покажут...

- Отправь, Трофимыч, отправь, я должен через страдание покаяние принять...

- Я тебе, Василий, не поп. И не покаяние тебе нужно, а трезвый образ жизни. На работу постоянную устроиться...

- Куда?! Куда у нас в Петровом Ключе можно устроиться? Пока совхоз был, так я же это... трактористом был. И механизатором могу, четвёртый разряд у меня. Но сейчас же нет ничего...

- Езжай туда, где работа есть.

- Куда я с тремя детьми малыми поеду?! Подумай сам!

- Это ты, Василий, думай! - разозлился наконец Виктор Трофимович. - Я тебе не нянька и не Армия спасения[75]. Чего ты от меня-то хочешь, я никак не пойму?

- Помоги мне, Трофимыч, сына отыскать! Век буду за тебя Бога молить!

- Ты, Василий, атеист, пьяница и безбожник, поэтому Бог тебя не услышит, - назидательно сказал Виктор Трофимович. - А что с сыном-то? Сбежал, что ли?

- Сбежал, как есть сбежал! - Василий ударил себя кулаком в грудь. - Писульку оставил и сбежал. Я, пьяница, во всём виноват.

- Конечно, ты, - безжалостно подтвердил участковый. - Так что ж его искать-то, если своей волей. Пристал, должно быть, к нашей шпане - уголовщине-беспризорщине. Её у нас развелось немерено. От таких-то отцов...

- Я покаяние приму! Но ты же тоже должен... У тебя же обязанности милицейские. У меня сын пропал! Ребёнок! Тринадцать мальчишеских лет!

- Всего тринадцать? Эх! - Виктор Трофимович тяжело вздохнул и тут же скривился от запаха перегара. - Ну ладно, пиши заявление. Писать-то можешь?

- Я - могу. Я - всё могу, - быстро закивал Василий.

- Тогда пиши. Я сам в отделение отнесу, а то они как увидят тебя, такого красавца, так сразу на месте родительских прав лишат.

- А разве так можно - на месте? - встревожился Василий. - Так нельзя!

- Пиши, горе луковое! - воскликнул Виктор Трофимович. - Вот здесь сверху: начальнику двадцать третьего отделения милиции Смирнову К. Е.... от гражданина Болотникова В.... Как там тебя по батюшке-то? Геннадьевич? Значит - В. Г. Заявление...

- Виктор Трофимович! - Андрюшин голос в телефонной трубке дрожал от еле сдерживаемого возбуждения. - Виктор Трофимович! Опять!

- Что - опять? - Ангелина только что подала ужин - вареники со сметаной и шкварками. Холодная стопка и горячий чай ждали своей очереди. - Чего случилось-то?

- Питерские школьники снова с нашими схватились. Похоже, по наводке. Мне дружок позвонил, мы вместе в школе милиции учились, он теперь на вокзале. Я просил сообщать мне, если что. Виктор Трофимович, там - огнестрел!

- Что-о?! Огнестрел?! Лисы стволами обзавелись? Говорил же я...

- Да нет, Виктор Трофимович! В том-то и дело! Это питерские в наших стреляли! Попали, между прочим. Раненый есть. Какой-то Вонючка. Больше ничего пока неизвестно. Виктор Трофимович! - чувствовалось, как Андрюша прямо-таки подпрыгивает у телефона.

- Собирай информацию, я подъеду, - глухо велел Виктор Трофимович, отодвинул в сторону тарелку с варениками и тяжело уронил голову на руки. - Дожили! Дети в детей стреляют!